Рассказы об охоте и непридуманные истории, произошедшие с охотниками

[egerj]

Налет

 

 

 

 

Егерь не солгал, расхваливая качества своего гончака Налета. Пес показал себя работягой. Он хорошо разыскивал затаившихся беляков и подолгу гонял их без «скола» по лесу. Его басовитый голос, как любят выражаться охотники, «рубил» без перемолчки в прозрачной тишине солнечного октябрьского утра.

Раздавался выстрел, заяц, перевернувшись, оставался лежать на земле, а порядочно отставший Налет все рубил и рубил по горячему следу уже мертвого беляка, презрев прогремевший впереди выстрел и призывные человеческие голоса. В своем деле он был формалистом: пока не добегал до места заячьей кончины — продолжал разбираться в следах, на кругах перехватывал их и все гамил, гамил, га-мил. И только добежав, слизывал с земли капли крови и со всех ног бросался к охотнику, возбужденно прыгая и пытаясь достать поднятого в руке зайца.

— Отрыщь!—кричал подбегавший егерь.

Налет с неудовольствием отскакивал и вожделенно следил, как сверкнувший нож отхватывает беляку передние лапки. Он с хрустом раздавливал их белокипенными зубами и с тоской в глазах следил за тем, как охотник кладет зайца в рюкзак.

— Черт,— беззлобно ругал его егерь, чтобы подчеркнуть свое беспристрастное отношение к любимцу.— Невежа. Тебе бы только зайца потрепать! Чистый волк.

Мы так ничего больше и не узнали бы о жадном Налете, если бы не случай. Полусмешной, полупечальный, он произошел во время последнего в тот день гона.

 

 

 

Беляк вел собаку по болотистой низине, самоотверженно бросался в воду, чтобы сбить преследователя со следа. Опытный Налет не поддавался на эти уловки, кругами обрезал болот-
ца и без умолку «рубил». Тогда беляк дал стрекача по высокому боровому месту, положившись на свои ноги.

Но тут подстерег его охотник. Я выстрелил. Заяц словно споткнулся и не то присел, не то прилег, поводя ушами. Я опустил ружье и сделал шаг… Беляка будто подбросило пружиной. Он сделал огромный скачок и помчался, как стрела. Второй выстрел только сбил кружевной порыжелый чепчик на высохшем папоротнике.

Подбежав, я заметил на опавших листьях несколько рубиновых капель крови.

— Налет, Налет!.. Тут, тут, тут!..— закричал я.

Но вспомнив, что подобные призывы действуют на него как о стенку горох, я бросился в кусты, высматривая, не забелеет ли где-нибудь светлая тушка лежащего зайца. Но сколько ни искал, никаких следов зверька не обнаружил. Видно косой собрался с силами и махнул дальше.

Наконец, с лаем добежал гончак.

— Ищи, Налетушка, ищи!

Пес замолчал и начал шнырять по кустам. С минуты на минуту я ждал возобновления гона.

Тут подбежали мои товарищи.

— Где заяц?

— Ранил… Ушел.

— Это точно,— подтвердил егерь, осмотрев место, где заяц был остановлен выстрелом.— За подранком собака должна в верную идти. Налет! Налет!
Налет выбежал к нам и беспечно завилял хвостом.

— Ты что ж это, братец, беляка бросил? Ищи!

Налет послушно полез в кусты. Но вскоре вынырнул оттуда и с независимым видом почесал бок лапой.

Кто-то в невежливой форме высказал мучившую всех догадку:

— Может быть нашел и сожрал?

— Такого с ним не бывало,— решительно отверг оскорбительное предположение егерь.

Он подозвал гончего и помял ему бока.

— Не может быть,— уверенно сказал он.— Брюхо запавши…

Я бросил Налету кусок хлеба. Он поймал его и проглотил, почти не разжевывая.

— Говорю — не может быть! — задиристо воскликнул егерь.— Давайте распутывать след. Чур, не топтать!

То тут, то там мы обнаруживали на устилавших землю листьях крошечные алые капли и медленно двигались по этим вешкам вперед. Налет разнодушно мотался по сторонам, будто наши поиски его не касались. Что случилось с собакой?

— Ко мне! — вдруг послышался голос егеря.

— Тут он и издох,— огорченно сказал он, когда мы собрались вместе.

На маленьком пятачке меж густых кустов краснело небольшое пятно и… лежал оторванный заячий хвостик — «цветок».

— Налет, поди сюда! — крикнул егерь, вынимая из сумки поводок.

Налет нехотя подошел и, виновато опустив голову, послушно дал надеть на себя ошейник. Хозяин ткнул его носом в заячий хвост.

— Отвечай, вор, разбойник, куда девал зайца?

Налет обнюхал землю, но, показалось мне, с таким видом, словно выполнял неприятное приказание.

— Ясно,— со вздохом произнес егерь, и непонятно было, сказал ли он это с удовлетворением или разочарованием.

Что ж тут было ясного? Лежал заяц, остался — хвост!

— Покажи, во*>, разбойник,— приказал егерь, и голос его дрогнул.

Он двинулся вперед с собакой на поводке. Пес плелся сбоку, безразлично поводя головой. Взгляд его,— я бы сказал так о человеческих глазах,— был непроницаем. Зато хозяин следил за каждым движением собаки внимательными, испытующими глазами. Через несколько шагов пес повернул голову влево, легонько просунул морду к небольшой елке — и тотчас же отвернулся.

Но он уже выдал себя!

Егерь наклонился к елке, разгреб сухие листья — и под ними забелел бок спрятанного зайца…

— За что же ты, иуда, продал меня,— говорил егерь, когда мы шли к дому.— Ну бы жрал, волчья кровь,— все честнее. Так нет, прячешь, зарываешь впрок, хитрюга, глупая твоя башка!

Налет трусил рядом на поводке и слушал, не выказывая решительно никакого отношения к этим обидным словам.

Е. Терник. «Охота и охотничье хозяйство». 1957, №5.

[egerj]

Последние стаи

 

 

 

 

Две недели я не был на охоте и когда вновь оказался не берегу Сыр-Дарьи, то картина резко изменилась: камыши пожелтели, распушились, трава пожухла и ясное небо превратилось в мутное. Может поэтому мое плохое настроение, с которым я вышел утром, ие исчезло.

Был конец октября. Осенний перелет уток был в самом разгаре. Мой общительный, веселый спутник, колхозный счетовод Крайнов сказал, что не стоит журиться, служебных и всяких других неприятностей у всех хватает, на всяких чох не наздравствуешься, главное, нас ожидает хорошая охота, может быть посчастливится взять несколько гусей.

Уток в самом деле было много. Но только уток. Кроншнепы, мелкие кулики, бакланы, белые цапли уже улетели в теплые края.

С маленького озера поднялся табунок свиязей, с другого десятка два гоголей. С Аральского моря на нас тянула стая кряковых. Мы спрятались в камыш, но утки все-таки заметили нас и шесть из них пошли направо, три над нами. Крайнов пальнул и промазал, а после моих выстрелов две птицы одна за другой упали. Я повеселел, даже стал насвистывать вальс. Крайнов, заметив мое оживление, спросил лукаво—хватит ли у меня сил удержать его до вечера.

 

 

 

Вот чудак! Первая удача, да еще такая, как моя, может веселить охотника неделю.

В полдень подул северный ветер и утки повалили с моря стаями, без перерыва. Подчас Они закрывали небо. Над нами они летели без всякой боязни, и мы то и дело стреляли.

Потом вдали над самыми камышами показалась вереница гусей. Когда они сели невдалеке от нас на озеро среди камышей и их встретили гоготанием другие гуси, о которых мы не подозревали, Крайнов весело воскликнул:

— Прелестно! — И предложил подойти к озеру с противоположной стороны. Он выстрелит первым в сидячих, гуси густо полетят на меня всей стаей, и я выбью из нее не меньше десятка птиц.

Я задумался. Крайнов понял мои сомнения и сказал, что мы оба можем стрелять в сидячих, если сумеем подползти к ним незаметно и без шума. Ползать мне трудно, я согласился стрелять в лёт.

Мы разделились. Я обогнул половину озера и спрятался на его берегу в камышах. На другом конце озера, куда пошел Крайнов, сидело гусей не менее трех сотен. Одни из них дремали, другие, опустив голову в воду, кормились.

Прошло более получаса, Крайнов давно должен был стрелять, а его не видно и не слышно. Нетерпение сменялось сомнениями: полетят ли гуси в мою сторону? Закрадывалось и беспокойство: птиц может спугнуть беркут. Да и мало ли может быть всяких случайностей! Чем больше я ждал, тем больше волновался.

И вот, наконец, в условленном месте появился долгожданный дымок, а затем донесся сочный звук выстрела. Гуси испуганно загоготали, замахали крыльями и, постепенно набирая высоту, кучей полетели прямо на меня. Впереди вожак. До него было сначала шагов двести, потом полтораста, сто… Первый выстрел я решил сделать в вожака, второй в тех трех гусей, что летели рядом, сразу за ним. Перезарядив ружье, можно успеть сделать еще два, а то и четыре выстрела.

