Охотничьи рассказы

[Алексей 44]

Злой дух Ямбуя 

В уснувшем осеннем лесу позванивали бубенцы на шеях пасущихся оленей, в

неподвижном воздухе шныряли пучеглазые совы.

Ко мне подошел развалистой походкой радист Павел, рослый, голубоглазый

парень. Мы вместе с ним провели в тайге все лето.

-- Неприятность, -- сказал он тревожным голосом.

-- Что, самолета не будет завтра?

-- Хуже. Вот читайте. -- И Павел подал только что принятую радиограмму.

Мой помощник по экспедиции Плоткин сообщал:

"На гольце Ямбуя исчез техник Евтушенко. Поиски ничего не дали. (Это

уже второй геодезист, бесследно исчезнувший на гольце.) Необходимо

организовать тщательные поиски пропавших и устранить причины гибели людей,

иначе наблюдатели категорически отказываются заканчивать работу на Ямбуе.

Что делать?"

Меня это известие ошеломило. Читаю радиограмму вслух. На стоянке

наступила тягостная тишина. Слабые вспышки догорающих головешек освещали

лица людей, застывших в самых неожиданных позах.

Мы еще не пришли в себя от загадочного исчезновения техника Сергея

Петрика, вызвавшего много самых разноречивых толков. Строительное

подразделение, в котором он работал, закончило постройку геодезического

знака на гольце Ямбуя. Это было весною, после снеготаяния. Петрик и один

рабочий остались на вершине, чтобы снять опалубку с бетонного тура и

оштукатурить его. Остальные, нагрузившись оборудованием, спустились на табор

к реке Реканде. Проснувшись рано утром, рабочий не нашел на вершине Петрика.

Решив, что тот спустился к своим, он закончил отделку тура и тоже покинул

вершину. Но Петрика не оказалось и на таборе. Ждали день, второй, затем

обшарили всю равнину с ее марями и озерами, но Петрик как испарился! И вот

теперь там же исчез Евтушенко...

Григорий Анисимович Федосеев 

полностью здесь: http://lib.ru/PROZA/FEDOSEEW/yambuj.txt

[mih64]

Вот так...

Мужики.

Сначала была боль, резкая, колючая, живая. Звук пришел на мгновение позже тоже резкий, острый ничем не приглушенный, звук который нацелен в одну точку вместе с пулей. Боль из бедра волной прокатилась до макушки и вернулась туда, где расплывалось по одежде бурое пятно.

- Черт – зажимая рану рукой, прошептал человек только что упавший в снег, по которому дорожкой бежал звериный след.

Он Семен Половинкин искал сейчас глазами того, кто послал в него смертельный кусок свинца и не находил, хотя глаз у него был остер и приметлив – не один год в тайге. Лес просматривался хорошо, толстых, способных укрыть за собой стрелка деревьев вокруг не было, не было ни выворотней ни сугробов, лес стоял прозрачный и немой. Что-то сопоставив мозг сам направил взгляд в направлении откуда мог грянуть этот предательский выстрел и пробежав по едва заметным приметам, как то сбитый снег с кустика, крошки и кусочки пыжа уперся в черную точку дула одноствольного ружья закрепленного на стволе лиственницы. Обратно взгляд скользил по тонкой капроновой нити белой как снег, лежащей теперь на блестящем снегу.

- Самострел – удивленно прошептал Семен. – Здесь….Откуда?

Он все еще прижимал ладонь к ране не меняя неудобной позы. Поняв, что врага рядом нет, потянул на себя ногу и, тут же боль снова покатилась к затылку. Он не застонал, он еще раз попробовал совладать с ногой, которая не желала подчиняться его воле.

«Если перебита кость, я не доползу» - мелькнуло в голове, и почему-то вспомнился сохатый, добытый им года три назад. Вспомнилась его перебитая пулей нога, не давшая рогачу уйти от охотника. Хоть и не гнался никто за Семеном, но уходить и ему нужно, как тому сохатому. Уходить не от чего-то там абстрактного, а от самой смерти которая уже бродит где-то рядом, решает поглядывая на него, заморозить ли медленно или забрать жизнь с последней каплей крови просачивающейся сейчас между пальцами.

- Ну, уж хрен тебе – прошептал Семен. – И похуже бывало….

Бывало ли? Наверное, нет. Тонул, конечно, так кто, живя на реке и рыбача с детских лет, не тонул. На вертолете падал, когда однажды их с тайги вывозили, но тогда рядом люди были, помогли. Сколько раз с диким зверем нос к носу встречался, но тогда он был здоров и сам искал этих встреч. А здесь он один, один, раненый, на двадцати пяти градусном холоде, за семь километров от дома.

- Ничего – опять прошептал он. – На войне люди и не с такими ранами выползали.

И тут же подумал: «Только кто это видел».

Судя по всему, пуля ударила под небольшим углом, чуть сзади, задев вероятно сустав и разорвав мышцы. Выходного отверстия не было, значит сидит где-то в бедре. Кровь текла непрерывно, но не ручьем, значит, артерия не задета. Точно не задета, вздохнул Семен с облегчением, потому, что артерия с внутренней стороны бедра. Еще ему подумалось, совсем не кстати, что если бы пуля прошла навылет, то могла задеть еще один жизненно важный для мужика орган. Нужно было перетянуть рану, но бинта у него с собой, конечно же, не было. Майка и рубашка, это все, что он мог себе позволить. Еще два ремня, с брюк и с ружья.

Превозмогая боль, снял лыжи и перекинув на них свое тело быстро переоделся. Посчитав, что воротник фланелевой, клетчатой рубашки самая чистая часть его одежды, отпорол его и вывернул наизнанку. Не думая, почему он это делает, стал ломать сигареты, высыпая табак в воротник. Их в пачке оказалось двенадцать штук. Вынув из пачки фольгированую с одной стороны бумагу и сняв с нее целлофан, сунул пачку в карман. Распорол штанины и кальсоны над раной. Рана не казалась большой и не была круглая, как он думал пока ее не увидел. А увидев разрезал вороник пополам ссыпал табак в одну из половинок и приложил к ране. Сверху наложил фольгированную бумагу, потом расправленный целлофан с табачной пачки. Запахнув распоротое белье и штаны, начал заматывать рану нарезанными из одежды полосами материи. Рана оказалась на неудобном месте и «бинтов» для ее качественной перевязки требовалось куда как больше, чем у него было. Повязка съезжала вниз по ноге. Притянул повязку ремнями, брючным по бедру, ружейным, через талию. Все равно при шевелении повязка норовила съехать. Ружейный пришлось снять. Тогда он вынул все патроны из патронташа, несколько штук сунул в карман, бросил в снег остальные и затянул его на бедрах, сверху зафиксировав оружейным ремнем. Закончив «лечиться» Семен решил попытаться встать опершись на ружье, и это ему удалось, хоть и со стоном. Встал вопрос, как идти, на лыжах или нет? Даже не попытавшись попробовать, понял, что без. Если встать на лыжу, то не возможно будет опираться на ружье, которое провалиться в снег, а широкая охотничья лыжа нет. Тащить на раненой ноге вторую лыжу не могло быть и речи. Бросить ружье, а вместо него вырезать себе костыль, он тоже не решился, памятуя о волчьих следах недалеко от поселка.

Каждый шаг приносил боль, да и шагами его перетаскивание тела по снегу с помощью одной ноги и ружья было назвать трудно. Скорее каждые тридцать-сорок сантиметров за одно человеческое усилие. Семен попытался сосчитать, сколько до его спасения нужно сделать таких шагов, получилось, примерно двадцать одна тысяча, а «прошел» он только сто двадцать. Внутри шевельнулось что-то не приятное, тяжелое и холодное. Что бы не дать этому чувству одолеть себя, он стал думать о самостреле, пытаясь вычислить того, кто бы его мог насторожить. Перебрав в памяти всех поселковых, Семен пришел к выводу, что никто из них не способен на такое, да и лишнего ружья вряд ли у кого найдется.

- Точно – вслух произнес он. – Геологи!

Геологическая партия на самом деле стояла всего в двух километрах отсюда на берегу озера все нынешнее лето и ушли они уже с первыми белыми мухами. Был среди них народец разный, особенно среди сезонных рабочих. За четыре месяца их соседства не раз в поселке, не знавшем замков на дверях, пропадали куры, продукты, а однажды и поросенок. Случалась раз и драка между поселковой молодежью и экспедиционными, из-за чего Семен не знал, но факт такой был. Не знал Семен и того, что в августе у Егора Клюева пропала из сеней старенькая одностволка шестнадцатого калибра, но о пропаже Егор никому не сказал и в милицию не заявил будучи уверенный, что взял ружье его тринадцати летний сын Андрюшка. Андрюшка все отрицал даже когда Егор его как следует выпорол, из чего последний сделал вывод, что ружье Андрюшка скорее всего утопил и сознаться отцу поостерегся что бы не получить еще и за утерю имущества.

Повязка кровь не остановила. Бурое пятно медленно но росло. По мере того, как росло пятно на одежде, таяли силы Семена.

Валентина ойкнула и отступила от треснувшего зеркала, которое протирала.

- Спаси и сохрани нас господи – прошептала она, со страхом глядя на трещину, прорезавшую загадочное стекло - источник неосознанной тревоги и страха. Часы-ходики на деревянной стене зашипели и начали отбивать время. Валентина оглянулась, стрелки показывали два часа по полудню.

«Семен» – только и подумала она. Почему именно Семен, есть еще двое сыновей, один сейчас на свидание убежал, другой в школе, а в голове только Семен. Почему, она не знала, но чувствовала, что-то случилось именно с ним. Двадцать лет прожили они вместе, практически не расставаясь. Даже в отпуск врозь не ездили, а ездили-то всего два раза, раз в Пятигорск, да раз в Сочи. Самые долгие разлуки были, когда Семен в тайгу уходил, но к этому душа привыкает, это жизнь. Трижды она одна из дома уезжала – в роддом, что в райцентре. Двоих вот ребят подняли, а дочурка и до года не дожила, после похорон кровиночки своей увидела Валентина первые седые волосы на висках мужа, а уж потом они с каждым годом все прибавлялись и прибавлялись. Нынче ему всего-то сорок два стукнуло, а седой уже весь.

Зашипело на плите. Кинулась Валентина крышку с кастрюли снимать да чуть не упала, налетев на табурет. Ничего глаза не видят все мысли там с Семеном – случилось что-то.

Через полтора часа послышались на крыльце шаги. «Андрей» - безошибочно определила она. Широкоплечий с длинными тяжелыми чуть согнутыми в локтях руками этот молодой человек все же не создавал впечатление человека грубой физической силы, его тонкое продолговатое лицо чуть скуластое с высоким лбом и энергичным подбородком освещали большие серо-голубые веселые глаза еще не мужа, а юноши. Весной Андрей, не прошедший по конкурсу в институт должен будет уйти служить в армию, а пока он работал электриком на электростанции, где среднее образование и знание закона Ома, сразу позволяло получить соответствующий разряд.

- Есть хочу мама, аж сил нету. – заявил он, едва переступив порог, но будучи человеком внимательным и чутким, взглянув на мать спросил сдвинув брови. – Что случилось.

Она стоявшая у печи и сжимающая в руках поднятых к груди полотенце всхлипнула и тихо сказала:

- Зеркало треснуло, с отцом что-то…..

- Да что ты ма! Что может с ним случиться?

- Чувствую я…

- Брось ты во всякие приметы верить – ласково сказал сын. – Все это глупости. В космос каждый день люди летают, всю землю и океаны исследовали и никаких чудес не нашли. А зеркало это просто стекло с одной стороны окрашенное и всего-то.

- Душа у меня Андрейка не на месте, может, пойдешь, встретишь отца?

- Да запросто. Щас поем и пойду – согласился Андрей.

- Вот и хорошо… - наливая в керамическую миску дымящейся борщ обрадовалась мать.

- А куда он пошел, сказал?

- Сказал, на Балыктах.

- Так далеко, зачем?

- Лес присмотреть, пометить, какой рубить. Дом он решил ставить к твоему приходу из армии.

- А зачем мне дом, мне и с вами хорошо.

- А женишься?

- Да когда это будет….

- Скоро сынок, скоро. Ты сейчас откуда? То-то.

- Ладно, мало ли кто, куда по молодости смотрит, только что-то я не помню, чтоб кого-то из парней девчонки из армии дожидались. Ты лучше вспомни, что отец еще говорил, может, еще куда собирался?

- Нет только на Балыктах.

- Значит, к деляне нужно идти – отхлебывая борщ, рассуждал Андрей. – Пойду по лыжному его следу и точно встретимся, потому, что он нас туда водил всегда по одной и той же тропе, вдоль Хатарганки до Лысой горы и дальше вправо по распадку, аж до самого озера. Он во сколько ушел?

- В восемь.

- Значит уже назад давно идет – подытожил Андрей.

Минут через тридцать после этого разговора, прихватив фонарь и ружье, он вышел на лыжный след отца.