До гусака шагов шестьдесят. Мне хорошо видна его вытянутая шея, серые перья. Крыльями он машет редко, но сильно. Я спокоен, очень спокоен. Мушка ружья плавно подходит к нему и останавливается немного впереди желтоватого клюва. Нажимаю на спусковой крючок. Раздается короткий звук удара бойка. Осечка! Палец тянет второй крючок. Повторяется то же самое.

Вожак, заметив меня, зычно крикнул, круто повернул в сторону и повел за собой всю стаю.

В волнении я открыл ружье: в стволах стрелянные гильзы. После стрельбы в уток я забыл заменить их патронами.

Гуси находились вне выстрела, но я все-таки послал им вдогонку два заряда.

Вот и неожиданное огорчение! Я не смог справиться с собой.

А гуси уже летели над далекими озерами, и вереница их была не больше паутинной нитки. Вдруг один из них отделился от стаи, подался в сторону и неожиданно упал в камыш на болоте, к которому не пробраться. Новое огорчение!

Ко мне подошел довольный Крайнов с четырьмя гусями в руках. Вероятно, в моих глазах он увидел зависть, потому что тотчас согнал с лица радость и для моего успокоения рассказал, с какими невероятными трудностями ему пришлось добираться до Осторожных птиц.

А.А. Шахов. «Охота и охотничье хозяйство», 1957, №3.

[egerj]

Случай в тайге

 

 

 

 

В  полночь охотники вышли из села Унаши и прошли мимо больших соевых полей, где в изобилии держались фазаны. Поднявшись по отлогому склону на «Соломенный перевал» высокого отрога Сихотэ-Алиньского хребта, они остановились. Чуть брезжило. Яркие звезды еще мерцали в темном небе. Ветер шумел вверху по деревьям. Желтые сухие листья осыпались на землю.

Отдохнув, охотники спустились в долину извилистой и быстрой реки Вангоу. Пройдя километра два вдоль ее русла, они свернули в сторону Сучана и по узкой тропе направились в сопки, изредка останавливаясь и прислушиваясь.
Это были сверхсрочники — старший сержант Вакулов и сержант Сорокин. Таежный охотник Вакулов, широкоплечий, светловолосый с добродушным лицом и сильным подбородком, с открытой и отзывчивой душой, был любимцем взвода. Высокий мускулистый москвич Сорокин, охотник-любитель, считался в роте хорошим стрелком и спортсменом.
Вакулов обычно охотился со своим земляком сержантом Пименовым, но тот уехал в отпуск. Сегодня он первый раз шел на охоту с Сорокиным, который давно упрашивал его показать охотничьи места. Охотники шли по тропе, осторожно ступая и стараясь не задевать за ветки. Вакулов молчал и терпеливо слушал рассказы Сорокина об охоте в лесах Подмосковья и под Костромой.
— Ну а здесь, Сорокин, охота другая, серьезная— не то что волков обкладывать,— проговорил Вакулов, садясь на камень у развилки тропы.— Бывает, что идешь за косулей, а столкнешься один на один с кабаном, а то и с медведем. Тут, брат, нужно быть готовым ко всему, а главное, не терять хладнокровия и не робеть перед зверем — струсишь, так он сразу тебя и подомнет…— открывая портсигар, продолжал он.— Вот сейчас покурим, а дальше дымить нельзя, ни-ни. Здесь кабаны бродят.
— Мне бы только увидеть зверя, от меня он не уйдет. Главное в охоте — меткость,— закуривая,проговорил Сорокин.
— Меткость нужна и при охоте на зайца. А вот когда зверь на тебя бросится, тут твердость духа должна быть, а уж потом меткость,— ответил охотник и, как-то недоверчиво взглянув на Сорокина, подумал: «Этот не Пименов, сробеть может!»Вскоре багряное солнце показалось над вершинами деревьев. Кругом слышались голоса птиц: кричала кедровка, трещала желна, пестрый дятел усердно долбил сухое дерево, звонко стрекотали сойки. Лес стоял в осеннем уборе. Среди темных пихт и кедров белоствольные березы казались особенно нарядными. На их гибких сетвях золотыми кружевами трепетали пожелтевшие листья. Мощные дубы кудрявились уже поблекшей и полузасохшей листвой. Земля под ними была усыпана желудями и местами взрыта.

 

 

 

— Кабаны здесь проходили,— показывая на изрытую землю, проговорил Вакулов. Подойдя к дубу, он присел на корточки и долго смотрел на рытвины.
— Дня два назад здесь кабанов шесть побывало.
Теперь они где-то поблизости жируют, далеко не уйдут — видишь сколько желудей,— поднимаясь,сказал охотник.— Теперь посматривай и не шуми.
Шагов через двести тропа свернула к седловине. Охотники стали спускаться вниз и минут через пятнадцать оказались на небольшой площадке. Отсюда им хорошо были видны плоские возвышенности, заросшие смешанным лесом. Здесь они сели на валун и стали осматриваться.
Рыже-серая белка спустилась с дерева и быстро перебежала к высокому кедру. На развесистых ветвях дуба, распустив крылья, каркала ворона. Вдруг Вакулов схватил Сорокина за руку и молча указал ему в сторону пади, где деревья, поваленные вправо и влево, образовали как бы широкую просеку. Вздрогнув, Сорокин взглянул в указанном направлении и увидел стадо кабанов.

— Вот они! — чуть не крикнул он и схватился за винтовку.
— Спокойно! Не торопись, они еще далеко и идут стороной,— вполголоса проговорил Вакулов,— пойдем наперерез!
Некрутым обрывом охотники спустились вниз и остановились на опушке дубняка. Вакулов осмотрелся, потом молча кивнул товарищу. Бесшумно ступая по мягким гниющим листьям и сырой поблекшей траве, они обошли кусты и подошли к поваленным деревьям.
— Хорошая позиция… Выбирай место выше — чтоб кабан не достал,— прошептал таежник,— как выйдут на опушку — бей правого, а я ударю левого. Не торопись только,— глядя в беспокойные глаза Сорокина, добавил Вакулов, устраиваясь от него в трех шагах. Потом, сдвинув шапку на затылок, он вытер пот со лба и, осторожно щелкнув затвором, положил перед собой винтовку.
Сорокин старался быть спокойным, но побледневшее лицо выдавало волнение. Нервы его были напряжены до предела и, когда под Вакуловым треснул сучок, Сорокин вздрогнул.
Сибиряк был прав — кабаны спустились с седловины, обогнули выступ сопки и направились в сторону охотников. Вскоре слабый ’ ветерок донес треск веток и взвизгивания свиней. То там, то здесь мелькали среди кустов и деревьев их грязно-бурые спины. Сорокин насчитал двенадцать штук.
«Молодец, Вакулов, правильно выбрал позицию,— прикладывая винтовку к плечу, подумал он,— с подветренной стороны идут».
Стадо быстро приближалось к охотникам. Вот оно уже от них в ста шагах… Слышится шум, треск сучьев, хрюканье. Охотники не шевелились… Один за другим стали появляться кабаны — они шли к опушке дубняка. Сорокин, устремив на них лихорадочно блестящие глаза, выбрал крайнего справа и стал подводить мушку под левую лопатку кабана.
Он не слышал ни шороха, ни треска сучка, неожиданно раздавшихся в зарослях слева и немного сзади него. Он не видел, как на толстом суку, подбирая свое длинное тело и спружиня мощные мышцы ног, гибкая пантера приостановилась перед прыжком…
Этот шорох и треск услышал Вакулов и оглянулся… Увидев страшный оскал зубов и горящие зеленым огнем глаза свирепой хищницы, он на какой-то миг оцепенел. Затем вскинул винтовку…
В этот момент один насторожившийся кабан, стоявший с задранным кверху рылом, заметил движение Вакулова и резко взвизгнул… Все стадо бросилось в чащобу. Сорокин плавно нажал курок. И в этот же миг полыхнуло пламя и из винтовки Вакулова… Оба выстрела слились. Смертельно раненый кабан подпрыгнул и кинулся к охотнику, но тут же упал. Сорокин вскочил и замер… Лицо его побледнело и страх сковал движения. Извиваясь, тяжело раненая пантера желтым клубом плюхнулась в десяти шагах от него…

— Не шевелись! — услышал он громкий голос Вакулова и тут же за его спиной грянул выстрел.
Пуля пробила голову хищницы. Сделаз несколько резких движений, она вздрогнула и вытянулась. Из ее раскрывшейся пасти вывалился окровавленный язык.
Бледные, с потными лицами, тяжело дыша, смотрели охотники друг на друга.
— Откуда она взялась? — хриплым голосом спросил Сорокин и, делая попытку улыбнуться, как-то страдальчески скривился.
— Да тоже, как и мы, наперерез стаду шла, а на нас наткнулась,— ответил Вакулов.— Чуть-чуть не усмотри я — было бы дело! Она шутить не любит. Говорил тебе,— здесь не то что у вас под Костромой волков гонять,— слезая с завала, добавил он.
Часа полтора возились охотники, снимая ржавожелтую с черными пятнами на спине и боках шкуру пантеры.
Кабана они только выпотрошили, но не разделывали. Он оказался крупным — пудов на шесть-восемь. Подвесив его на дуб метра на полтора от земли, охотники сделали по выстрелу в воздух. Стрелянные гильзы Вакулов укрепил на ветках над» кабаном.
— Теперь пару дней к туше ни один зверь не подойдет. Запах гильз будет нашим сторожем,— весело проговорил он,— ну, охотник, забирай шкуру, да пойдем в часть, к обеду нужно успеть.
Поднимаясь на Соломенный перевал, Вакулов по-приятельски хлопнул Сорокина по плечу и сказал:
— А я думал, что ты сробеешь! Молодец, выдержки у тебя хватает. Вот года два в этих краях походишь на охоту — настоящим охотником станешь.

 

Михаил Стрелюхин

Изменено 19 декабря, 2017 пользователем aholz
Убрал повтор части текста

[egerj]

Памятный случай

 

 

 

Меня разбудил громкий треск будильника. Я знал, что сейчас четыре часа утра, что надо вставать, одеваться, а потом шагать по дороге десяток километров к соседнему озеру, чтобы успеть на утренний утиный перелет.

Вставать не хотелось. Накануне я поздно лег спать и не успел отдохнуть. Даже заманчивые картины предстоящей охоты не оказывали обычного действия. «Вздремну еще часок,— подумал я, укрываясь с головой одеялом,— все равно успею. Светает теперь поздно».

 

Будильник замолчал и в комнате снова стало тихо. Но вот послышались легкие осторожные шаги. У кровати шаги замирают и до меня долетает глубокий вздох. Мне совсем не хочется знать, кто это стоит возле кровати и вздыхает. Но вздох повторяется над самой головой, а затем чувствую как с меня медленно стягивают одеяло.

Я упорно не открываю глаз, стараюсь придержать сползающее одеяло, но все напрасно. Лица касается что-то мокрое и холодное. От этого прикосновения я быстро вскакиваю и негромко, чтобы не разбудить домочадцев, ругаюсь:

— Тьфу ты, безобразник.

Возле кровати стоит Люкс и виновато смотрит на меня, помахивая пушистым хвостом. Увидев, что я проснулся, сеттер тихо и радостно повизгивает. «Извини, хозяин,— говорит его взгляд.— Сам знаешь, что пора собираться». Я грожу собаке пальцем и начинаю одеваться. Люкс обиженно отходит в сторону.
Подобная история у нас происходит всякий раз, когда надо рано отправляться на охоту. Сеттер отлично знает для чего звонит будильник, и если я не услышу звонка — он все равно не даст проспать. В конечном счете я только благодарен за это своему четвероногому другу. Без его мягкого, но настойчивого вмешательства я, вероятно, пропустил бы не одну утреннюю зарю.

— Мошенник,— браню я сеттера, продолжая одеваться.— Выспаться никогда не даст. Дрянь собака, продам собаку.

 

 

 

Но Люкс все понимает в обратном смысле и всем своим видом выражает довольство, восторг. Он носится по комнате, кружится на месте, пытается лизнуть меня в лицо или руку.

Все у нас приготовлено с вечера и потому сборы заканчиваются быстро. Завтрак мой и Люкса отнимает не более пяти минут. Осторожно проходим через комнаты, стараясь не уронить что-нибудь и не разбудить остальных обитателей дома.

Кухонные окна не прикрыты ставнями и мне виден серый мрак начинающегося осеннего утра. В стекла мерно барабанит дождь. Осенний дождь — мелкий и холодный — вещь малорадостная. Но кого из охотников он может остановить?

Мы выходим из дома и шагаем по спящим улицам города. Сквозь частую сетку дождя тускло мерцают электрические лампочки в защитных шарах. Люкс и я хорошие ходоки. Расстояние до озера мы проходим точно за полтора часа, как по расписанию. Этот путь нам приходилось проделывать много раз.

Сеттер бежит немного впереди, иногда останавливается возле камня или придорожного столба, обнюхивает его, пропускает меня вперед, а потом быстро нагоняет.

Город давно остался позади. Дорога тянется среди noneiT, отклоняясь то вправо, то влево. В ямах уже успела скопиться вода и при каждом неосторожном шаге брызги летят в лицо. Тучи плотно обложили все небо, нигде не видно ни одной звездочки. Дождь не перестает, но и не усиливается.

Десять километров пройдено. Вот и озеро Кошкупь. Прибрежные камыши тихо шумят, будто о чем-то шепчутся между собой. От воды поднимается редкий туман и, относимый ветром, уплывает в сторону. Рассвет наступает медленно.

Берег здесь весь покрыт кочками. Подоткнув полы плаща, я прыгаю с кочки на кочку, пробираясь к тому месту, где у меня стоит небольшой и совершенно незаметный для постороннего глаза скрад. Сеттер шлепает где-то по воде за камышами. Переходя по кочкам, надо проявить немало ловкости, иначе можно принять холодную ванну.

Найти скрад мне помогают метки — завязанные узлом стебли камыша. Скрад устроен на маленьком островке. Материалом для постройки послужили ветки, сопома и камыш. В шалаше сухо и уютно. Вдоль стены устроена из душистого сена постель, есть складной ступ. Скрад замаскирован самым тщательным образом, стоит он давно и не возбуждает никаких подозрений у пернатых обитателей озера. Из своего укрытия я могу вести обстрел в нескольких направлениях. Перед островком раскинулся широкий плёс, на который часто опускаются утиные стаи.

Вынимаю из чехла ружье, собираю его, заряжаю и кладу перед собой открытую коробку с патронами. Люкс ложится у ног, смотрит на меня умными глазами. На охоте он будет вести себя серьезно и не позволит никаких выходок. Знает, что сейчас не до шуток.

Я удобнее устраиваюсь на складном стульчике и смотрю в отверстие скрада. На воде покачиваются деревянные чучела: несколько чернедей и красноголовых нырков. Чуть поодаль плавают два чучела кряковых уток и три чирка.

Небо заметно посветлело и дождь почти прекратился.

Первая стайка, как это бывает, появилась совсем неожиданно. Утки круто повернулись из-за противоположных камышей и полетели влево от меня. Едва успеваю поднять ружье и сделать один выстрел. Ближняя птица перевертывается в воздухе и смачно шлепается в воду. Не ожидая команды, Люкс бросается к ней и скоро приносит в скрад крупного крякового селезня. Положив птицу, он занимает свое место.

Утки летят хорошо. То и дело проносятся стая кряковых, чернеди, стремительно разрезая воздух, летят чирки. Завидев чучела, птицы изменяют направление своего полета и сворачивают к моему островку.

В то утро я хорошо пострелял. Люкс все рыскал по камышам в поисках дичи. Последним он принес селезня — широконоску. Я мельком взглянул на птицу и хотел бросить ее к другим, но заметил на лапке селезня какой-то странный нарост.

Внимательно осмотрев утиную лапу, я понял, что это — ком грязи образовался неспроста. Достав нож, я принялся осторожно соскабливать приставшую грязь. Под ножом что-то тускло блеснуло… Это оказалось металлическое кольцо.

Стараясь не повредить поверхность кольца, я аккуратно счистил с него всю грязь. Появились какие-то непонятные, наполовину стертые буквы.

Наскоро закусив и покормив Люкса, я поспешил домой. Всю дорогу я думал о кольце. О том, что птиц кольцуют во всех странах, я знал давно. Научные работники наших заповедников и охотничьих хозяйств систематически проводят кольцевание различных пород птиц и выпускают их на волю.

Где же была окольцована убитая широконоска? Кем? Когда? Самостоятельно решить эту задачу я не мог.

Я отослал кольцо в Москву с короткой запиской, в которой сообщил где, когда и при каких обстоятельствах был убит селезень-широконоска.

Однажды, вернувшись с работы, я нашел на своем письменном столе голубой почтовый конверт со штемпелем Москвы.

Научные сотрудники Центрального бюро кольцевания птиц сообщили, что селезень-широконоска окольцован в Индии, в городе Дар.

Большой путь проделал селезень, попав из далекой Индии к нам, на Южный Урал.

С этого памятного случая я стал внимательно осматривать каждую убитую на охоте птицу.

А. Дементьев, профессор. «Охота и охотничье хозяйство», 1957, №2.