На эту старую деляну, нарушая выстрелами или стуком топора угрюмое безлюдье, беспокойный человек приходит редко. Люди с большим удовольствием охотятся вдоль реки, где и селятся потом. А сюда человек приходил только когда ударял мороз и дороги, вернее просеки таежные, становились крепкими до такой степени, что бы скрипя металлическими рессорами, мог сюда проехать самый вездеходный автомобиль ЗИЛ-157.

Семен знал, это лучше других потому и не ждал случайной помощи. На очередном «шаге» закружилась голова, и он повалился на здоровый бок. Такое состояние он испытал впервые в жизни и понял, что дело хуже, чем он думал. Попытался встать, но голова снова закружилась, и он осел в снег.

- Тогда поползем – прошептал он, выкинул вперед левую руку, уперся на нее и подтянул тело, отталкиваясь здоровой ногой. – Нормально… так даже лучше.

Через несколько метров снег набился в рукав и в варежку. Ему и так уже давно стало казаться, что похолодало, а теперь его холод пронизывал насквозь. Семен решил ползти как-то быстрее, чтоб согреется, но это не помогло. Все чаще приходила мысль разжечь костер и согреется, а может и дождаться у огня, когда его найдут. Но он отгонял эту мысль, понимая, что искать его едва ли начнут, по крайней мере, до глубокой ночи. Все давно привыкли к тому, что он мог бродить в тайге не один день. Прополз он еще метров двести, когда почувствовал, что правая нога вовсе замерзла и перестала что-либо чувствовать. Собрав все силу и волю Семен ухватившись за деревце встал на ногу, и опираясь на ружье, сделал несколько шагов. Боль уже не чувствовалась так остро как раньше и можно было не обращать на нее внимание, а идти. И в какой-то момент он уже поверил, что научился идти, как вдруг в ушах начал нарастать какой-то шипящий звук постепенно переходящий в звон, в глазах сначала появились маленькие летающий искорки, потом все потемнело.

Когда он открыл глаза, с серого зимнего неба пропархивали снежинки, и тихий пока северо-восточный ветер катил по снегу сухой листок. Куда не глянешь - везде пустынно ровно, бело. Слабый ветерок шуршал между красными стволами старых сосен. Сдержанная угроза угрюмо слышалась в этом ровном глухом шелесте, и мертвой тоской веяло от дикого безлюдья.

- Очнулся? – спросил он сам себя и заметил, что света в лесу стало меньше. Темнота его не пугала, он был сыном, хозяином этой земли, видел здесь все, тонул и чудом остался живым, так что ему боятся какую-то там ночь. Не впервой.

Оглядевшись, понял, что и в забытье он полз или шел, но находился он сейчас в стороне от тропы, хотя направление и не потерял.

- Нужно идти – прошептал он, перевалился на здоровый бок и пополз.

Сознание теперь покидало его часто. Метров сто – сто пятьдесят и он проваливался в черноту с разноцветными кругами и какой-то космической музыкой. Придя в себя, полз не обращая внимание ни на боль, ни на холод, только уговаривая в себе самом кого-то не терять быстро сознания.

Недолог день в зимней тайге. Чуть-чуть выглянет солнце над верхушками деревьев, пробежит, быстренько над ними поливая страну холодными лучами – и снова спешит спрятаться в какой-то далекой жаркой стране. И этот день подходил к концу, к концу подходили и силы Семена. Очнувшись в очередной раз, он понял, что потерял ружье и тут же услышал звук, напоминающий волчий вой.

«Костер» - подумал, а может, и сказал он, окоченевшей рукой нащупывая в кармане спички. Коробок был на месте. Семену показалось, что он улыбнулся.

Поискав вокруг глазами, заметил трехрогую развилку талины, а рядом характерный длинный снежный сугроб, под которым наверняка лежит поваленное дерево. Подполз, разгреб снег и убедился, что оказался прав. Обломал сколько смог сухих веток, достал из кармана пачку от сигарет и сложил на развилке талины костерок. Это когда человек здоровый он рассуждает что правильно, что нет. Сейчас он делал все так, как запомнило его тело за многие-многие дни, что он провел в этой тайге. И костер на талине это не следствие его полу бредового состояния, а чтобы огонь не тонул в снегу. Когда сучки разгорелись, снял ножом со ствола кору и подложил в костерок. Туда же подбросил и сырых веток срезанных прямо с куста. Занимается такое сырье не враз но тепла от него больше. Правда, поправлять надо костер и сушняка подбрасывать. Ну, да если спать некогда и нельзя, беды в этом особой нет.

Пока вовсе не стемнело, Семен еще раз огляделся, как будто надеясь увидеть что-то особенное, но все было как прежде - на километры ни дымка, ни зимовья, ни человеческого следа. Он закрыл глаза, а когда открыл сквозь кроны все еще проникал может быть последний в его жизни тусклый свет уходящего дня, бледно освещающий бесприютную одетую печальным снегом крохотную полянку и человека рядом со стволом поваленного дерева. Костерок догорал. Семен вынул из кармана два патрона разрезал острым охотничьим ножом гильзу и высыпал порох в одну из рукавиц толстой домашней вязки. Брошенная на угли рукавица некоторое время дымила, потом зашипела и ярко вспыхнула. Собрав вокруг ствола последние ветки и даже шишки, человек бросил их в огонь, решив при этом, что как только огонь погаснет, поползет дальше. Сонливое состояние стало овладевать Семеном. Приятная теплота разливалась по всему телу. «Теплеет», - мелькнуло в его затуманенном сознании. Тихая дрема туманила голову. Что-то смутное давно забытое то всплывало неясными обрывками в круговороте воспоминаний, то снова затухало и тонуло в картинках прожитой жизни: беленая печь, жена в синем крепдешиновом платьице, серая собака…… На мгновение он как бы очнулся. Старался и не мог усильями век разлепить глаза: точно они слиплись. Как свет, как вспышка молнии перед ночной бурей мелькнуло что-то знакомое, то ли облик, то ли голос. Но в воздухе висела мертвая тишина и прежнее оцепенение овладело им. Ему уже не хотелось открыть отяжелевшие веки. Опять дрема отуманила отяжелевшую голову и несвязные думы, точно легкие тени в лунную ночь бежали куда-то смутной вереницей.

Что-то все же заставило Семена открыть глаза: вверху сквозь тонкий пар мороза холодно блестела Большая Медведица. Ему стало страшно.

Вдруг он отчетливо услышал крик. Неимоверным усилием воли, сбросив тягучую дрему, он приподнялся на локте, прислушался. Но вокруг только ветер шелестел. Ночь темная, глухая спустилась на притихшую тайгу. Холодная непроницаемая мгла ползла со всех сторон и все гуще и гуще заволакивала пустынную тайгу.

- Отеееец – донеслось из этой холодной мглы. – Отеееец!

Грохнул выстрел.

Семен вздрогнул и попытался крикнуть, но получился чуть слышный стон. В костре тлело несколько угольков. Он из последних сил, не гнущимися, и казалось скрипящими руками достал из кармана два патрона, острием ножа проделал отверстия в гильзах и бросил их на угли. Семен не думал, что его может убить, ему было важно, чтобы его нашли сейчас, до того, как его обгрызут волки.

Андрей бежавший по следу отца и давно понявший по «письму» на снегу все, что произошло, снова поднял вверх ствол и почти нажал на спусковой крючок, когда впереди, совсем недалеко, раздался глухой хлопок.

Он тащил на себе обмякшего, но живого отца то плача, то смеясь. Тусклый свет висящего на руке фонаря почти погас, когда впереди он увидел такой же мечущийся по деревьям луч.

- Андрееей! – Неслось из-за распадка. – А-эй- эй-эй.

Но Андрей не мог кричать, силы оставались только на то, чтобы переставлять ноги под мысленную тупо стучащую в голове команду: «раз-два, раз-два, раз-два». А когда подбежавший к нему младший брат попытался подхватить отца, он прохрипел:

- Беги ….. врача….. срочно врача, беги Васька, я сам…..

© Николай Решетников.

[$VK]

Что бы скоротать унылое межсезонье - предлагаю почитать чужое творчество:

Соболевка

Топилин Владимир Степанович

Избушка на речке Шинде, по меркам местных охотников, стоит явно не на месте – слишком далеко от берега. Приплыв сюда на лодке, надо вытаскивать груз на крутой яр, потом тащиться больше сотни метров по узенькой извилистой тропинке, заваленной колодником. Несколько сезонов охотятся здесь друзья Вовка и Васек и всякий раз, перетаскивая вещи из лодки в избушку и наоборот, поминают недобрыми словами штатных охотников, рубивших это зимовье, и клянутся, что уж будущим-то летом обязательно срубят новое, поближе к воде.

Скоро уже месяц как они тут живут. По реке идет шуга, надо выбираться домой. Сегодня должен приплыть за ними Степан Гаврилович. Говорил, что приедет тридцатого октября со своими собаками – Кузей и Мухой, денек-другой побудет с ребятами и все вместе будут выбираться. И слово сдержал. Причалил к берегу, когда уж темнеть начало.

Когда люди, связанные общими интересами, долго не видятся, всегда есть о чем поговорить. Особенно это проявляется в среде рыбаков, охотников, да и вообще людей тайги, пробывших в одиночестве хотя бы пару недель. Разговорам нет конца. До глубокой ночи проговорили охотники, поэтому утром вышли на охоту позже обычного. Пошли каждый своим маршрутом и у всех свои собаки...

I

Быстро шагая по извилистой тропинке вдоль речки Шинды, Вовка высвечивал фонариком колодины и кочки, и молил Бога, чтобы хоть сегодня не встретились ему здесь следы старого соболя, живущего в одиночестве в скалах на близстоящих горах. Добыть этого хитрого кота никак не удавалось: в займище он только забегал иногда и, чуть заслышав шум, выдающий собак или охотника, прыжками уходил в родную вотчину – под скальные глыбы. Выкурить его оттуда было невозможно. Если сейчас Вьюга и Люська наткнутся на его следы – считай, что охотничий день пропал: загонят под камни и прогавкают полдня без толку.

Снег, сыпавший с ночи густыми хлопьями, понемногу редел. Это значило, что скоро он успокоится совсем, засыпав старые следы птиц и зверей и предоставив возможность новому дню расписать свежую картину таежной жизни. Перенова! Чувство радости наполняет сердце таежника, идущего с хорошими собаками по «паркой» стежке, потому что перенова – это верный признак удачи! Работа собаки не осложняется переплетениями старых следов; без «сколов» и заминок, держа нос «по ветру», она быстро догоняет пушистых красавцев.

Вовка вспомнил слова «соболятника» Никиты Столбикова: «Перенова – девяносто процентов гарантии успеха! Но для этой гарантии надо несколько «если»: если вышел на охоту рано; если у тебя хорошие собаки и если... есть соболь!»

Насчет собак Вовка не сомневался: опытная Вьюга и вязкая Люська, проработавшие вместе несколько сезонов, мимо следа не пройдут. А вот вышел он из избушки поздновато — на востоке уже появилась светлая полоса – первый вестник приближающегося утра.

Ну и самое главное – собольи следы. Надо пройти по займищу вверх по Шинде, подняться на водораздельный хребтик – только там может что и будет.

Тайга начала просыпаться: запикали синички, предупреждающе засвистел рябчик на макушке одного из кедров, исполняя роль таежного петуха, вовсю орала кедровка. Сейчас – самый разгар собольей охоты. Через какой-то час, поймав полевку или шадака (так в Сибири называют пищуху-сеноставку. — Ред.) и насытившись, зверьки уйдут на дневную лежку.

Собаки работали старательно, обнюхивая дупла кедров и выворотней, россыпи камней. Время от времени они появлялись, проверяя направление идущего хозяина, и снова исчезали. Каждая ходила по своему кругу. Крупная белоснежная Вьюга – западносибирская лайка родом из Новосибирского питомника, была чистых кровей. Степенность и спокойствие – отличительная черта ее характера, она никогда не теряет своего достоинства. Работает по соболю хорошо, распутывает следы и догоняет зверька быстро, только никогда не лает, если загонит соболя в корни: взвизгнет несколько раз и молча роет. Хорошо, если услышишь эти негромкие повизгивания! А если нет, да еще по чернотропу, когда нет ни собачьих, ни собольих следов, — пиши пропало!

На этот случай есть Люська. У нее исключительный слух! Как только услышит повизгивание Вьюги, опрометью мчится на подмогу и истошно облаивает соболя – будь он хоть на дереве, хоть в курумнике, хоть под землей... Внешностью своей Люська напоминает обыкновенную дворняжку, но слухом, чутьем, вязкостью и напористостью она далеко обогнала собак, выращенных как в хороших питомниках, так и у опытных охотников. Зато уж шкодливо-пакостный ее характер не поддается никакому описанию: будучи сто раз битой за воровство, она все равно тащила все, что плохо прибрано.

Обе эти собаки работали только по соболю; крупного зверя – марала или сохатого – не брали никогда, а медведя вообще боялись, облаивать его могли только у хозяйских ног.