[egerj]

 

• Как приготовить гуляш из кабана
• Тарбаган
• На пушном аукционе в Ленинграде
• Оплата труда в промысловых артелях
• Ладожские просторы
• По вопросу охраны дичи
• Охота, путешествия, приключения
• Охотники на привале

 

 

 

 

У отрогов Сихотэ-Алиня

 

 

 

 

Я получил отпуск в январе за прошедший год.

Что делать зимой? Поехать в дом отдыха? Нет!… Это не в моей натуре! И мне пришли в голову мысль: «Дай-ка я съезжу в тайгу, поброжу за кабанами».

Разузнал у знакомого лесника куда лучше поехать, попросил в ближайшем колхозе подводу и отправился к отрогам Сихотэ-Алиня.

Узкая дорога, занесенная снегом, на которой еле читался контур старой лыжни, была сжата с обеих сторон подступившими кустами. Она привела меня к конечной цели. Здесь стояла маленькая охотничья избушка. Она была сильно замусорена и закопчена. С ее стен и потолка бахромой свисала сажа.

Первый день я посвятил уборке помещения: подмел пол; полки для продовольствия и стену, около топчана, покрыл газетами. Создал, так сказать, домашний уюг. Выметенные обрывки кожи и клочья кабаньей шерсти свидетельствовали о добычливой охоте побывавших здесь до меня людей.

Вокруг избушки много старых звериных троп и свежих следов: «Зверь есть!» — раздумываю я.

С этими мыслями я провел первую ночь — тихую, таинственную, наполненную волнующим душу ожиданием.

На следующий день я вышел в тайгу. Местность была мне совершенно незнакома. Но охотник должен быть предприимчивым и сообразительным, уметь ориентироваться по таким признакам, которых другой и не заметит. Я обнаружил профиль старых троп. Они еле угадывались под слоем снега. Проложены они были по южным скатам пологих хребтов, поросших разнолесьем, но преимущественно кедром и дубом. Это были основные охотничьи пути. Здесь проходили охотники в декабре месяце, когда снега еще было мало. Иногда от троп в сторону уходили свежие затесы на деревьях и я, ориентируясь по ним, шел и изучал причину их появления.

Через три дня я уже так хорошо знал окружающую местность, словно давно охотился здесь. Выходил я из барака задолго до рассвета и возвращался в сумерках.

За день исхаживал много мест и, естественно, сильно уставал. Но был бодр и счастлив. С каждым днем у меня приобретался опыт, и в голове возникали новые планы.

Но успеха в охоте не было. Стояла ясная, тихая погода, характерная для этих мест. Морозы доходили до 45°. В неподвижном воздухе далеко слышался треск срывавшихся с деревьев сучков и стук неутомимого дятла. На ногах у меня были ботинки с войлочной подошвой. Я ходил еле слышной, стелющейся походкой. Мне удавалось находить совершенно «теплые» следы. Я начинал преследование упорно и настойчиво, со всеми предосторожностями, учитывая хороший слух и тонкое обоняние кабана. И это нелегко. Шутка ли сказать— целый день не курить! Порою мне казалось, что вот-вот настигну зверя. Лежки были настолько свежи, что влага в них, оставленная на сучьях, и помет не успели еще замерзнуть. Но, увы! Следы меня заводили в такую чащобу, сквозь которую невозможно было продраться.

 

 

 

Взяв как-то с утра свежий, не более получасовой давности, след, я решил идти по нему до конца. Он вел меня по крутым хребтам, по глубоким распадкам, забирался в чащу, сквозь которую нельзя было пройти. Я обходил эти места, пересекал след и настойчиво продолжал преследование. Временами таежную тишину нарушали кедровки резким, похожим на трещотку, голосом. Эти неусыпные разведчицы тайги-своим криком одинаково служат и человеку и зверю. Человеку они напоминают о появлении зверя, а зверю о появлении человека. Тот и другой знают значение этого крика и становятся осторожнее.

Поднявшись на один из хребтов, я остановился в нерешительности. След уходил опять в глубокую лощину, -а солнце было уже низко. Потеряв надежду настичь зверя, я хотел повернуть обратно, но в это время услышал знакомую руладу кедровки в направлении следа. Но не успела птица умолкнуть, как лес огласился гулким вздохом. Я опустился на колено и увидел кабана, мелькавшего среди поросли пихтача. Он уходил с шумом, напоминавшим удары в удаляющийся барабан. Вдогонку ему я успел выстрелить два раза. У меня была почти полная уверенность, что выпущенные мною пули не настигли зверя, но я не утерпел и пошёл за ним. Когда я, наконец. понял что дальнейшее преследование бесполезно, из лесу уже исчезли последние солнечные блики и наступила сумрачная тишина.

Взяв направление в сторону тропы, ведущей к избушке, я пошел напрямик. Увлекшись преследованием зверя, я не рассчитал время, необходимое на обратный путь, и о расстоянии до зимовья имел приблизительное представление. А между тем ночь быстро надвигалась и в глубоких распадках, сжатых с трех сторон хребтами, лежала непроницаемая синева. От быстрого шага, насколько позволял глубокий снег, одежда моя стала мокрой от пота, обмотки на ногах покрылись слоем ледяных шариков. Продолжая путь по прямой, уже в полной темноте я забрался в заросли молодого пихтача.

Они встали передо мной темной стеной, на которой выделялись серые пятна снежных подушек. Вытянув руки, чтобы защитить лицо, я раздвигал пихтовый лапник и наугад продвигался вперед. Иногда на голову падали большие снежные комья, под тяжестью которых я приседал к земле. Закрутившись в поросли, я потерял направление и не знал куда идти. Сквозь небольшие окна над головой виднелось глубокое небо с россыпью мелких звезд, по которым нельзя было ориентироваться.

По густому лапнику пихтача я пытался «нащупать» север. Выбиваясь из сил, я продвигался вперед, под снежным душем.

Наконец, заросли кончились. Я ощутил, что иду на подъем и каким-то особым, свойственным охотнику чувством догадывался о близости тропы. И, действительно, вскоре я вышел на что-то твердое и при свете спички узнал следы своих ботинок. В два часа ночи я добрался, наконец, до избушки.

С каждым днем мой оптимизм помаленьку спадал. И дома меня вспоминают, наверно, недобрым словом и ждут — срок мой уже кончился, ведь я обещал жене вернуться через семь дней.

И тут передо мной всплывала ироническая улыбка жены, а в ушах звенело знакомое: «Ну-у, я так и знала. Как всегда — время и ноги убьешь, а толк-то какой?».

Вечером, сидя в одной рубашке, в теплой и уютной избушке (не охотник, очевидно, подумает: «Какой уж там уют…?») за кружкой крепкого чая, я начинал обобщать свою тактику и приходил к выводу, что без собак успеха не будет. Но почему же не может мне подвернуться зверь случайно? Ведь бывает же так часто?

Я вспоминал охотничью пословицу, неоднократно слышанную от отца: «Охотника девятый день кормит».

Счастливый случай не приходил…

В конце девятого дня за мной приехала подвода. В переданном мне письме, жена писала: «Мой милый, приезжай скорей домой. Мы все с нетерпением ждем тебя. «Охотника девятый день кормит», — твой любимый аргумент при всех неудачах на сей раз применён полностью—сегодня ровно девять дней!»…

• А что сказал председатель колхоза? -спросил я у приехавшего.
• Он разрешил задержать подводу на один-два дня, если понадобится. Теперь время в колхозе не горячее.

Значит председатель не изменил своему слову. Как хорошо иметь дело с охотником! А мне сейчас очень нужно было дополнительное время. Только сегодня я обнаружил еще одну охотничью избушку, стоявшую от этой в шести километрах.

Там было много свежих кабаньих следов. Ну как можно было уехать!

…Задолго до рассвета я вышел на вчерашние следы. Сегодня их появилось ёще больше. Кабаны, казалось, издеваясь надо мной, ходили по моим следам, но на глаза не попадались.

Вот и десятый день прошел, придется возвращаться домой…

На обратном пути из-под ног вылетел рябчик и сел на ближнее дерево. Потому что был уже вечер и рассчитывать на встречу со зверем было нельзя, я выстрелил. К тому же хотелось угостить и колхозника дичью — пусть знает, что находится в гостях у охотника.

Я подбежал к трепещущемуся рябчику, нагнулся и в это время услышал сзади себя треск сучьев и знакомое сопение. Привычное волнение мурашками разлилось по всему телу. Я обернулся. Выше меня по скату, параллельно тропе, лежала толстая валежина. За ней кто-то метался из стороны в сторону,— я видел только выпуклую часть спины. Не было сомнений, что это — кабан. Он искал выхода из валежника. Сбитый с толку эхом, он мчался прямо на меня и перед попавшимся препятствием замешкался. Я тоже, нагнувшись, бежал по тропе, следя за черным горбом. Затем зверь перемахнул через дерево и чуть не сшиб меня с ног. Я отскочил в сторону и выстрелил. Секач, вытянувшись, стремительно мчался. Маленькие уши торчали вверх, хрипящая длинная морда была вытянута вперед, сзади поднимался снежный вихрь. Еще мгновение — и он скрылся из виду.

Я стоял озадаченный. Все произошло так неожиданно и стремительно, что сейчас трудно восстановить в памяти, как я действовал — осознанно или механически выпалил… в белый свет? Выходил такой случай, и вот на тебе. Меня тянуло пойти по следу зверя, но судя по тому, как он уверенно бежал, идти было бесполезно Все же я пошел. Дойдя до того места, где он сделал последний прыжок, я увидел кровь на снегу. След здесь резко изменился. Это были уже не саженные прыжки, а широкая борозда. На ней чернели сгустки крови. Похоже, что секач катился под гору.

Я прошел еще несколько шагов и увидел темную тушу. Зверь лежал. Почуяв меня, он сделал попытку вскочить, но тут же свалился. Я сделал уверенный выстрел.

В лесу уже было сумрачно. Захватив с собой печень, я не чувствуя под ногами земли, помчался в барак.

• Вот, пожал-ста!—запыхавшись произнес я и положил на стол темно-коричневые слитки, успевшие уже замерзнуть.

Утром мы взяли лошадь и волоком притащили трофей к избушке. У секача я нашел ту рану, которую нанес ему, стреляя вдогонку. Пуля перебила ему половину позвоночника, а остальное доделал быстрый бег кабана.

…Через несколько часов я довольный мчался домой.

А. Иванов.

[egerj]

Последние дни осени

Тихий, теплый и влажный осенний день оказался неудачным: в сумке лежал лишь один случайно взятый рябчик.

Заяц, поднятый Будишкой еще утром, сразу же махнул через легкий бревенчатый мостик за реку и пошел — пошел по дремучим дебрям. Гон то приближался, то отдалялся, потом как-то сразу надвинулся почти вплотную, забурлил звучным, хрустальным потоком, и я приготовился к выстрелу. Заяц, однако, успел уже пройти,— на глухой тропинке вскоре бешеным призраком мелькнула Будишка… И я опять закружился на волнах гона, не замечая ни сумрака в чащах, ни закатного блеска на сечах и полянах.

Когда гон приблизился снова, я, воспользовавшись минутным сколом собаки, обманул ее выстрелом и взял на цепочку. Но, и взятая на цепочку, она шумно рвалась на след, дрожала и задыхалась от нетерпения. И все это после того, как она прогоняла почти от зари до зари!

Я внимательно огляделся, справился с компасом и, определив, что до дома больше пятнадцати верст, двинулся в путь. Вскоре, при переходе через полянку, заросшую молодыми елочками, невдалеке вымахнул крупный, выбелившийся заяц. Будишка, чуть не свалив меня с ног, с пронзительным визгом поднялась на задние лапы, и я пустил собаку, разгорячив ее громким и азартным криком. В лесу вновь загудел гон, особенно музыкальный в вечерней тишиие…

Вокруг быстро темнело, и скоро над великим лесным простором поднялась, начала свое странствие с востока на юг малиновая луна с чуть отколотым правым краем. Было что-то очень древнее и сказочное и в этой осенней ущербной луне, и в полутьме вечернего леса, и в тоскующе-страстной мелодии гона.

Вот гон опять потек прямо ко мне, послышался шорох палых листьев, и не сече, среди кустов и пней, забелел — замелькал заяц. Ружейный удар, как бы разорвавшийся стеклянными брызгами, наполнил сечу фиолетовым дымом. Я бросился вперед. Убитый наповал беляк во всей своей снеговой пышности растянулся на холодеющей земле. Подоспевшая Будишка жадно слизывала кровь с его длинных, черных ушей. Я снова подвязал собаку, закинул зайца за плечи и глубоко и остро ощутил, оглядывая бесконечные лунные леса, древнее охотничье счастье…

Только теперь я заметил, что погода, днем такая теплая и мягкая, круто изменилась: воздух стал колючим, почти морозным, и земля, радужная от лунного света, заметно стыла, слабо позванивала под ногой.

 

 

 

Огни двух Медведиц, Большой и Малой, сверкали по-зимнему — с лучистой яркостью. Неуловимо прекрасным— синим, розоватым и серебристым блеском играли Плеяды. Из овражков и чащ тянуло бодрой свежестью.

На опушке бора, вплотную подступавшего к реке, я расположился на ночлег — умылся студеной водой, пахнущей утиными перьями, наполнил этой водой закопченный чайник, насек небольшим топориком целую перину хвойного лапника и зажег веселый, трескучий костер.

Стало тепло, радостно и уютно: рядом — дремала верная собака, то и дело выжидательно и настороженно поднимающая уши, а на расстоянии руки висело, вместе с патронташем, рогом и зайцем, заряженное картечью ружье.

В сумке был небольшой запас хлеба, чая и сахара и рябчик. Я сварил из него превосходный суп с приятной горчинкой бора. Будишке достались кости и хлебные корки. Потом я опять растеплил костер,— дрова были сухие, звонкие, легкие — и закипятил чай.

Неторопливо проходила ночь.

В бору диким хохотом и протяжным криком перекликались филины, иа реке иногда сонно покрякивали утки, а где-то поблизости, казалось мне, слышался и слышался шум крыльев неведомых птиц…

Луна, то зеленоватая, то розовая, то лиловая понемногу никла, костер теряя ослепительность, нежно потрескивал и позванивал, словно «сверчок на печи», и я начал глубоко и одновременно чутко дремать, погружаться в таинственный полусон, пронизанный ощущениями и впечатлениями минувшего дня. В моих ушах все не утихал гон, а в глазах мелькал и мелькал какой-то голубой заяц. Очнувшись, я подбросил в костер дров, положил рядом, между собой
и собакой, ружье и, держась за погон, крепко заснул…

Я проснулся на рассвете. Над лесом широко светилась пунцовая заря, на траве искрился кристаллический иней.

Будишка, веселая и ласковая, смотрела на меня преданными глазами и, повизгивая, просилась в лес.

Наскоро собравшись, я с великолепной бодростью зашагал по легкой, подстывшей дороге, ведя на цепочке собаку и с удовольствием чувствуя тяжесть зайца за спиной. Дорога, чуть голубоватая, зеркально отражавшая следы колес, тянулась то берегом реки, слепившей синевой, то полутемным и полусонным бором. Очень душисто и тонко пахло смолистой сосновой корой и смороженной брусникой. Где-то звучно и гулко стучал дятел и домовито, с предзимней уютностью, ворковали вдалеке косачи.

В подгородных перелесках Будишка забеспокоилась, сильно потянула цепь. Я отпустил собаку, и она почти тут же подала голос. Гон, подобно часовой стрелке, отсекал ровный и четкий круг. Я подвинулся вперед, к месту примерной лежки зайца, и скоро на глянцевитой тропинке запрыгал, выгнув спину и подрагивая ушами, молодой, смугло-серебряный русачок из племени «колосовиков». После выстрела он оказался на лямке.

Я двинулся, опять с собакой на цепочке, краем овражка, заросшем бронзовым дубняком и оранжевыми папоротниками, и вдруг вздрогнул от тревожной охотничьей радости: неподалеку, один за другим, с треском сорвались три вальдшнепа…. «{Высыпка!» — торжественно произнес я про себя, подумав о том, что слышавшийся мне ночью шум птичьих крыл был, возможно, шумом вальдшнепов, начавших вместе с холодом валовой пролет (и летящих, видимо, небольшими стайками).

Дома, в столовой, полной солнца, бурлил самовар, а в моей комнате мирно лежали на письменном столе стопки книг, среди которых ярко пламенели настурции в кувшине из синего фарфора. От разноцветных, свежих и прохладных яблок, сложенных на подоконнике, шел медовый запах, мешавшийся с запахом вялых липовых листьев в саду, за открытым окном.

Я глубоко вдохнул этот милый осенний запах, взглянул на палевые листья, медленно спадающие с лип, и опять почувствовал праздничную охотничью радость…

Через час я снова шагал, посвистывая лаверраку Лоре, в подгородние перелески — искать золотых вальдшнепов, упиваться счастьем охоты, теплом и светом последних осенних дней.

Охотничий рог

Вставь. труби в холодный, звонкий рог…

И. Бунин

Удивительна все же власть некоторых вещей над памятью и воображением человека!

Вот я беру в руки медный, потускневший охотничий рог — ив моем воображении проносится целый ряд картин, как проносятся облака в просторе неба.

Рог (труба) со времени незапамятной старины употреблялся в войсках. Из рук воина он перешел в руки охотника. Искусство охотника всегда было сходно с искусством воина: Владимир Мономах приравнивал свои охотничьи подвиги к подвигам на ратном поле.