Поднявшись на хребтик в наиболее низком месте, Вовка присел на колодину передохнуть и подождать собак. Сильно подмораживало и сидеть становилось холодно. Он встал, притопывая ногами в резиновых сапогах, еще немного подождал «залешившихся» собак и решил подняться на скалистую горку – оттуда послушать, не лают ли где. Предчувствие подсказывало, что работницы его уже где-то загнали зверька.

И действительно: еще не дойдя до вершины горки, поросшей густым пихтачем, он услышал голос Люськи. Она лаяла то звонко-призывно на весь тартаякский лог, то как-то глухо и тихо.

Было ясно, что собака работает по соболю, но понизу. Только вот где он – в корнях или в россыпи?

Через несколько минут, подходя к работавшим собакам, Вовка с большим разочарованием остановился у большой россыпи камней, как бы стекавших под гору к ручью. Картину недоступности затаившегося зверька дополняли поваленные деревья снизу и отвесные скалы сверху.

Собаки лазали по камням, тыкали носы то в одну, то в другую расщелину.

Добыть соболя в такой россыпи практически невозможно. Под камнями для зверька раздолье, бесчисленное количество ходов и выходов, лабиринт которых спасет его не только от собак и человека, но и от динамита.

Немного постояв у этой каменистой гряды, Вовка решил не задерживаться здесь и идти дальше. Он окликнул собак и пошел от россыпи. Опытная Вьюга, понимающая, что здесь кота не взять, поспешила за хозяином, а Люська еще покрутилась вокруг, звонко полаяла, как будто говоря: «Обманул нас, черт волосатый. Но ничего – в следующий раз попадешься!» и, вильнув хвостом, скачками запрыгала между кустами можжевельника, догоняя Вьюгу.

Первый загон был сделан впустую. Но день-то только начинается! До верхней избушки в Тартаяке, куда Вовка держит путь, — еще идти да идти. Тайги немало и места хорошие, собольи. Может, еще и повезет...

II

Разрезая носом лодки шуршащую, слепленную в комки шугу, Гаврилыч с помощью шеста перегнал свою «дюральку» на левый берег Шинды, привязал ее капроновой веревкой к сырому талиновому кусту, привычным движением накинул за спину рюкзак, а на плечо – ремень курковки, взял в руку посох и зашагал в займище.

Желто-белая Муха, любимица Степана, обежала несколько кустов, и посмотрев на хозяина, чтобы убедиться в выборе направления, побежала вперед.

За шесть лет, отработанных на совесть, эта собака накопила большой опыт в поисках и добыче соболей. Не единожды обманутая быстрым и ловким зверьком, по крупицам собирая и сопоставляя любую мелочь, к этой осени она достигла расцвета своего ума, вязкости, трудолюбия и силы. По собольему следу она шла спокойно, по мере приближения к зверьку замедляла бег, стараясь не подшуметь, а порой просто подкрадываясь. И только за несколько метров взрывалась как ураган, с диким лаем бросалась к замешкавшемуся аскыру, не оставляя ему никаких шансов.

Занимался хороший день. На чистом белом покрывале переновы уже появились первые свежие следы – вот длинными прыжками проскочила белка, вот «окрестил» белый пух слетевший на землю краснобровый рябчик.

Гаврилыч любил такие тихие, спокойные рассветы. Любил работу собаки, нарезающей круги по древней тайге, любил самостоятельно распутывать собольи следы, постоянно удивляясь дикой жизни этого зверька, с каждым разом находя что-то новое в его поведении.

Ходил Степан медленно, вникая в тонкости таежной жизни, за день мог пройти не более десятка километров. Он придерживался старой охотничьей мудрости: «Чем медленнее идешь, тем большую территорию обрабатывает собака». Но в это утро ему не пришлось долго расхаживать и вымерять крутизну горок.

Отбежав от берега Шинды меньше полкилометра, Муха подрезала следок мышковавшей по займищу соболюшки, а через полчаса, без труда догнав увлекшегося зверька, уже облаивала его на высокоствольной елке.

Сухим треском отозвался выстрел на соседнем косогоре. Упавший с дерева темный комок, побывав в зубах у Мухи, перекочевал в рюкзак Гаврилыча.

Улыбающийся охотник потрепал по загривку свою любимицу, приговаривая ласковые слова, закинул охотничью котомку с добычей за спину, вставил в патронники пулевые заряды, повесил на плечо «тулку» и зашагал дальше, обивая палочкой снег с кустов.

А день только занимался. Встающее солнце еще наполовину озарило горы, серебря свежий снег на лапах елей и пихт...

III

Еще дома, в Чибижеке, собираясь на охоту, Васек купил у коммерсантов резиновые сапоги. Наружный осмотр позволял дать положительную оценку необходимой в тайге обуви и цена вполне устраивала. Целый день провозился Вася, пришивая к новому приобретению голенища, вырезанные из шахтерских штанов. Получились настоящие болотные сапоги – в любой мокрый день можно ходить по тайге, ноги останутся сухими и теплыми!

Но... уже в первый день охоты обнаружилось, что правый сапог протекает. Чего только не предпринимал Васек – стягивал дыру, похожую на крокодилью пасть, суровыми и капроновыми нитками, клепал алюминиевыми заклепками, замазывал кедровой и еловой смолой... Каждый вечер, осыпая проклятьями всю нашу российскую промышленность и отдельно взятых коммерсантов, он чинил злополучный сапог, а днем ходил по тайге на пятке, оберегая носок от колодин, камней и сучков. По чернотропу еще было ничего, но после первого снега мучение стало невыносимым – нога была постоянно мокрой и холодной.

Приехавший к ребятам Гаврилыч сказал, что в тайге есть лабаз и там под брезентом оставлены сапоги. Хоть и старые, и размера сорок пятого, но все лучше этого-то – с крокодильей пастью.

И вот теперь Васек шел к этому лабазу, привычно задирая носок сапога, развалившегося уже наполовину. Торчащая из огромной дыры портянка сразу намокла, нога ощутила леденящий холод.

Еще не разбегавшиеся после ночного отдыха Альфа и Зинка семенили впереди, а крупный серо-белый кобель Кузя, «арендованный» на день у Гаврилыча, вообще плелся сзади, подумывая, наверное, о том, не вернуться ли назад, на теплую лежанку?

Наконец-то добрели они до белеющего в сумерках утренней зари железного ящика-лабаза. Сапоги оказались на месте. Вася переобулся и вздохнул облегченно: хоть и великовата обувка — на два размера больше – но можно идти смело!

А план у него на сегодня был хороший – он предполагал пройти «носками» крутых горок в сторону Малого Тартаяка, затем водоразделом двух ключей к Москве-горе, а в конце, круто забрав влево, обойти Звериное озеро и спуститься назад к избушке, на берег Шинды.

Но как поведут себя собаки? Могут ведь по собольему следу увести и на «подмосковные» луга, или в Нырду, или сразу назад, в Шинду. Собаки пока кружились рядом, как бы спрашивая: «Ну что, хозяин, куда идем?» Вася махнул рукой в сторону горок: «Куда ветер дует, туда и пойдем!»

Поднимаясь все выше и выше небольшими, но крутыми прилавками, охотник выходил к водоразделу между Большим и Малым Тартаяками. Идти было трудно – ноги постоянно проваливались в скрытые снегом ямы и расщелины. В одном месте он упал навзничь, поскользнувшись на вечнозеленых листьях бадана, предательски притаившихся под снегом.

Собаки же ни на минуту не замедляли свой бег – легко перескакивали через колодины и камни, протискивались под нависшими лапами елей и пихт, искали соболий след. Свежевыпавший снег уже был исчерчен следами игривых белок, но приученные только к работе по соболю, Альфа и Зинка даже внимания не обращали не только на эти следы, но даже и на самих цокающих пышнохвосток, пулей взлетающих к макушкам деревьев.

Спокойная, добрая, ласковая Альфа, о которую «можно вытирать ноги», ходила очень широко, делала большие круги и уводила за собой молоденькую Зинку. Редко появлялись они на глаза хозяина, уходя на долгие часы, и ему приходилось самому искать их, штурмуя горку за горкой, откуда можно было услышать лай.

А вот Кузя наоборот, работать не очень стремился, бегал в какой-то сотне метров от идущего хозяина и все боялся потерять его из виду. Недаром Гаврилыч в последнее время даже не стал брать его на охоту. Вызнав характер и страшную лень кобеля, он все хотел его «пустить на рукавицы», да руки не доходили — то из тайги придет слишком поздно, то Кузя, словно почувствует что-то неладное, спрячется где-нибудь за избушкой. А сегодня вот Кузя увязался за Васьком, видно хотелось ему поверховодить над более слабыми и мелкими сучонками.

Как только Вася останавливался на минуту, кобель тут же подбегал к нему и с видом ужасно утомленного работяги сваливался рядом. С сожалением глядя на него, Васек вынес приговор: «Ну и лентяй же ты, Кузя! Будто зажиревший кот. Куда тебя ведут, туда и идешь... Однако, скоро потеряешь свою красивую шкуру...»

У охотников-промысловиков с незапамятных времен существует суровый закон. Они держат всех молодых собак до первого снега, чтобы проверить их способность к работе. Если работает – оставляют на выход домой, если нет – тут же отстреливают.

Слушая Васю, Кузя помахивал хвостом и начинал с деловым видом обнюхивать ближайшие кусты и выворотни. В свои полтора года он уже хорошо усвоил политику охотничьей жизни: зачем бегать по тайге и гонять каких-то соболей, когда вечером в избушке хозяин все равно накормит, как и всех остальных собак?! Пусть эти дурочки нарезают по тайге круг за кругом, а он может и тут наткнуться на «парной» след и загнать зверька на дерево. Вот тут уж будет лай так лай!

Сгоряча сплюнув в сторону прилегшего под деревом кобеля, Вася пошел на последний приступ скалистой горки. Альфа и Зинка давно уже не давали о себе знать, последний раз он их видел внизу, они пошли налево, в сторону Звериного озера.

С заветренной стороны горки, где он начал подъем, тайга была почище – не было ветровала, камней и выворотней, но зато все глубже и глубже становился снег. Ближе к Нырдинскому перевалу ноги вязли уже по колено и выше. Приходилось пробираться от дерева к дереву, где снегу было поменьше, и избегать открытых мест. Иногда Вася хитрил, пользуясь Кузиными следами, который постоянно шел впереди в поле зрения. Но вот появился просвет между стволов, а это значит, что вершина горки близко.

Кузя, замерев на месте, навострил уши и вдруг, рванув махами, скрылся из виду. Вася остановился и прислушался. До него донесся призывный лай Альфы и Зинки – они работали за озером, в двух-трех километрах. Было ясно, что загнали соболя на дерево. Чтобы добраться до них по такому убродному снегу, надо не меньше часа. А вот Кузя преодолел это расстояние мигом – минут через пять его баритон влился в стройный дуэт работающих сучек и даже перекрыл его. Казалось, что пес всю ответственность за проделанную работу берет на себя.

Разлапистые пушистые ветки высокой пихты, вокруг которой бегали собаки, скрывали затаившегося аскыра. Вася снял котомку, достал поводки с ошейниками и привязал неподалеку Кузю и Альфу – три собаки могут порвать упавшего зверька. Затем, вставив в патронники стволов четверку – самый ходовой заряд дроби в этой ситуации, он взял топор и стал искать подходящее дерево для подвалки. Чтобы затаившийся зверек выдал себя, охотник подрубает дерево, близко стоящее к тому, на котором затаился соболь. От удара и сотрясения друг о друга двух деревьев зверек, испугавшись, начинает метаться. Этот способ давно распространен среди промысловиков и называется «подвалка».

Затрещавшая пихта, подрубленная острым топором, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стала падать на свою сестру и сильно ударила ее хрустнувшей макушкой. Вася острым глазом заметил темный комок, метнувшийся вверх по раскачивающемуся дереву. Громкий выстрел разнесся по округе, пугая все живое. Зинка, как пружина, высоко подпрыгнула вверх, схватила на лету падающего зверька, несколько раз жулькнула обмякшее тельце и передала его хозяину. При этом она азартно взлаивала и гордо поглядывала на привязанных собак, которые не удостоились чести подержать в зубах соболя.

«Ну, молодцы! День недаром прошел», — похвалил Вася собак и стал подыскивать хорошую сушину для костра. Теперь можно и чайку попить...

пос. Чибижек

Красноярского края

Декабрь, 1998 г.

[$VK]

По медвежьему следу

Медвежатник Горбунов

Ранним сентябрьским утром я охотился с манком на рябчиков по речке Потрошоной. Узкие, извилистые берега ее покрыты кустарником красной и черной смородины, малины, черемухи, рябины. В ягодные годы здесь бывала отличная охота на рябчиков.

Посвистывая в пищик, я медленно двигался вдоль левого берега речки вверх по течению и успел уже застрелить пять рябчиков, как из глубины тайги до моего слуха донесся отдаленный собачий лай. Я остановился — лай слышался все ближе и ближе. Лаяли две собаки: у одной голос был тонкий, визгливый, у другой — грубее. Лай был непрерывный, захлебывающийся и злобный. Я понял, что собаки преследуют крупного зверя, но какого: лося или медведя?