Вид и звук рога уводит воображение в древнюю Русь,— я как бы до осязательной вещественности представляю «потеху» княжеской дружины в раздольных степях, звонко окликаемых орлами. Думая об этом, я будто бы въявь слышу бурный топот коней, воинственный клич травли, а надо всем этим — торжественные разливы рога.

Рог широко звучал по равнинным просторам России и в средние века и позже.

И в наше время гончатники тоже не обходятся обычно без рога, и среди них есть немало подлинных мастеров старорусской охотничьей «медной песни»… Вспоминаются мутные осенние сумерки, опушка леса, дорога в узорах палой листвы, а в стороне — заунывно протяжный, красивый и звучный рог. По дороге идут две девушки, сельские учительницы. Поровнявшись со мной, они останавливаются, с любопытством оглядывают мои охотничьи доспехи и с нежной улыбкой вслушиваются в переливы рога.

— Настоящая музыка! — тихо и ласково говорит одна из девушек.

Рог, который я слышал с детства, пробудил во мне именно чувство музыки — самого, вероятно, совершенного из искусств. Он придал юношеским охотничьим скитаниям какую-то певучую поэтическую прелесть. Я навсегда запомнил каждый, подлинно каждый день этих скитаний с их всегда неповторимым охотничьим волнением, с терпким ароматом влажной земли и сухих листьев, с грустным шорохом лесной капели и веселым пламенем костра…

Держа в руках старый охотничий рог, который перешел когда-то ко мне от охотников-дядей, я вижу себя в наших приволжских лесах, и с особой остротой и радостью ощущаю то, что бережно и свято проношу с собой всю жизнь — любовь к Родине.

Волга, зачинаясь от маленького ручейка, разливается потом бесконечным водным просторов. Детская любовь к отчему дому, к тому краю, где мы родились и выросли, переходит с годами в любовь к Отечеству во всей его необъятности. В этой любви огромное значение имеет природа, как Образ и Лик Родины. Охота сочетает нас с природой особенно тесной связью.

А.А. Шахов. «Охота и охотничье хозяйство», 1957, №3.

[egerj]

Окский заповедник — в болотистых лесах Мещеры

7 июля , 2015

 

 

 

Всю дорогу от Рязани до заповедника солнце боролось с лохматыми сизыми тучами, застлавшими небо во всю ширь. Оно, как опытный фехтовальщик, пронзало их своими лучами, высвечивая сине-золотые подпалины, прорывалось насквозь и зажигало огнем красные фоздья придорожных рябин. Стремительно мелькали деревеньки с вытянувшими длинные шеи колодцами-журавлями. Казалось, они напоминали, что совсем уже близко сердце журавлиного края — Окский заповедник.

Река Пра — Окский заповедник

И вот наконец сквозь темную зелень сосен показался уютный поселок ученых- биологов — Брыкин Бор. Здесь располагается центральная усадьба Окского государственного биосферного заповедника — самого большого в равнинной части России. Его охраняемая территория составляет около 800 квадратных километров и простирается на всю юго-восточную Мещеру, ограничиваясь с юга «таинственной и девственной», по словам К. Паустовского, рекой Пра.

Осень на реке Пра

Окский заповедник был организован в 1935 году для охраны русской выхухоли и с тех пор стал добрым домом для всех своих обитателей. В его лесах и болотах гнездятся такие редкие птицы, как черный аист, скопа, змееяд, большой подорлик, беркут, орлан-белохвост, кречет, занесенные в Красную книгу.

Мещерский Заповедный лес

В лесах Мещеры немало топей и непроходимых завалов, опасных для непрошеных гостей. С разрешения директора я отправляюсь в глубь заповедника. Мой проводник — ученый-ботаник. По неприметной звериной тропинке, едва обозначенной в рыжей траве, через поваленные деревья и сучья мы пробираемся в сторону лесного кордона Липовая гора. Проводник обладал редким даром не просто смотреть и слушать, а видеть и слышать. «Вон там тетерева сидят»,- показывает он на высокую сосну. Пока я поднимаю голову, семейство взлетает, и мне достается лишь хлопанье крыльев «летающих поросяр». Листва, дебри и болота скрывают своих обитателей. Нечасто удастся встретить цапель, большую выпь, лебедя-кликуна, глухаря, серого журавля. Но ученые ведут счет численности каждого вида, обитающего на территории Мещеры.

Озеро Святое Лубяницкое в Заповеднике

Тропа петляет по лесу, то пропадая, то натыкаясь на поваленные деревья; сквозь редкую пожухлую траву виднеются следы лося, отпечатавшиеся на хлипкой болотистой почве. На толстом стволе, перегородившем нам путь, — метки некрупного лесного хищника, возможно, куницы.

Клюква мещерских болот

 

 

 

Наше путешествие в мир нетронутой человеком природы закончилось, когда малиновый закат окрасил верхушки сосен и длинные тени деревьев стали растворяться в вечернем сумраке.

Однако сегодня мне предстоял еще один поход по заповеднику, но уже ночью.

…В осеннем лесу тишина. Кажется, что огромное черное небо поглотило все земные звуки, превратив их в звезды. Только глухое шлепанье бобра доносится из затона.

На ночное патрулирование выходит охрана заповедника. С ними мы обходим все излюбленные браконьерами места. Чтобы не спугнуть злоумышленников, гасим фонари, почти на ощупь идем сквозь черноту безлунной ночи. Лес сливается с небом, врастая в него вершинами деревьев, темно-серым массивом надвигается на тропинку. Однако глаза постепенно привыкают и начинают различать в черной массе переплетения ветвей и силуэты сосен.

Кажется, все тихо. Незваные гости не обнаружены. Спокойно спят звери и птицы в заповедном краю. Их сон охраняют люди.

Летопись, летописец — при этих словах воображение услужливо рисует седобородого старца, в тесной келье склонившегося над древней рукописью. Однако за дверью с табличкой «Летопись природы» меня встретила обаятельная женщина с живыми карими глазами. Она работает в заповеднике летописцем. Климат, животный и растительный мир изо дня в день описывает она в «Летописи природы» — главной книге заповедника. Такие ежедневные наблюдения ведутся с начала его основания в течение многих лет и позволяют объективно оценивать природные процессы, происходящие во времени.

Белые грибы в лесу (Боровики)

О глобальном потеплении в последние годы много пишут и спорят. Однако это больше теоретические рассуждения и гипотезы. Тем интереснее для меня было мнение человека, имеющего возможность анализировать цифры и факты, полученные в результате длительных наблюдений, видящим проблему с практической стороны. Вот что рассказала мне летописец: «Действительно, зафиксировано повышение средних температур на несколько градусов, но только в зимние месяцы. Это приводит к оттепелям и таянию снегов на пойменных лугах. Затем вода замерзает, и обледеневшая корка закрывает мышам доступ к корму, приводя к их гибели. Снижение численности грызунов вызывает уменьшение количества хищных птиц и зверей, питающихся ими». Этот пример еще раз убедительно доказывает, что в природе все взаимосвязано и случайные, на первый взгляд, явления зачастую являются верхушкой айсберга происходящих глубинных процессов.

Кордон Кормилицын

Я рассматриваю толстую, красиво оформленную книгу. Это «Летопись природы». Строгие графики и диаграммы соседствуют с профессионально выполненными фотографиями, запечатлевшими богатую природу Мещеры.

Деревня Лубяники

Скрипа перьев не слышно — летописец склонилась над клавиатурой компьютера. История и современность, наука и искусство тесно переплетаются в ее работе. Она пишет главную книгу заповедника.

Родовое гнездо «лесных царей»

В древности огромные стада зубров бродили по Европе и Азии. Возраст этого вида насчитывает более 2,5 млн. лет. Однако за последние столетия варварская охота и вырубка лесов привели к полному исчезновению этих животных из дикой природы. В начале XX века только несколько десятков зубров сохранились в зоопарках и частных зоосадах.

Миллионы лет эволюции и несколько столетий. Океан и песчинка в потоке времени. Такое стремительное сокращение популяции свидетельствует о трагической хрупкости природы, которая, не выдержав натиска человека, отступает в небытие.

В Окском заповеднике зубровый питомник был образован в 1959 году. И начинался он с десяти беловежских и одного кавказского зубров.

Зубры Окского заповедника

…Прошло более пятидесяти лет. С заведующей зубровым питомником, мы идем вдоль огромных вольеров в сосновом бору. Она увлеченно рассказывает: «За время работы питомника в нем родилось и выросло очень много телят, и большое количество зубров было возвращено в природу. Были приняты зубры из Германии, Швеции и Финляндии. После месячного карантина они были переданы в Приокско-Террасный заповедник, орловское полесье, брянские леса. Это стало возможным благодаря помощи Всемирного фонда охраны дикой природы (WWF). Такие меры очень важны для улучшения генофонда популяции».

Питомник зубров

Дорога уходит все дальше в лес, весь питомник занимает немалую территорию — около 150 га. В каждом вольере — небольшое стадо из 3-4 взрослых особей.

Заведующая подходит к изгороди. Между сосен я вижу зубра, спокойно глядящего в нашу сторону. Что-то языческое есть в его облике: словно сам лесной царь в образе зубра сдержанно и гордо выступает из леса. Кстати, то, что этот зверь «монарших» кровей, люди признали давно, и как подтверждение этому в 1997 году Банк России выпустил серебряный рубль с изображением зубра. Честь, которой обычно удостаиваются императоры.

Заведующая питомника долго рассказывала о повадках и привязанностях своих питомцев, называя кличку каждого из них. Меня заинтересовало удивительное созвучие их имен. Оказалось, что это не случайное совпадение. Она объяснила мне, что по первому слогу в кличке можно определить происхождение зубра. Так, рожденных в Окском заповеднике зовут на «ме», например, Мекрос, Метра, Менада, Медонилка, их собратьев из Приокско-Террасного — на «му», к примеру, Мушкетка. С «гу» зовут всех «шведов»: Турин, Гулава, Гума, а клички немецких зубров начинаются с «эл».

Своих питомцев заведующая узнает сразу, по приметам, и никогда не ставит на них меток — жалеет. «Слишком велик риск интоксикации при применении снотворных,- объяснила она. — «Иностранцев» же привозят с большими яркими клипсами в ушах, на которых записана их кличка.»

Зубр стоит совсем близко, он поднимает голову и негромко хрюкает, наверно, здоровается. В отличие от коров зубры не мычат, а издают звуки, очень похожие на хрюканье. Теперь я могу хорошо разглядеть этого лесного великана. Особую первобытную красоту зубра непревзойденно описал А. Э. Брем: » При первом взгляде на этого богатыря бросается в глаза мохнатый горб, как у американского бизона, происходящий от чрезвычайного развития спинных позвонков. Этот горб, а также мохнатая, густая светло-бурая фива и длинная борода придают зубру свирепый вид, а широкая фудь, крепкая голова, снабженная длинными изогнутыми рогами, убеждает в необычайной силе животного».

Я смотрю на мощного, сильного зверя и хрупкую женщину рядом с ним, и очень хочется верить, что доброта спасет мир.

Фото: Кочетков Денис

[egerj]

Охота на кабана в Пензенской области

 

 

 

 

Охотились мы в Пензенской области. Но не это главное. То же самое могло случиться при охоте на дикого кабана и в любой другой местности, или, как теперь принято говорить, субъекте Федерации. В отличие от Москвы, где лил дождь, под Пензой в конце ноября лежал снег и, по выражению Даля, замолаживало. Снегу было на три вершка, а температура стояла у отметки минус пятнадцать. С вечера заехали на базу, протопили помещение, посидели за столом. Как водится. Под утро столбик термометра заметно сдал – упал до минус двадцати трех (сразу скажу, что к вечеру теплее не стало, а, наоборот, похолодало до двадцати восьми). Но это все бы ничего: хоть зиму увидели в конце года огненной собаки. Одежда и обувь у охотников были, слава богу, надежные, никто ничего себе не отморозил. Обидно другое – то, как бестолково мы профукали день охоты.

Встали еще в темноте, позавтракали, разогрели «буханку», набились в нее и поехали на «ближнюю дачу», то есть на ближайшую кормушку, где обычно появляются кабаны. Оказалось, что это и вправду совсем недалеко от базы. Но ни одного свежего следа найти поблизости от кормушки, да и в отдалении от нее, не удалось. Вернулись на базу.

Тут я грешным делом вспомнил, как охотился под Киевом, в охотхозяйстве общества «Динамо». Компания с вечера вообще не пила, утром после туалета хорошенько позавтракали и принялись кто читать, кто в шахматы играть. Я удивился и поинтересовался, а что же с охотой? Оказалось, что еще не вернулись егеря, которые с первыми лучами солнца отправились объезжать кварталы и искать свежие следы. Накануне днем они объехали угодья и уже знали примерно, куда ехать утром. Как нашли и обрезали, так сразу и отзвонились. Народ быстро собрался и поехал в указанное егерями место. Там нас встретил человек, который быстро расставил номера, потом вдалеке прозвучал рог, и так начался загон. В первом взяты были три косули, во втором — два кабана и еще одна косуля. К обеду вернулись на базу с добычей.

Под Пензой нас собралось не столько, чтобы высылать дозоры. Все поместились в одну «буханку», поэтому мы сами себе были и следопыты, и охотники. И накануне днем некому было угодья объезжать, чтобы с утра драгоценное время не тратить. Что тут поделаешь? Так что про Киев я вспомнил не в укор пензенским организаторам охоты, а по ассоциации. Как положительный пример, что ли…

На базе постояли недолго – просто кто что забыл взять сразу, теперь взял и снова в машину. Самое главное – захватили с собой перекусить, поскольку предстояло неизвестно сколько мотаться по лесам.

Словно нарочно, в снегу, где бы мы ни ехали, были либо старые следы, либо свежие, но лосиные, а на этого представителя копытных лицензии у нас не имелось. По колдобистым лесным дорогам с разными подвохами, спрятанными под слоем снега, мы ездили и ездили, ездили и ездили и, периодически валясь друг на друга, пожимали плечами: охота есть охота. Терпи! В заднем отсеке, отделенные от салона раздвижным оконцем, перекатывались с места на место две лаечки, изредка подскуливая от нетерпения.

Где-то к обеду след наконец был найден. Местный народ быстро сориентировался, где кому встать, откуда начать загон. Встали на номера, обтоптали площадки и стали ждать.

И опять на память пришли многочисленные загонные охоты, в которых приходилось принимать участие. Я совершенно точно могу сказать, что у большинства охотников не хватает терпения замереть и не двигаться, если они не представляют, когда начался загон. Некоторые не знают даже, с какой стороны будут гнать, поскольку егерь, который должен бы показать сектор стрельбы, обычно произносит только одно: «Вот тут вставай». Еще первые десять минут после постановки на номер охотники могут простоять, не шевелясь. А потом начинается: кто-то вертит ружьем, и в солнечную погоду хотя и вороненые, но гладкие стволы бликуют, словно лампочка светит; кто-то решает, что еще успеет в туалет сходить, прежде чем зверь подойдет; кто-то вдруг догадывается, что выбрал неудачное место, и начинает туда-сюда передвигаться в поисках самого подходящего; кто-то вспоминает про кусок колбасы в рюкзаке и устраивает себе индивидуальный второй завтрак; а кто-то и про фляжку с горячительным не в состоянии забыть и, сошедшись с соседним номером, устраивает пикник. Нужно обладать какой-то нероссийской самодисциплиной, чтобы не позволить себе повыкрутасничать, если не знаешь, начался загон или еще нет и как далеко от тебя находятся загонщики.

 

 

 

При этом, как я понял из разговоров с разными охотниками, очень немногие представляют себе, что зверь страгивается с места задолго до того, как к месту его первоначального нахождения подойдет загонщик. Мало того, метров за сто-полтораста до открытых мест – просек, дорог, полян, где могут быть номера, — зверь останавливается и внимательно слушает и еще более внимательно нюхает. Малейший признак опасности заставляет его двигаться вдоль линии стрелков на таком расстоянии, чтобы оставаться невидимым для них, либо прорываться сквозь строй загонщиков. Можно с полной уверенностью говорить о том, что номера себя обнаруживали, если зверь идет «в обратку» или выходит к машинам, табору, даже в открытое поле, лишь бы подальше от номеров.

Совсем иначе выглядит дело, когда загон, построенный с учетом ветра, обозначен звуком рога. Особенно хорош рог из бересты, который я как-то пробовал в Ижевске, в магазине «Народные промыслы». Его голос необычайно громок, но при этом низок и, как бы это сказать, «деревянен». Впрочем, и обычный пионерский горн вполне сгодится. Он не так страшен для зверя, как выстрел из «ракетницы», но дает ясное представление о местонахождении загонщиков и времени начала загона. Как правило, в этом случае у стрелков хватает терпения дождаться выхода зверя, не обозначая себя перед ним.

Из первого загона кабан ушел в более просторный лесной массив, но загонщики быстро обнаружили «пропажу» и, стремительно собрав в «буханку» народ, передислоцировались.

Теперь я стоял на заснеженной автомобильной дороге. За спиной было огромное поле, поросшее быльем, слева впереди тоже поле, простиравшееся до леса метров на четыреста. Справа вдоль дороги шел лес, обрывавшийся передо мной под прямым углом. Номер справа от меня тоже стоял на дороге, метрах в двухстах. Прямо передо мной, на поле, почти у кромки леса встала «буханка», а дальше, где лес ступенькой обходил поле, стоял еще один номер. Как я уже сказал, до него было метров четыреста (у нас с ним были карабины). Через некоторое время после того, как номера расставили, в загоне залаяли собаки – нашли зверя! Но, судя по голосам лаек, кабан принялся крутить их по лесу, не желая выбираться на открытое пространство. Потом вдруг одна из собак резко заскулила (позже на груди у нее обнаружилась рана от клыка). В этот момент «буханка» вдруг сорвалась куда-то и укатила. Мое положение было довольно выгодным – я имел возможность смотреть и вдоль дороги, и вдоль границы леса и поля. Однако для этого приходилось вертеть головой вправо-влево. Делать это я старался как можно плавнее.