По мере приближения собак ко мне, я стал явственно различать и низкий, басистый рев медведя. Предвидя, что через несколько минут преследуемый собаками зверь выйдет ко мне, вооруженному только малокалиберкой, я стал искать вокруг какое-либо укрытие. Слева, в нескольких шагах от себя, я заметил надломленную бурей сосну, вершина которой лежала на согнутой молодой березе, возвышаясь над землей, а корни были вывернуты вместе с дерновиной, образовав неглубокую яму.

Вначале я решил укрыться в этой яме, но тут же сообразил, что медведи часто спасают свой зад от укусов лаек у таких выворотов, и поэтому, забравшись на сосну, замаскировался среди сучьев. Это было весьма своевременно: спустя две-три минуты из тайги показался бегущий неторопливой рысцой крупный медведь, преследуемый двумя темно-серыми лайками. Каждая из них старалась на бегу ухватить зверя, и, когда им это удавалось, медведь быстро оборачивался, пытаясь поймать собаку, а при очень болезненных укусах свирепо ревел и садился на землю. По всему было видно, что борьба между ними продолжается уже долго: и медведь, и собаки выглядели очень утомленными.

Как только медведь поравнялся с выворотом, он моментально оказался за ним, лишив лаек возможности хватать его за зад. Собаки расположились у выворота, зорко следя за остановленным ими зверем, и несмолкаемым лаем звали охотника.

«Где же владелец лаек? И что будет, если он их не услышит?» Прошло уже более двух часов, как я забрался на сосну. Медведь находился от меня всего в нескольких метрах, а на собачий лай никто не появлялся...

Я стал подумывать о выстреле из малокалиберки в затылок зверя, надеясь поразить маленькой свинцовой пулькой его головной мозг. Дважды я поднимал к плечу винтовку, целясь в голову медведя, чуть пониже ушей, и каждый раз опускал ее при мысли: а вдруг вот-вот появится владелец лаек! Охотничий этикет не позволяет стрелять зверя из-под чужих собак.

Потом я принял решение: если до наступления вечера на собачий лай никто не явится, я буду стрелять — не ночевать же мне на дереве! Трофей, если мне удастся положить зверя замертво, я оставлю владельцу лаек.

Прошло еще около часа. Я заметил, что спокойный, ритмичный собачий лай вдруг стал громче и азартней и сами лайки засуетились, подступили к медведю вплотную, на что он отвечал угрожающим хриплым ревом. Я понял, что собаки учуяли приближение хозяина и, отвлекая внимание зверя на себя, скрывают его подход.

Внимательно осматриваясь по сторонам, я увидел блеснувший на солнце ствол ружья, выставленный из-за комля крупного кедра, стоявшего в 20-25 шагах справа от выворота. Затем я разглядел и охотника — он сидел на корточках с ружьем наизготовку и то поднимал ружье к плечу, то снова опускал его — медлил с выстрелом. По его поведению я догадался, что стрелять мешают собаки и он ждет, когда они прекратят атаку и немного успокоятся.

Через несколько минут лайки угомонились, перестали соваться к вывороту и снова повели ритмичное облаивание медведя. Приложившись к ложу ружья, охотник долго и тщательно прицеливался. После выстрела медведь, как ошпаренный, вылетел из-под выворота и стремительно понесся к вставшему на ноги охотнику. Последний спокойно поджидал зверя с поднятым к плечу ружьем. Гнавшиеся за медведем лайки пытались задержать его жестокими хватками сзади, но раненый зверь уже не обращал внимания на боль от укусов и мчался на расправу с охотником.

Когда он был в 5-6 шагах от хозяина лаек, грянул выстрел, и медведь, на полном ходу перевернувшись через голову, замертво растянулся почти у самых ног охотника.

Обнюхав мертвого зверя, лайки умчались на речку пить воду, а их владелец, закурив, приступил к свежеванию медвежьей туши.

Моего присутствия на дереве не заметили ни собаки, ни охотник. Выходя из засады, я нечаянно сломал толстый сук. Охотник обернулся на шум и, увидев меня, не то удивился, не то растерялся от неожиданности. Он молча рассматривал меня, пока я не подошел и не поздоровался. Когда я поздравил незнакомца с удачной охотой, на лице его появилась лукавая улыбка, и, отвечая на мое приветствие, он спросил:

— Неужто зверь загнал вас на сосну? И долго он вас там промурыжил?

Я объяснил, что произошло, похвалил работу его лаек и поинтересовался, кто он и почему так долго не являлся на собачий лай.

Продолжая снимать шкуру, охотник рассказал о себе:

— Фамилия моя Горбунов, звать Павлом, по отчеству Иванович. Живу в деревне Лебаутские Юрты, отсюда километра три, поди знаете? Вчера под вечер я пришел в свою охотничью избушку, километров двенадцать выше по Потрошоной, с молодыми собаками Кучумом и Липкой. С утра собирался с ними пострелять глухарей в тайге. Ночью собаки запросились вон, и я их выпустил из избушки, а на рассвете не мог дозваться и решил, что они или за зверем ушли, или домой подались. Пока варил похлебку из рябков да завтракал, солнце поднялось высоко, а собаки так и не пришли. Без них глухарей не добудешь, вот и пришлось идти в деревню, посвистывая рябков, да и тех не попало. Ладно, что пошел вдоль речки, а не прямиком по тайге, а не то бы лая собак по зверю не услышал. И пришлось бы вам долго сидеть на сосне, — дружелюбно заключил он.

Снимая шкуру медведя, Горбунов действовал, держа нож в левой руке. Правая была скована в движении. Он придерживал шкуру только большим и указательным пальцами, остальные оставались неподвижны: рука охотника была парализована вот уж десять лет.

На мой вопрос, какого по счету медведя он убил, Горбунов ответил:

— Этот зверь — сорок пятый, и мне в этом году исполнилось столько же лет.

Вернувшиеся с речки Кучум и Липка сразу же принялись меня деловито обнюхивать. Липка лизнула мою руку и подставила под нее голову, давая понять, что ее следует погладить. Когда я исполнил это желание, она стала ласкаться ко мне, дружелюбно виляя круто завернутым на спину хвостом.

Кучум был на год старше Липки и вел себя солиднее. Обнюхав снятую хозяином шкуру, он степенно улегся на ней и задремал.

Обе лайки были породисты, крупного роста, имели отличный экстерьер, сухие головы с высоко посаженными острыми ушами. Похвалив собак за их породистость и экстерьер, я спросил Горбунова, есть ли у него другие охотничьи собаки и как они работают в тайге.

— У меня еще имеются родители Кучума и Липки — Шарик и Пальма, тоже серые шерстью и такие же ростом и статью. Шарику девять лет, Пальме — семь. Если бы сегодня они были со мной, то вам бы на сосну лезть не пришлось: они остановят любого зверя на месте и не дадут ему ходу. А эти лайки молоды, у них еще сноровка не та. Но станут постарше, будут работать, как их родители. По лосю они уже идут хорошо, не хуже Шарика и Пальмы, и глухарей сажают на деревья отменно, еще по первому году стали их облаивать толково: птица под ними сидит крепко и лая не пугается, интересуется! — с удовольствием рассказывал Павел Иванович. По внешнему виду Горбунова нельзя было подумать, что этот небольшого роста, тщедушный и слабосильный на вид человек — не только один из лучших медвежатников в районе, но и известный волчатник, что он один из передовых охотников за пушным зверем, систематически перевыполняющий сезонные нормы добычи шкурок, за что районные и областные пушнозаготовительные организации не раз награждали его почетными грамотами и премировали ценными подарками.

О Горбунове, как о замечательном зверовом охотнике, я слышал от местных старожилов еще когда только приехал в район. Теперь же мне посчастливилось встретиться и познакомиться с ним в интереснейшей обстановке на его сорок пятой медвежьей охоте. Я мог наблюдать, как он спокойно поджидал несущегося к нему во весь карьер крупного раненого медведя и сразил его метким выстрелом. Это свидетельствовало не только о громадном самообладании и хладнокровии охотника, но и о его большом, многолетнем опыте зверовой охоты.

Мне удалось посмотреть и отличную работу горбуновских лаек по зверю, слава о которых, как и о их хозяине, разнеслась далеко за пределы района.

Когда Павел Иванович покончил с разделкой медвежьей туши, день уже клонился к вечеру, и я поинтересовался, как он думает доставлять ее домой.

Горбунов ответил:

— У меня в устье Потрошоной есть лодка. Я сейчас пойду за ней, а вы пока отдыхайте здесь. Если не возражаете, то переночуете у меня, посмотрите других моих собак, а рано утром я опять поеду сюда охотиться на глухарей, пока стоят утренники и они вылетают запасаться галькой на зиму. Если пожелаете, поедемте утром вместе, ведь сегодня ваша охота рано закончилась из-за канители с медведем.

Я охотно согласился, и к солнечному закату мы приплыли в Лебаутские Юрты.

Дом Горбунова стоял на самом берегу озера Лебаут. Нас встретил дружный собачий лай еще четырех лаек, сидевших на привязи в отдельных будках впереди надворных построек у дома. На лай вышла вся семья Павла Ивановича: жена Анна Петровна, старшая дочь Елена, сыновья Виталий и Семен, младшая дочь Валя.

Пока семейство Горбунова во главе с хозяином занимались выгрузкой и переноской медвежьего мяса в погреб, я осмотрел лаек охотника и полюбовался ими. Больше всех мне понравился Шарик, могучего сложения, который, несмотря на свой девятилетний возраст, был весьма энергичен и обладал сильным, звучным голосом. Породистой была и Пальма. Сухая голова с узким черепом и острой мордой, круто завернутый в два оборота хвост придавали ей особую изящность.

Другие две лайки — весенние щенки — унаследовали от своих родителей, Кучума и Липки, и породистость, и экстерьер, и можно было не сомневаться, что они станут универсальными работниками по птице и зверю в тайге, пройдя охотничью практику уже в следующем сезоне под непосредственным руководством своего владельца.

Так удачно начавшееся мое знакомство с промысловым зверовым охотником Павлом Ивановичем Горбуновым продолжалось в течение семнадцати лет, до самой его смерти. Каждый год в сентябре я приезжал к нему охотиться на уток на многочисленных заливах и старицах Лебаутского озера. Охотились мы и на тетеревов и глухарей с его прекрасными лайками, а поздней осенью стреляли лосей по лицензиям заготконторы. Охота на лосей обычно длилась недолго — лайки Горбунова быстро находили лесных великанов и артистически ставили их на отстой. После этой охоты Павел Иванович переключался на отстрел белок, куниц и соболей с лайками до выпада глубокого снега, а затем переходил на отлов их ловушками и капканами до конца промыслового сезона.

При охоте на пушных зверьков лайки Горбунова нередко наталкивались на медвежьи берлоги. Он в одиночку вступал в борьбу с опасным хищником и всегда выходил из нее победителем.

За два года до смерти Павел Иванович убил с помощью своих универсальных лаек пятьдесят девятого медведя.

Горбунов постоянно удивлял меня своей меткой стрельбой даже по таким быстро летящим птицам, как утки или тетерева, — ведь правая рука у него гнулась только в локте, поднять ее он не мог. На охоте он носил ружье со взведенными курками, держа его левой рукой за цевье, а правой, большим и указательным пальцами, за шейку приклада.

Зимой, при глубоком снеге, стоило лишь Горбунову увидеть свежий волчий след, как он немедленно запасался питанием на несколько дней, вставал на камусные лыжи и устремлялся вслед за хищником. Павел Иванович мог ходить на камусных лыжах сутками. Преследуя волков, он в конце концов настолько утомлял их, что они уже были не в состоянии уходить от него и даже оказывать какое-либо сопротивление...

Да, Павел Иванович был действительно «волчьей смертью». Он уничтожал хищников не только в зимнее время, по следам, но и весной, разыскивая их логова с помощью лаек и истребляя целые волчьи семьи.

Жители деревни до сих пор вспоминают Горбунова добрым словом и считают, что нет другого такого охотника, как Павел Иванович, во всем районе.

[$VK]

В ночной засаде

В небольшой деревушке Пустошкино на левом берегу реки Шалы, в Карелии домашняя скотина паслась без пастуха. Пастбищами служили лесные поляны в тайге, окружающей деревню. Иногда та или иная корова к вечеру в деревню не приходила, оставалась на ночь в лесу.

Однажды домой не вернулась стельная корова местного жителя Пустошкина. Поскольку корова уже не доилась, хозяева не беспокоились, не искали ее в течение двух суток да столько же времени затратили на безрезультатные поиски. На пятые сутки местный старик-рыбак поехал вниз по реке на ловлю щук. Километрах в трех от деревни он обратил внимание на стаи ворон и сорок, паривших в воздухе над правым берегом реки с несмолкаемым карканьем и стрекотаньем. Они были явно чем-то встревожены.

Пристав к пологому песчаному берегу, старик вышел из лодки и поднялся на его второй ярус, за которым простиралась луговая пойма реки шириной до полутора-двух километров. Вдали на горизонте чернел большой массив старого хвойного леса. В полусотне шагов впереди на лугу среди зеленой молодой отавы рыбак увидел медведя, лежавшего на брюхе и пожиравшего тушу какого-то крупного животного. Вороны и сороки с криками спускались к пировавшему медведю, который мешал им приступить к утренней трапезе.