Судя по тому, что произошло потом, загонщики все-таки выдавили кабана на поле, но он прошел так, что ни я, ни тот, кто стоял в четырехстах метрах, ни самого кабана, ни скакавших вокруг него собак не видели. Оказалось, что зверь прошел низинкой, в которой и стояла до этого «буханка».

Одна из лаек взгавкнула, когда секач метрах в трехстах справа от меня перескочил дорогу. Обернувшись на лай, я увидел его «хвост» прежде, чем он успел скрыться в коричневом чернобыльнике и конском щавеле. Попытка добежать до того места, где кабан пересек дорогу, и рассмотреть его среди поля ни к какому положительному результату не привела.

Должен честно признаться, что на моей совести было два случая самовольного схода с номера. Тот, о котором я рассказал, и еще один, когда охотились загоном на лису в Мещере. Оба не позволили добыть зверя, хотя казалось, что еще чуть-чуть, и трофей будет у меня в руках. В остальных случаях даже при самом, казалось бы, очевидном раскладе я подавлял в себе стремление «исправить ситуацию» перебежкой с места на место. Но когда потом рассказывал товарищам о том, какую возможность «упустил», то встречал искреннее непонимание того, зачем же я ее упустил.

По этому поводу хочется сказать следующее. Возможно, так было всегда, но я живу не «всегда», а сегодня, и сегодня особенно заметно, как упрощенно стали охотники воспринимать технику безопасности при загонной охоте. Сейчас редко кто проводит инструктаж, понимая его как сущую формальность. Может быть, это допустимо, если в компании охотников нет новичков. Если же есть, то есть и вероятность того, что новичок раньше не участвовал в загонных охотах и даже не сдавал экзамена, а просто купил, а не смог честно получить охотничий билет и ружье пару дней назад, а потому не имеет никакого представления о поведении стрелка на номере. По крайней мере мне такие случаи известны. Хотите остаться живы, не хотите сидеть в тюрьме, проводите инструктаж, очень советую.

Другой момент – самые нетерпеливые, которым кажется, что они прекрасно просчитали ситуацию, сложившуюся во время загона, торопятся «подстроиться под гон», хотя и знают прекрасно, что с номера сходить категорически запрещено. Да что говорить о ком-то, сам грешен (см. выше). Так вот, опыт показывает, что беготня стрелков никогда не приводит к добыче зверя. Она приводит только к одному – увеличению риска у бегуна заработать дырку от пули с соседнего номера. Всякий, кто покидает свой номер в надежде перехватить зверя, должен хорошо усвоить: перехватить не удастся, поскольку зверь всю беготню слышит, удастся только испортить охоту тем, кто грамотно стоит на номере.

И еще одно. Сейчас стало как-то не модно снимать с номеров по окончании загона. Вроде как сами должны догадаться, что все закончилось, и двигаться к машине. Мне известен случай, когда дисциплинированный охотник оставался на номере несколько часов, пока о нем не вспомнили уже на базе и не вернулись за ним. Он ни перед кем не хотел повыделываться, просто человек такой ответственный попался и все ждал, когда егерь, как было сказано на инструктаже, снимет его с номера. Разумеется, такие уникумы попадаются один на тысячу. Но, согласитесь, куда увереннее себя чувствовал бы каждый, если бы подавался сигнал не только к началу загона, но и по его окончании к общему сбору. Тут уж можно и сигнальным патроном из «Осы» пальнуть в небо, и в рог дважды-трижды продудеть.

Наш кабан на этот раз ушел в такой лесной массив, что искать его там было бесполезно. Поэтому мы снова поехали по лесным дорогам в поисках следов. Было уже за полдень, и желудок настойчиво намекал доступными ему способами на то, что неплохо было бы перекусить. Однако общее настроение перекусить после того, как будет добыт зверь, глухим молчанием встретило озвученные одним из охотников намеки его желудка. И очень напрасно, как показало последующее.

Голодный охотник на номере мерзнет даже при незначительном морозе. Несколько же кусочков сала с хлебом под сто грамм (главное, чтобы не больше!) способны не только его согреть, но и поддержать морально. В то время как голодный желудок, судя по всему, перемещается в череп и начинает так настойчиво давить на мозги, что желания продолжать охоту остается все меньше и меньше.

Следы еще одного кабана привели к сосновым посадкам – невысокой еще рощице площадью триста на триста метров, высаженной среди обширной вырубки. Быстро обрезав посадки, мы поняли, что деваться зверю отсюда некуда. До захода солнца оставалось не так уж и много времени, поэтому быстро расставили по периметру рощицы номера да пару номеров поставили в стороне, чтобы перекрыть ход кабану к большому лесу, и один загонщик принялся гонять зверя по посадкам. На этот раз мы все хорошо слышали, как и где начался загон, как он проходит, понимали, куда переместился зверь. Сначала загон прошел от одного края до другого, потом в обратном направлении, потом снова в первоначальном. Потом загонщик выстрелил в сосну, и пуля, срикошетив от мерзлого дерева, с очень неприятным свистом прошла вдоль всех номеров. В такой момент у меня обычно перехватывает дыхание и возникает желание куда-нибудь спрятаться – черт с ней, с охотой! – не знаешь, каких сюрпризов дальше ждать. Через некоторое время еще один загонщик вошел в посадки, и они уже вдвоем стали гонять кругами кабана. Зверь так и не вышел на чистое.

И снова на память пришла охота, когда мы вот так же охотились на дикого кабана по еловому подросту в могучем ельнике. Собаки, сразу получившие взбучку от секача, больше в мелкие елочки не совались, хоть ты пинками их загоняй. Весь народ стоял на номерах по просеке, с которой подрост даже не был виден. А один загонщик крутился весь в кухте по этим елкам, так и не перевидев кабана на сотне квадратных метров. Самое удивительное, что никто из нас не догадался тогда изменить тактику охоты.

Проще всего на номера идет косуля. Во всяком случае, таков мой опыт. Несмотря на то что олень чрезвычайно глуп, он, как и лось, не станет ломиться дуром туда, где опасно. Кабан же – это интеллектуал среди копытных, и потому при охоте на него надо все время думать. А мы только трясем.

То же было и под Пензой. Хотя, имея предыдущий печальный опыт, можно было бы попытаться расставить номера посреди рощицы или на небольшой просеке, которую кабан несколько раз пересек, но… замерзшим и голодным охотникам уже было невмоготу предпринимать хоть какие-то действия.

И еще одно отступление в заключение. Собравшись с номеров к машине, многие так взволнованы, что забывают про патроны, оставленные в патроннике. Не буду говорить про многих. Скажу снова о себе. После одного удачного выстрела я забыл про патрон в патроннике. С заряженным карабином я фотографировался с трофеем и по очереди едва ли не с каждым из принимавших участие в той загонной охоте. После съемки у меня что-то так странно застопорилось в мозгах, что я вместо того, чтобы сначала вытащить патрон из патронника, принялся снимать магазин. Хорошо, что ствол карабина был опущен вниз. Однако он был опущен не настолько сильно, чтобы пуля после нечаянного выстрела вошла в землю. И такое было бы позором, но провидению было недостаточно наказать меня слегка. Пуля прошила колесо стоявшего неподалеку автомобиля. Не только резину, но и диск. Сначала я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица. Потом в избытке вернулась на свое место. Мне было невероятно стыдно. Особенно тогда, когда все вокруг меня стали успокаивать и советовать быстрее выпить водки, чтобы расслабиться, говорили, что такое случается с каждым, что подобным случаям и даже более печальным несть числа. Провалиться сквозь землю вообще проблема, а сквозь мерзлую нечего и думать. В общем, нахлебался я позору по самые «небалуйся». Никому не пожелаю пережить подобные минуты в своей жизни, а тем более пережить нечаянное ранение или убийство товарища по охоте.

Больше всего мне не хотелось бы, чтобы прочитавшие эту статью решили, что автор хочет опорочить пензенских охотников, ткнуть в них пальцем – вот-де неумехи. Просто случай с неудачной охотой на кабана послужил поводом для написания статьи о том, как мы все в большинстве случаев не умеем грамотно охотиться. А статья, в свою очередь, надеюсь, заставит задуматься охотников в разных субъектах Федерации: стоит ли плюнуть на все те «условности», что были сформулированы до нас в инструкциях по загонным охотам, или начать совершенствовать свои охоты и возвращаться к этим «условностям» не на словах, а на деле. Задумываться никогда не лишне.

С. Круглов