Заметив рыбака, зверь поднялся во весь рост и угрожающе заревел. Перепуганный старик успел опрометью вскочить в лодку и оттолкнуться веслом от берега. Медведь тоже помчался к реке, но за лодкой не поплыл, а стал следовать за ней вдоль берега, время от времени издавая хриплый рев.

Вернувшись в деревню, старик рассказал односельчанам о встрече с медведем. Владелец пропавшей коровы, предположив, что зверь кормится его скотиной, в тот же день обратился ко мне с просьбой принять участие в охоте на хищника.

На следующий день в пятом часу дня Пустошкин, старый рыбак и я поплыли на лодке к тому месту, где накануне рыбак видел медведя.

Когда мы пристали к берегу, я со штуцером наготове осторожно поднялся на гребень высокого берега в надежде застать хищника за трапезой. Но при моем появлении в 45-50 шагах впереди в воздух взвились несколько ворон и сорок. Мы подошли поближе и увидели остатки скотской туши. По клочкам шерсти Пустошкин сразу же опознал свою корову.

— Как могла она оказаться на правом берегу да еще так далеко от поселка? Наша скотина всегда пасется на левом берегу, — недоумевал опечаленный гибелью коровы хозяин.

— Похоже, что зверь гнал скотину по берегу и она вздумала переплыть реку. Он за ней, догнал и здесь прикончил, — высказал свое мнение старый рыбак.

— Нет, дед, я с тобой не согласен. Никаких следов борьбы здесь не видно, а они должны бы быть. Мне кажется, медведь сам переправил сюда зарезанную им на том берегу скотину, — возразил я, обратив внимание на широкую полосу примятой отавы, тянувшуюся к берегу реки.

Пройдя этой полосой до песчаной отмели, мы увидели на ней еще отчетливые следы широких медвежьих ступней, обращенных когтями к воде. По этим следам можно было определить, что зверь тащил свою жертву на луг волоком, пятясь на задних ногах и обхватив ее передними.

На левом берегу реки мы сразу же нашли место борьбы скотины с медведем. Земля была взрыта копытами коровы и лапами зверя, обильно полита кровью. Там, где труп был сброшен в воду, грунт песчаного берега осыпался, на нем имелись следы спустившегося к воде хищника.

По словам хозяина, корова весила не менее трех центнеров. Отсюда нетрудно было сделать вывод, что задравший ее медведь — сильный, матерый зверь. Среднему медведю такая «работа» была бы не под силу. Действия медведя свидетельствовали о его смекалке и хитрости: желая скрыть местонахождение своей жертвы, он переправил ее на другой берег реки.

Мои спутники, пожелав мне удачной ночной охоты, вернулись в деревню, а я отправился на луг к скотской туше. Она была сильно растерзана. Внутренности, ребра и шея отсутствовали, голова лежала в стороне. Заднюю часть исклевали вороны. По-видимому, медведь начал кормиться скотиной дня два назад, а пернатые хищники раньше. Вокруг распространялся терпкий запах разлагавшегося мяса.

Поблизости туши не было никакой растительности, даже кустика, где бы можно было скрытно устроиться для подкарауливания зверя. Сооружать же какое-либо искусственное укрытие, даже низкое, я посчитал нецелесообразным, так как медведь сразу же обратит на него внимание и сюда больше не придет.

Не имея возможности засесть возле туши в засаду на ночь, я решил выяснить, откуда приходит и куда уходит после жировки медведь, а затем уже составить план охоты.

Тщательно осмотрев окружающую местность, я определил, что зверь приходит из-за реки, переплывая ее ниже песчаной отмели, на которую несколько дней назад переправил корову, и выходит на берег с твердым грунтом. Этим маневром он скрывает свои следы.

В месте, где медведь выходил на берег, на втором крутом ярусе, росло около десятка невысоких, но довольно широких и густых ивовых кустов. Выбрав более широкий из них, я вырезал внутри все отростки ветвей под корень и обставил ими куст снаружи. Чтобы удобнее было сидеть в скрадке, я принес с берега большой пень и положил его внутрь куста. Из ближайшего стога натаскал свежего ароматного сена, обложил густым слоем стенки скрадка с внутренней и наружной сторон, устроил мягкое сиденье.

С вершины стога я снял несколько длинных тонких виц с засохшими листьями на ветках и уложил их рядами на песке позади скрадка на случай, если медведь что-то заподозрит и станет обходить куст сзади. Как бы тихо и осторожно он это ни проделал, задетые лапами сухие ветки с листьями своим шуршанием выдадут моему напряженному слуху близость зверя и я не буду застигнут врасплох при возможном нападении хищника в темноте ночи.

Когда я устроился, солнце уже скрылось за горизонтом. От реки повеяло вечерней прохладой. Она отогнала рой назойливых мошек, и, усевшись поудобней, я залюбовался зеркальной поверхностью реки и отражавшимися в ней радужными красками зари. Постепенно они бледнели, тускнели, сгущались сумерки, сменяясь ночной темнотой. В воздухе стояла невозмутимая тишина, порой нарушаемая лишь всплеском крупной рыбы в реке да уханьем филина где-то в лесу.

Было уже за полночь, когда мой слух уловил фырканье и тяжелое дыхание плывущего медведя. Выйдя на берег, он шумно отряхнулся от воды, и все смолкло, наступила полнейшая тишина. Напрасно я напрягал слух, пытаясь услышать звуки медвежьей трапезы. Зверь не подавал никаких признаков, которые позволяли бы определить его местонахождение, и это могло свидетельствовать о настороженности хищника, очевидно, почуявшего опасность. В какой-то момент мне даже стало сдаваться, что медведь отказался от ужина и ушел восвояси, но, твердо не зная этого, я продолжал сохранять спокойствие и неподвижность.

Вдруг я отчетливо услышал за своей спиной шорох сухих листьев. Едва слышно треснула веточка, и затем снова наступила томящая сердце неизвестностью тишина. В этой зловещей тишине августовской ночи время тянулось мучительно медленно. Нервы были напряжены до предела. Хотя нападения и не последовало, все же я довольно продолжительное время, в течение нескольких часов, не знал, где находится и что предпринимает медведь...

Сидя лицом к востоку, я с нетерпением ждал первых признаков приближавшегося рассвета. Едва заметная вначале узкая полоска зари над черной зубчатой вершиной хвойного леса медленно розовела и все шире и выше растекалась по темному горизонту. Над скрадком пронеслись два табуна кряковых уток и с шумом опустились на воду. Время от времени слышались сильные всплески: на мелководье охотилась за мелкой рыбешкой щука.

Постепенно из ночного сумрака выступили вершины стогов сена, но внизу, на лугу, было еще темно, и скотская туша не просматривалась.

День медленно вступал в свои права, становилось уже светло, когда из-за реки послышалось нарастающее карканье ворона. Сделав два-три круга в воздухе, он уселся на шест стоявшего поблизости стога сена. Через несколько минут прилетел второй ворон и опустился на шест соседнего стога. Вслед за ними с разных сторон стали слетаться серые вороны. Кружась на небольшой высоте, они пикировали над остатками скотской туши и снова взмывали вверх с неумолчным карканьем, чем-то явно возмущенные.

На крики ворон прилетели сороки. Они тоже вели себя крайне беспокойно, то и дело меняя местоположение.

«Кто же, кроме медведя, может препятствовать завтраку птиц?» — подумал я и сквозь легкую дымку стелющегося тумана наконец различил лежавшую на брюхе боком ко мне темную фигуру крупного медведя. Положив лапы на хребет коровы, зверь отрывал куски мяса от туши. Временами он прекращал еду, поднимал широколобую голову и осматривался по сторонам, затем снова принимался за еду.

Между тем активность ворон и сорок возрастала. Они настойчиво кружились над зверем, пронзительно каркая и стрекоча, и иногда снижались настолько, что почти задевали крыльями медвежью голову. Назойливость птиц вынудила зверя прекратить трапезу. Быстро вскочив на задние лапы, он передними попытался поймать над головой одну из надоедливых ворон, но промахнулся, грозно взревел и снова припал к остаткам скотины.

Но воронье и сороки с еще большей назойливостью атаковали медведя, и, отгоняя их, он был вынужден все чаще и чаще отрываться от пиршества. Наступил час отомстить зверю за зарезанную им кормилицу семьи Михаила Савельевича. Пернатые хищники оказались моими активными помощниками в этой охоте.

Улучив момент, когда медведь снова вздыбился, задрал голову, пытаясь схватить передними лапами птицу, я быстро прицелился в грудную клетку зверя и плавно нажал на спуск правого ствола штуцера, заряженного сплошной свинцовой пулей.

Результата выстрела я не увидел — сплошное густое облако дыма повисло над скрадком, но слух уловил стремительный топот несущегося ко мне зверя и его хриплое дыхание. Через несколько мгновений дымовая завеса перед скрадкам заколебалась, рассеиваясь в воздухе, и моему взору представилась вздыбленная фигура медведя с оскаленной окровавленной мордой. Горевшие от гнева глаза искали охотника.

В тот момент, когда зверь рассмотрел меня в середине куста, грянул второй выстрел, и матерый хищник, как подкошенный, рухнул на землю. Медведь оказался старой самкой весом в 10 пудов.

Проверяя по следам действия зверя ночью, я установил, что он дважды прошел по песку позади моего скрадка, перешагивая через положенные мною вицы с сухими листьями настолько осторожно, что только единственный раз задел одну из них и сломал тонкую сухую веточку.

Не обнаружил медведь моего присутствия в скрадке, по-видимому, потому, что скрадок был густо обложен внутри и снаружи свежим ароматным сеном.

[$VK]

Куприяныч

По мартовскому насту охотники села Фоймогубского несколько дней безуспешно пытались убить медведя, дравшего в летнее время домашнюю скотину у их односельчан. Прочитав в газете «Красная Карелия» о моих охотах на медведя с лайкой-медвежатницей, они прислали письмо, приглашая приехать к ним на охоту на компанейских началах.

Пока письмо шло ко мне, пока я добирался к ним за 120 километров, прошло около недели. К моему приезду охотники потеряли следы зверя, и хотя в течение трех дней мы добросовестно обшарили все урочища и лесные острова, где до этого видели медведя, разыскать его не удалось.

На обратном пути я заехал на ночлег в небольшую деревушку на проселочной дороге. Узнав, что я возвращаюсь после неудачной охоты на медведя, хозяин избы, где я остановился, рассказал:

— Наш сосед осенью промышлял белок, видел берлогу, в которую залегла медведица и с ней три лончака. Сосед уже старый, ему семь десятков будет, по медведям никогда не охотился. Наши деревенские охотники просили его показать логово, он ни на каких условиях не соглашался. Говорит, что не запомнил, где оно находится. Попробуйте с ним договориться... Старик любит выпить, угостите его хорошенько, может он с вами будет сговорчивее. А чего выпить — у меня есть.

Я попросил хозяина пригласить соседа чаевничать, а хозяйку подготовить закуску.

Порог избы переступил высокий старик, с большой окладистой бородой и густыми длинными усами цвета спелой ржи, с копной темно-русых волос, слегка тронутых сединой. Перекрестившись на темные образа в переднем углу избы и низко поклонившись, он подошел, поздоровался со мной за руку и спросил:

— Чем могу служить, зачем приглашали?

— Да вот хозяин дома сказал, что ты с малолетства бродишь по лесу, охотишься с ружьем, за свою долгую жизнь немало повидал и можешь рассказать много интересного. Я тоже с детства охотник, люблю побеседовать с бывалым человеком.

Хозяин пригласил нас к столу, за которым уже хлопотала его супруга. После первого стакана самогона беседа оживилась, но старик говорил на отвлеченные темы, а о найденной им осенью берлоге пока не обмолвился ни словом, хотя я и намекнул об охоте на медведей.

— Я на этих зверей никогда не охотился, боюсь их. Ружьишко у меня — одноствольная шомполка, только по рябку да по белке и годна. Куда уж с ней промышлять медведей! — уклонился он от разговора.

После второго стакана хозяин прямо обратился к гостю:

— А чего ж ты, Куприяныч, таишься, не расскажешь о найденных тобою медведях? Зачем ты пасешь их и нашим охотникам не показываешь? Вот уж весна подходит, скоро звери из берлог поднимутся и до самой осени зачнут по деревням скотину резать! Нехорошо это, ведь и твою буренку могут стравить за милую душу.

— В самом деле, Тимофей Куприянович, почему ты молчишь о берлоге? Если сам не охотник по медведям, дай возможность другим уничтожить хищников. Хочешь, пойдем завтра на охоту вместе, — предложил я Куприянычу.

— Ну что ж, за вашу ласку и угощение я согласен показать логово, но сам к нему близко не подойду, ведь четыре зверя в берлоге залегли, по следам один дюже большой, а три поменьше. Только не вздумайте один их стрелять: одному нипочем не управиться, хоть ружье и с двумя стволами. Два выстрела поспеешь дать, а еще два зверя враз навалятся — как спасешься? — высказал свои опасения подгулявший Куприяныч.

— Ты, сосед, за охотника не опасайся,— вмешался хозяин.— Ружье у него доброе, скорострельное, да и собака что волк — никакой лончак с ней не справится. Ты вот толком скажи, что за свои труды положишь с охотника?

— Что ж, раз такое дело между нами состоится, то пожалуйте мне на увеселение души четвертную, да только вперед, до охоты, а то бог его знает, как она, эта охота окончится! Четыре зверя залегли в берлогу-то, вот что понимать надо! — определил плату за показ логова старый охотник.

— Хорошо, Тимофей Куприянович, я согласен на твои условия. Вот тебе пока двадцать пять рублей в задаток. Если же в берлоге окажутся четыре зверя, я доплачу тебе еще семьдесят пять. За одного медведя «Госстрах» выплачивает премию двадцать пять рублей, следовательно, тебе за четырех зверей причитается по закону сто рублей. Это будет справедливо и для тебя не обидно — твои труды правильно оплатятся. Теперь, раз мы договорились, иди отдыхать, а утром пораньше отправимся на охоту. Далеко ли придется идти или надо ехать на лошади? — спросил я.

— Верст пять поедем на лошади, а потом до логова версты полторы нужно идти на лыжах по увалам, — закончил беседу Куприяныч, попрощался и ушел домой.

— Старик правильный, зря болтать не станет, — говорил хозяин, устраивая мне постель на диване, — видимо, твердо знает, что четыре зверя легли на зимовку. Управитесь один-то? Может, созвать наших охотников, веселее в компании-то будет, да и друг друга вовремя выручить можно, если что получится не так?

— Никого звать не нужно: незнакомые охотники на медвежьей охоте страшнее зверя, надеяться следует только на себя, — ответил я, довольный, что удалось договориться с дедом.

...Рано утром небольшая, но крепкая и шустрая лошадка бодро бежала по укатанной зимней дороге, помахивая хвостом, когда Куприяныч подстегивал ее вожжами. Старик, успевший перед выездом опохмелиться, мурлыкал какую-то грустную мелодию, и все попытки втянуть его в разговор оставались безуспешными. Куприяныч сердился, что я не взял с собой Красавчика, как обещал. (Мне пришлось переменить решение, так как к утру наступила оттепель, наст исчез, и в глубоком снегу у берлоги лайка могла бы легко попасть в лапы медведю.)

Проехав на розвальнях около пяти километров, мы спустились с крутого берега на небольшое озеро, пересекли его и поднялись на более крутой противоположный берег. Здесь старик свернул к большому остожью и стал привязывать у него свою лошадь.

Слезая с розвальней, я увидел подбежавшую к нам небольшую пеструю собачонку.

— Твоя собака, Тимофей Куприянович? — спросил я деда, утаптывавшего снег перед мордой лошади и выгребавшего сено из остожья.

— Какая собака, где? — воскликнул Куприяныч, живо оборачиваясь назад. Увидев свернувшуюся на розвальнях собачку, он схватил большую вицу из остожья, замахнулся, но ударить собаку не успел. Она проворно выскочила из саней и, отбежав с полсотни шагов, уселась на озере и стала терпеливо выслушивать свирепые ругательства своего хозяина.

— Да полно, Тимофей Куприянович, пусть собака лежит в санях да караулит лошадь. Не стоит терять время, возиться с ней! — крикнул я старику, но он еще более разозлился и бросился бегом вниз по берегу, потрясая вицей.

Куприяныч вернулся к саням только тогда, когда убедился, что собака умчалась в деревню.

— Собачонка была со мной осенью у берлоги и долго лаяла на зверей. Если ее не угнать домой, она поспеет к логову раньше нас и своим лаем сгонит зверей еще до вашего подхода... Весной медведь не так крепко спит. Нельзя нам брать с собой собаку — спортит все дело! — заключил старик.

Внезапно у меня возникла мысль: если собака осенью лаяла на медведей, они могли после этого покинуть берлогу и залечь в другом месте. Настроение резко упало. Куприяныч, угадав мою мысль, поспешил успокоить меня:

— Уже зимой, по снегу, я проходил с собакой неподалеку от логова. Так вот же, проклятущая, опять убралась к нему и долго лаяла. Нисколько не боится — в самую берлогу суется. Я уже был у деревни, когда она меня догнала...

Следовательно, медвежья семья и сейчас лежит в берлоге, — подумал я, и ко мне вернулось прежнее настроение, какое всегда бывает в ожидании новых впечатлений от медвежьей охоты.

Мы двинулись на лыжах к обширной старой гари, где виднелись почерневшие скелеты крупных сосен и елей. Когда подошли ближе, стало видно, что многие деревья свалились крест-накрест, образовав трудно проходимые завалы и нагромождения.

Старый охотник остановился и, указывая рукой вперед, сказал:

— Скоро мы спустимся в первый лог, поднимемся на второй увал, а затем снова в лог и выйдем на третий увал. Между ним и четвертым увалом, в логу, лежит большая осина. Под ее вершиной и залегли звери. Выход из берлоги смотрит в южную сторону. С увала я покажу вам эту осину, потом действуйте сами, как знаете, только дайте мне уйти на второй увал, как договорились...

Идти было трудно: снег подтаял и прилипал к лыжам.

Пасмурное с утра небо прояснилось, и солнце пригревало уже совсем по-весеннему. От ходьбы становилось жарко.

На третьем увале я снял ватную тужурку и достал из рюкзака белый маскировочный халат. Тимофей Куприянович показал мне полузанесенную вершину лежавшей на земле в логу крупной осины, подал руку и с едва скрываемым волнением промолвил:

— Ну, счастливо оставаться, желаю благополучной охоты! Не впервой, видать, вам, раз идете один на такое дело! Когда расправитесь с медведями, идите на второй увал и помашите мне шапкой. Я тогда буду знать, что можно ехать в деревню за народом и подводами...

Ожидая, пока Куприяныч поднимется на второй увал, я зарядил правый ствол штуцера сплошной, а левый — пулей с экспрессной пустотой. Два запасных патрона положил в нагрудный карман маскировочного халата.

Взглянув вниз на осину, я вдруг увидел медленно пробиравшуюся по снегу собаку старого охотника. Ориентируясь, по-видимому, по памяти, она уверенно приближалась к вершине осины. В 2—3 шагах от нее собака несколько раз тявкнула, а затем, осмелев, приблизилась к торчавшим из-под снега сучьям вплотную, обнюхала их и залилась звонким лаем, время от времени оборачиваясь на меня, все еще находившегося на увале.

Теперь уже сомнений быть не могло: старик правильно указал логово, собака подтвердила наличие в нем медведей. Наступил ответственный момент охоты.

Я спустился на лыжах в лог и, остановившись в 8—10 шагах от собаки, снял штуцер с плеча. По мере моего приближения собака облаивала берлогу все азартнее, порой заскакивая на видневшиеся из-под снега крупные сучья и оглядываясь на меня. Увидев, что я взял в руки штуцер, она бросилась в гущу сучьев вершины и на несколько секунд исчезла в осыпавшейся с них снежной кухте. Но вот собака стремительно выскочила обратно, а между сучьев почти в ту же секунду появилась широколобая медвежья морда и сразу же скрылась в логове.

Опасаясь, что смелая собака Куприяныча может погибнуть в азарте охоты, я поторопился вступить в борьбу. Чтобы обратить внимание собаки на себя, я громко свистнул, поднимая приклад штуцера к плечу. Взглянув в мою сторону, умная собака поняла, что я приготовился к выстрелу, и отскочила от вершины осины в сторону.

После выстрела сплошной пулей туда, где скрылась голова зверя, раздался треск раздвигаемых в стороны и ломающихся сучьев, из-под вершины дерева неторопливо выдвинулась крупная медвежья туша. Выстрел из левого ствола — и она безжизненно рухнула на снег.

Едва я успел вставить новые патроны и закрыть затвор ружья, как из-под вершины осины один за другим выскочили и разбежались в разные стороны крупные медвежата.

За первым увязалась собака, цепко хватая его за зад, хотя медвежонок был в три раза крупнее ее.

Одного лончака я успел застрелить, а второго ранил в тот момент, когда он пытался скрыться за ствол крупной ели. Услышав его верещание, собака оставила первого лончака и бросилась ко второму. Атакованный прежде лончак, освободившись от преследования собаки, пустился наутек. Он поднялся на четвертый увал, лавируя меж стволами деревьев и кустарников. Посланные вдогонку выстрелы только подстегнули его, и он скрылся за гребнем увала.

Добив раненого лончака и направив собаку по следу убежавшего медвежонка, я поднялся на увал и здесь скоро услышал отдаленный лай, доносившийся из глубины гари. Медленно пробираясь между обгорелыми стволами лежавших вдоль и поперек деревьев, я увидел собаку, лаявшую на вершину березы. На ее сучьях затаился лончак. Когда я застрелил его и притащил тушу к берлоге, то увидел спускавшегося с увала Куприяныча. Еще издалека он громко спросил:

— Ну как, всех зверей забил, аль ушли которые?

Услышав мой утвердительный ответ, он радостно и возбужденно заговорил:

— Слава богу, не стравили звери! И потужил же я, слыша сильную стрельбу раз за разом. Вдруг медведи напали на охотника, а помощь-то подать некому! Изругал себя за показ берлоги: стравил, мол, зверям человека, а сам сбежал! И таково-то лихо стало у меня на сердце, что не было мочи дожидаться тебя у саней, вот и поспешил с ружьишком сюда, к тебе на подмогу, да все боялся, что опоздаю, не поспею выручить из беды!

— Большое тебе, Тимофей Куприянович, спасибо, как видишь, ничего страшного не произошло. Но вот собака твоя мне здорово помогла.

И я рассказал старику о геройском поведении его собачонки на берлоге.

На съемку шкур и разделку медвежьих туш ушел почти весь день. Вечером мы вернулись в деревню, я рассчитался с Куприянычем, как условились, а утром следующего дня с помощью нескольких его односельчан мы вынесли из леса и перевезли в деревню шкуры и мясо.

[$VK]

Серко

Я уже рассказывал о работе с Красавчиком. В течение четырех лет я с успехом охотился с ним по глухарям, лосям и медведям и не собирался заводить ему в пару другой лайки, это произошло совершенно случайно.

Находясь в командировке в Медвежьегорске, я как-то пошел в продуктовый магазин и, поднявшись на высокое крыльцо, увидел лежавшую на нем лайку темно-серой масти. При моем появлении она встала, обнюхала мои ноги и приветливо завиляла круто завернутым на спину хвостом. Мне сразу бросился в глаза ее отличный экстерьер: сухая голова с небольшими стоячими острыми ушами, широкая и глубокая грудная клетка, почти квадратный корпус туловища, мускулистые ноги с плотно сжатыми пальцами. Захотелось узнать, кому принадлежит такая породистая собака.

Продавщица рассказала, что это собачка не здешняя, она появилась у магазина недели три назад. Днем она лежит на крыльце, подкармливаясь от покупателей, в основном от девчонок и мальчишек, а ночью дежурит у магазина вместе со сторожем.

— Если она вам понравилась, так заберите ее себе, — советовала продавщица. — Говорят, что собака — охотничья. А наши охотники имеют своих собак. Сторож зовет ее Серко.

— Что ж, раз эта собака — беспризорная, я охотно возьму ее. А если найдется хозяин, то вот мой адрес.

Красавчик встретил гостя очень недружелюбно: подняв шерсть на загривке, грозно зарычал. Серко ответил ему тем же, тоже вздыбив шерсть, и стал рваться из моих рук, готовый вступить в драку.

Я привязал Серко на прочную цепь к будке рядом с конурой Красавчика, но так, чтобы они не могли достать друг друга зубами, и стал кормить обоих из длинного корыта, поставленного между конурами.

Спустя неделю, собаки привыкли друг к другу и при первой же охоте на медведя на овсяном поле дружно атаковали зверя.

Мои охоты с этими лайками на лосей и медведей продолжались более двух лет и были очень интересными и яркими по впечатлениям.

Серко не обращал внимания на боровую птицу и не работал по глухарям, но хорошо находил и облаивал белок. Поэтому осенью я охотился на глухарей только с Красавчиком. Однажды в конце сентября он наткнулся во время гона лосей на крупного быка с лосихой и атаковал их. Рассвирепевший лось стал гоняться за лайкой, и она едва успевала увертываться от его копыт в высокой травяной растительности. Бык нанес собаке сильный удар копытом, когда она наскочила боком на небольшой пень, скрытый травой. Мой выстрел запоздал всего на одну-две секунды...

После шестилетней охоты со мной Красавчик стал инвалидом: в результате травмы нога у него высохла и безжизненно повисла. Дальше мне пришлось охотиться с Серко, который вполне заменил его, а для охоты за глухарями я завел другую лайку-птичницу.

С Серко я убил четырех медведей. Первый из них задрал лошадь на выпасе в тайге, двое травили овес.

В серенький ноябрьский день во время охоты на белок по снегу Серко, спасая меня от неожиданно напавшего медведя-шатуна, погиб. Вот как это было.

Ранним утром я шел с собакой по лесовозной дороге. Пройдя с два километра, я освободил лайку от ошейника, и она ушла в поиск, а я продолжал двигаться по дороге. Вскоре в правой стороне послышался отдаленный голос собаки. Свернув на него, через несколько десятков шагов я вступил в густой молодой ельник и стал медленно пробираться на голос лайки. Вдруг слева в каких-то 20-25 шагах от себя я увидел вздыбившуюся фигуру медведя. Бескурковка была заряжена патронами с мелкой дробью. Пока зверь рассматривал меня, я быстро расстегнул патронташ и достал пару пулевых патронов, которые всегда находились в нем справа, но о перезарядке бескурковки нечего было и думать: медведь прыжками бросился ко мне, подминая еловый подрост.

Вскинув ружье к плечу, я ждал приближения зверя, рассчитывая выстрелом в морду ослепить его дробью. Когда медведь находился от меня в 4-5 шагах, я выстрелил из правого ствола в голову и быстро, насколько позволял еловый подрост, отскочил вправо, чтобы не быть смятым зверем (вторым выстрелом я рассчитывал поразить его в левый бок). Но скачок оказался неудачным: я наступил на скрытую под снегом валежину, поскользнулся и, падая, нечаянно выстрелил из левого ствола в воздух.

Медведь с разбегу накрыл меня и стал хватать за голову зубами. Моя ватная шапка-ушанка с кожаным верхом на несколько секунд застряла в медвежьей пасти, а когда зверь вытолкнул ее лапой, слева на его окровавленную и окривевшую на левый глаз голову с остервенением набросился Серко. Хватки его были настолько болезненными, что медведь был вынужден оставить меня и вступить с лайкой в ожесточенную драку, не на жизнь, а на смерть.

Я как мог быстрее поднялся на ноги, отбежал на несколько шагов в сторону, на ходу раскрыв затвор бескурковки, из которой автоматический эжектор выбросил стреляные гильзы. Едва успел вложить в стволы пулевые патроны и закрыть затвор, одновременно поставив предохранитель на «огонь», как зверь уже кинулся ко мне. Выпущенные дуплетом пули в череп медведя уложили его замертво у моих ног.

Я бросился к лежавшему на снегу Серко, но все было кончено... Я ощупал его, определил, что ребра и спинной хребет сломаны: на голове зияли раны от клыков зверя.

Спасая меня от неминуемой гибели, Серко самоотверженно набросился на медведя спереди. Если бы он стал хватать зверя сзади, то возможно, выручив меня, сам бы не погиб от могучих лап хищника.

На этой охоте я высоко оценил свою бескурковку с автоматическим эжектором, благодаря которому я успел быстро освободить стволы от стреляных дробовых гильз и зарядить их пулевыми патронами. Без эжектора я вряд ли сумел бы это сделать, так как борьба лайки со зверем длилась лишь несколько секунд.

На этой охоте я убил последнего, 38-го по счету, медведя. После Красавчика и Серко я больше зверовых лаек не заводил и на медведей не охотился.

[Николай Ш]

$VK, Рассказ интересный.

[СВОЯК]

СТЕПНОЙ ПЕРЕПОЛОХ

(реальное событие)

На степную заставу, к пограничникам, с сенокоса, прибегает дедушка - из местных аборигенов-пьянчуг. Он и без волнения то, по жизни заикался - а тут вообще слова сказать не может. Жестами, разгоняя перегар, объясняет - за сыном с ружьем домой бегу - разрешите мол у границы разок бабахнуть - там на наш сенокос ЛОСЬ вышел.

Ну, усмехнулись конечно над дедом - допился мол до ЛОСЕЙ. Валяй, старый. Откуда в степи лоси.

Дед с сыном пролетают на тракторе - воровайке (у которого кузов спереди), а через пол-часа обратно. А в кузовке - ЛОСЬ лежит!!! Вот вам ребята ляха. У тех фуражки на затылок то и съехали.

Фуражки съехали еще больше, когда соседи отзвонились похвастаться, что завалили двух маралов... Мистика.

На следующий день телеграмма пришла - в китайском городе, напротив заставы - в связи с пожаром разбежался... зоопарк. Просьба, в случае перехода на российскую сторону беглых животных передать обратно.

А никого и не видели, честное пионерское!

Изменено 18 апреля, 2010 пользователем СВОЯК

[тундра]

ну пока никого нет попытаюсь немного скрасить вечер

рассказ не мой, деда.

было это после войны в Германии.

Где он служил еще пять лет после Победы. Нчальник его майор, оказался охотником, а компании не подбиралось, вот и поискал среди личного состава. в общем сошлись и на охоты частенько хаживали.

вот в очередной раз идут на кабанов (кабана говорит было много), при подходе к полю разошлись. "Подхожу к опушке, стадо поле переходит метрах в двустах, прилег. Карабин немцкий с собой носил, он удобнее нашего был. Выстрелил первый пал", ну в общем как я понял больше и не надо было. но вот "стадо взбесилось и понеслось", свиней не много было, но сколько не помню, может около десятка. "сначала промедлил а потом вижу дело плохо. сменил диспозицию. Сижу на сосне, думаю как забрался, а сосенка попалась худенькая да без сучков, сижу. Кабаны совсем взбесились, от карабина что под сосной остался только щепки летят, дальше хуже давай сосну подрывать, сосна закачалась. Но тут вспоминаю ТТшник в заднем кармане. стрелял прицельно, но одной пулей не сваливало, только с двух. в пистолете было семь патронов, положил трех, остальные напугались и убежали." Так часть обеспечили не запланированым мясом.

[Партизан]

ну пока никого нет попытаюсь немного скрасить вечер

рассказ не мой, деда.

было это после войны в Германии.

Где он служил еще пять лет после Победы. Нчальник его майор, оказался охотником, а компании не подбиралось, вот и поискал среди личного состава. в общем сошлись и на охоты частенько хаживали.

вот в очередной раз идут на кабанов (кабана говорит было много), при подходе к полю разошлись. "Подхожу к опушке, стадо поле переходит метрах в двустах, прилег. Карабин немцкий с собой носил, он удобнее нашего был. Выстрелил первый пал", ну в общем как я понял больше и не надо было. но вот "стадо взбесилось и понеслось", свиней не много было, но сколько не помню, может около десятка. "сначала промедлил а потом вижу дело плохо. сменил диспозицию. Сижу на сосне, думаю как забрался, а сосенка попалась худенькая да без сучков, сижу. Кабаны совсем взбесились, от карабина что под сосной остался только щепки летят, дальше хуже давай сосну подрывать, сосна закачалась. Но тут вспоминаю ТТшник в заднем кармане. стрелял прицельно, но одной пулей не сваливало, только с двух. в пистолете было семь патронов, положил трех, остальные напугались и убежали." Так часть обеспечили не запланированым мясом.

Хороший рассказ..

[Valerich]

Тундра спасибо за рассказ.

А то чейта тишина какаято.

Лет 7 назад,охотились в Воронежской области.

Вышел кабан,даже не скажу примерно какой,но очень

большой.От меня прошел метров в 100,я даже и не думал

стрелять. А от кума хозяина,у кого были прошел в метрах тридцати.

Он в траву присел кабана пропустил и со спокойной душой идет к нам.

А его спрашивают"Кума ты чего же не стрелял"Он с задумчивым видом закурил,

и отвечает"Че не стрелшял че не стрелял,глянул рядом деревьев нет на которые залесть

можно,вот и не стрелял"

[mih64]

День рождения Француза.

http://' target="_blank"> Жил-был в наших краях мужик по прозвищу Француз. Хотя, почему «жил»? И

сейчас может живет А почему Француз – за давностью и не упомнит никто.

Ну, Француз и Француз. Бывает и похлеще прозвища.Ну так вот. Был он охотник хороший, удачливый можно сказать. А по жизни – человек тихий, незлобливый, о таких говорят - мухи не обидит. Зверя в тайге бил всякого – и оленя, и волка, и росомаху, и птицу любую и мелочь

заячью. А вот медведя никогда. Или боялся, или из суеверия – но встречи с косолапым всячески избегал и от медвежьей охоты отказывался наотрез.Но вот на день рождения Француза мужики решили организовать ему «царский подарок». Сюрприз. Медведя. Живого. Чтобы Француз его завалил. На окраине поселка организовали приманку – свежие потроха, требуха, всякая прочая тухлятина – ништяки медвежачьи. В разгар пьянки дозорный доложил – пришел мишка. Причем матерый. Осталась самая малость – уговорить Француза. Долго уламывали всем коллективом - мол, какой ты охотник, если медведя ни разу не взял,

нельзя отказываться – подарок ведь от всех, давай, запомнишь день рождения на всю жизнь и т. п. Уговоры подействовали или количество выпитого дало о себе знать – Француз согласился.

Обложили мишку полукругом, человек 15 на подстраховке, посередине Француз.

Прицелился, выстрелил. Вот почему из толпы охотников, которые особо и не прятались, и были даже ближе, но медведь ринулся именно на Француза – знает только сам медведь.

Молча, несмотря на ранение, со всей медвежьей скоростью, понесся он на

Француза. Как бежал Француз… Почему больше никто не стрелял – потом у всех были

разные версии. Кто – в ступоре, кто по пьяне не успел сразу отреагировать, кто боялся в своих попасть перекрестным огнем, кто боялся попасть в Француза…

Там столб стоял фонарный. Видимо, Француз оценил свои силы и решил, что столб – его последний шанс. Прыгнул на него и пополз вверх Вернее попытался поползти. Столб оказался гладкий и скользкий словно отполированный. Француз сползал и сползал… И только тут раздались выстрелы. Практически залпом. Медведь принял на себя весь свинец и рухнул за несколько шагов до Француза. Мужики подошли к Французу – он сидел на земле, обняв столб руками и ногами, по щекам текли слезы, и обделавшись по полной программе (а кто

бы на его месте не обделался? Даже не смеялся никто и никогда над ним по

этому поводу). Когда Французу влили в рот стакан водки и дар человеческой речи вернулся

к нему – первое что он сказал было: «Да, мужики, этот день рождения я никогда не забуду…».

[aholz]

Прикольно, Миша. С медведями завсегда какие-то неразберихи получаются. Было как-то в Сибири. От буровой до балков было метров 400 и буровики со смены ходили ночью через тайгу с паялками (вместо фонарей) Вот бредет один, уже балки видны. Смотрит, а на дерево какой-то придурок лезет. Метра полтора над землей. Бурила со-слепу не разобрался, взял кол да как по жопе саданет (пошутил типа) А с дерева медведь падает. Мужик с вытаращеными глазами прибежал в балок, народ поднял и с ружьями к тому дереву. А под деревом дохлый медведь лежит. Инфаркт у него приключился. Во как бывает...

[егерь 34]

День рождения Француза.

Жил-был в наших краях мужик по прозвищу Француз. Хотя, почему «жил»? И

сейчас может живет А почему Француз – за давностью и не упомнит никто.

Ну, Француз и Француз. Бывает и похлеще прозвища.Ну так вот. Был он охотник хороший, удачливый можно сказать. А по жизни – человек тихий, незлобливый, о таких говорят - мухи не обидит. Зверя в тайге бил всякого – и оленя, и волка, и росомаху, и птицу любую и мелочь

заячью. А вот медведя никогда. Или боялся, или из суеверия – но встречи с косолапым всячески избегал и от медвежьей охоты отказывался наотрез.Но вот на день рождения Француза мужики решили организовать ему «царский подарок». Сюрприз. Медведя. Живого. Чтобы Француз его завалил. На окраине поселка организовали приманку – свежие потроха, требуха, всякая прочая тухлятина – ништяки медвежачьи. В разгар пьянки дозорный доложил – пришел мишка. Причем матерый. Осталась самая малость – уговорить Француза. Долго уламывали всем коллективом - мол, какой ты охотник, если медведя ни разу не взял,

нельзя отказываться – подарок ведь от всех, давай, запомнишь день рождения на всю жизнь и т. п. Уговоры подействовали или количество выпитого дало о себе знать – Француз согласился.

Обложили мишку полукругом, человек 15 на подстраховке, посередине Француз.

Прицелился, выстрелил. Вот почему из толпы охотников, которые особо и не прятались, и были даже ближе, но медведь ринулся именно на Француза – знает только сам медведь.

Молча, несмотря на ранение, со всей медвежьей скоростью, понесся он на

Француза. Как бежал Француз… Почему больше никто не стрелял – потом у всех были

разные версии. Кто – в ступоре, кто по пьяне не успел сразу отреагировать, кто боялся в своих попасть перекрестным огнем, кто боялся попасть в Француза…

Там столб стоял фонарный. Видимо, Француз оценил свои силы и решил, что столб – его последний шанс. Прыгнул на него и пополз вверх Вернее попытался поползти. Столб оказался гладкий и скользкий словно отполированный. Француз сползал и сползал… И только тут раздались выстрелы. Практически залпом. Медведь принял на себя весь свинец и рухнул за несколько шагов до Француза. Мужики подошли к Французу – он сидел на земле, обняв столб руками и ногами, по щекам текли слезы, и обделавшись по полной программе (а кто

бы на его месте не обделался? Даже не смеялся никто и никогда над ним по

этому поводу). Когда Французу влили в рот стакан водки и дар человеческой речи вернулся

к нему – первое что он сказал было: «Да, мужики, этот день рождения я никогда не забуду…».

Даа неплохой подарок на днюху,хорошо что так все закончилось!

[СВОЯК]

Про Отца.

Еще будучи юным, от мужиков, живущих в поселке мне часто доводилось слышать такую уважительную фразу, если разговор заходил о рыбалке и моем отце: "Куда нам до Яковлевича, от него даже рыба на хвосте удирает!"

Спрашивал у отца, тот отнекивался - мол придет время, узнаешь. И время пришло.

Однажды я разговорился с человеком тайги - некогда семейным конторским служащим, увлеченным охотой и рыбалкой, а теперь пьющим старцем, кормящимся лесом - дядей Геной (царство ему небесное). И тот мне поведал, как оно было на самом деле. Я в свою очередь подколол отца. Отец ухмыльнулся, и рассказал как было, дополнив дядю Гену.

В итоге я стал обладателем истории из первых рук, а точнее двух рук и четырех глаз.

В советские времена, когда отец отслужив, осел в поселке он пристрастился к рыбалке. Время было дефицитно-скудное, но природа еще пышила своими богатствами. Отец, разжившись куском медной жести сделал самодельную блесну. Увесистую, непомерных размеров и на взгляд моего папы самую-самую красивую. Но вот только испытывать ее отец постеснялся вблизи поселка - засмеют. Ушел, подальше от глаз в самый дальний конец ближайшей порожистой реки, да там еще и на тот берег на плоту переплыл.

Огляделся - никого. Прицепил блесну к леске, замахнулся спинингом... А тут из кустов, укатываясь со смеху Гена вылазит - ты мол каких крокодилов этим пугать собрался!

Да, конфуз. Делать нечего - раз приперся в такую даль, надо и попробовать. 

Под ехидную ухмылку Гены, делает заброс. Далеко швырнул, от злости, почти к противоположному берегу - надеясь оторвать ее сразу, и делу конец. Не тут то было...

С металлическим звоном, блесна, не успев коснуться воды отлетает в сторону. А из воды, сделав свечку, вылетает огромная щучара... и на хвосте, как дельфин начинает у..бывать вниз по течению... 

Глазами, что яблоки, проводив ее взглядом - покатились со смеху. 

Потом долго эту блесну Гена клянчил, но отец ее в оконечном итоге оторвал.

А по поводу той щуки - на поверхности стояла, а тут ей такой подарок по балде и прилетел, мгновенно подняв авторитет моего отца. Хотя свой непоприкаемый титул самого главного поселкового "браконьера" мой отец заработал долгими годами, богатыми на трофеи. Я горжусь своим отцом.

[cabeson]

баян не мой...но ржал долго

"А республика Таймыр живет без публики,

А по ночам, а по ночам тут тишина,

Да по полянам бродят мишки, ушки круглые.

И летающих тарелок до хрена.." (Такие слова в своей КСПэшной молодости часто распевал под гитару у костра Вован)

Преамбула.

Вечно пьяный, а в конце восьмидесятых так еще и больше обычного от лигачевского сухого закона и паленой водки заполярный север России. В начале июня над Таймыром привычно глумилась погода - плотно кутала еще мерзлую тундру сплошной низкой облачностью, лизала стылые лайды злым промозглым северным ветром, до слепоты целовала стеклянные глаза домов мокрым снегом. Ровно в одиннадцать часов, (не важно дня, или ночи, ведь в Заполярье в это время полярный день) из окон обглоданного до синевы за долгую зиму "черными" пургами, одноэтажного деревянного здания аэропорта, пьяно грянуло: "Па-е-е-е-дим, красо-о-о-тка ката-а-а-ц-ц-о-о, давно я ти-и-и-бя па--а-а-джидал!".

Зашевелились пассажиры задержанных непогодой рейсов - газовики, геологи и прочий лихой бродячий северный люд, кому в приличном городе и остановиться-то было негде. За три дня вынужденного безделья, они уже не по одному разу успели раздавить между собой по литру горькой "за знакомство". Закадычные приятели часто били по углам от скуки друг-другу опухшие от водки лица, садились снова пить мировую, а напившись до кривизны турецких ятаганов, мертвецким сном засыпали под лавками на матрасах из искуренных до надписи "фабрика имени Урицкого> окурках "Беломора" .

Маленький аэровокзал ожил, еще сильнее запахло дешевым табаком и свежим перегаром, захрипели матерно бригадиры вахт и мастера геологических партий.

- Бригадам "Газпрома" пройти спецконтроль! На Мессояху и Тухард вылет ваших бортов через тридцать минут!

- Врачам скорой помощи срочно на выход! Экипаж санборта на Кресты уже в вертолете!

- Представитель Госпромхоза, выписывайте пропуск на машину и грузитесь! -скороговоркой проялал старый динамик.

Свершилось! Метеослужба, наконец-то, дала "добро" на полеты! И потянулась к выходу угрюмыми беженцами с огромными баулами вахта.

По пустеющему залу ожидания, испуганным сперматозоидом носился представитель рыболовецкой артели. Он дергал встреченых знакомых за рукава и с надеждой заглядывал в глаза:

-Моих не видел? Шесть человек! Ну, с Тареи которые? Грузиться ведь надо! - но работяги отрицательно мотали тяжелыми, не успевшими опохмелиться головами.

В самом углу зала, вокруг своих зачехленных ружей, абалаковских рюкзаков и многочисленных картонных коробок с продуктами и гусиными профилями, хмуро переминались с ноги на ногу четыре охотника в военном зимнем камуфляже.

-Ну, и что тебе там, на верху, сказали, Владимирович?

Крепкий пятидесятилетний мужик с трехдневной седой щетиной, грустно развел руками:

-Говорят, не светит вам, ребята! Окно открылось максимум часа на четыре, а за это время вертолеты успеют сделать только по одной ходке. Сказали, что опять все затянет еще дня на три. Хреновый прогноз, мужики. Циклон. Енисей идет, будь он не ладен.

-Да ты что, Владимирович! Какие еще три дня! За это время весь гусь пройдет! Что делать-то будем? Опять пить? Я уже на водку смотреть не могу! Я же только десять дней в счет отпуска взял! Мне через неделю на работу! - горячился Вован, самый молодой из охотников, который в первый раз летел на гуся.

- А я что, господь Бог? Ну, нет, говорят сейчас места на попутных бортах! Вертушки ведь не летали три дня, под винты грузятся!

- Владимирович! Ты моих охламонов не видел? - с безнадегой в голосе спросил подошедший к знакомой четверке неудачников представитель рыболовецкой артели.

- О! Здорово, Иванович! Ты бригаду Васьки рыжего ищешь? Так она еще в восемь утра, первым автобусом в полном составе отчалила в город, чтобы аккурат к открытию магазина успеть. Последнюю бутылку водяры они в полночь приговорили. С шести часов тут по углам шарились, все опохмелиться просили.

- Хана мне! - запричитал снабженец, теперь хрен их и за неделю найдешь по женским общагам! Повесит меня директор! По рации передали, что на точке соляры нет, и основной дизель позавчера умер. Я "ЗиЛ" с бочками и запчастями уже подогнал, <вертушку> оформил. И еще, вот дурак! Выбил для Петрухиных козлов новые матрасы с подушками и десять ящиков китайской свиной тушенки в придачу. Грейтвал называется. Ладно, с этими алканавтами я потом разберусь, но кто сейчас грузить-то в вертолет все это добро будет? Я и Пушкин? Летуны вон уже орут, что если через десять минут на поле не выеду, заберут у меня борт и отдадут геологам.

Глаза снабженца вспыхнули мольбой:

- Владимирович, миленький, выручай! Загрузи со своими орлами мою "восьмерку", что хочешь для тебя сделаю!

- Я тебя за язык не тянул - нежно сгреб снабженца в охапку охотник. Давай так, мы, с большим задором, грузим вертолет твоим барахлом, а ты за это нас высаживаешь на нашей точке. Мы ж от вас всего-то в семидесяти верстах! Договорились? Вот и отлично! Бери наши документы, подгоняй к входу свой "зилок" и беги дорогой, оформляйся.

- Вперед, мои орланоиды! "А борт нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь!", - голосом Утесова пропел Владимирович., - На выход, с вещами! Грузите апельсины бочками! Командовать парадом буду я!

Амбула.

Четверо в хлам усталых больше от трехдневной попойки, чем от погрузки вертолета охотников, наконец-то летят попутным Ми-8 на гусиную охоту. Лететь еще полтора часа. Уже традиционными тремя тостами выпита без закуски очередная поллитровка водки:

- Ну, за метеослужбу! Дала, наконец, "добро" на взлет!.

- Ну, за суровый седой Таймыр!.

- Ну, за любовь!

Тянет в сон и нестерпимо хочется в туалет. Еще через полчаса полета в салон вышел обутый в огромные черные унты из медвежьего меха щупленький и рано оплешивевший от нервной работы бортмеханик Петруха. Он бесцеремонно растолкал художественно храпящего Владимировича, и стал тыкать пальцем в единственный не закрытый грузом мутный иллюминаторный глаз входной двери.

Продрав глаза, Владимирович не сразу понял, где он, и что хочет от него этот тщедушный. Потом, наконец, уразумев, заметил внизу, на озерном галечнике, вяло бредущего, и не обращающего никакого внимания на летящий низко вертолет, очевидно, только что вставшего из берлоги медведя.

- Стрелять будете? - заорал в ухо Владимировичу бортмеханик.

-Конечно!

- Тогда шкуру вам, а мясо нам. Сейчас скажу командиру, что мы договорились, он еще кружок сделает. Готовьте оружие!

Владимирович суетливо растолкал спящих товарищей, потом гордо достал из брезентового чехла еще диковинную в этих широтах новую МЦ 21-12 и зарядил ее самокрутной гусиной "единицей" (крупнее дроби не было). Проворный бортмеханик открыл дверь, и свежий воздух мигом освободил вертолетный салон от удушливого бинарного амбре из солярки и перегара. Высоты было метров десять, не больше.

Как только вертушка зависла над медведем, затявкала магазинка: - бах-бах-бах-бах-бах! Медведь печально уткнулся мордой в снег после третьего выстрела.

- Готов! - радостно заорал Вован, страховавший стрелявшего Владимировича за офицерский поясной ремень.

Командир вертолета быстро нашел подходящую площадку, и умело посадил машину всего в десяти метрах от медведя. Осторожно и неторопливо, чтобы не расплескать раньше времени выпитое, с грацией обожравшихся яблок червей, из вертушки на землю выползли охотники. Словно четыре Копперфильда, они сначала с наслаждением, мощными горячими струями, заставили долго парить мерзлый галечник, и только потом, радостно толкаясь, побежали к медведю.

-Блин, а здоровенный-то, какой! Не меньше чем два двадцать!

-А лапа-то, лапа! У меня пятерня по сравнению с ней ручонка новорожденного! Никак не меньше двадцати пяти сантиметров!

- Ты посмотри, весна, а он жирный! Вот повезло летунам! Может махнемся с ними? Ведь на ведра три сала только его задница потянет!

- Вот вам наглядный пример слаженной работы моей магазинки, моего самоснаряда с крахмалом и моего мастерства, которого, как известно, пропить нельзя!- гордо расцвел улыбкой сытого Щелкунчика Владимирович. Это вам не папковый заводской "Рекорд"!

- Куда вот только грузить его? Хрен затащим через дверь, да и места для него возле кабины уже нет, - задумчиво почесал лысину подошедший бортмеханик. Придется мне идти открывать рампу.

Дружно кряхтя, из рампы на свет Божий из вертолетных потрохов извлекли сначала ржавый тяжеленный железнодорожный домкрат, который с трудом запихнули обратно, но уже через дверь. Пришлось такую же рокировку совершить и запчастям для дизеля, и картонным ящикам-кирпичам с дефицитной свиной китайской тушенкой. Чтобы затащить медведя в вертолет, работали потея все, включая экипаж. Закрыли рампу, и охотники уже с трудом разместились перед пилотской кабиной.

Как только взлетели, из рюкзака Владимировича была извлечена очередная поллитровка.

-Ну, с полем!

-Ну, за мастерство! Молодец. Владимирович, ловко ты его на лету по кумполу!

-Ну, за то. чтобы не трихинеллезный был!

-Мужики, смотрите, он шевелиться! Владимирыч, что делать-то? - благим матом завопил Вован.

-Не боись! У кого нож по близости? Сейчас я его успокою!

Но медведь ждать не стал, он сердито зарычал, и подняв огромную мохнатую голову, стал подозрительно принюхиваться. Потом, очевидно обидевшись, что его заподозрили в трихинеллезе, зло рявкнул так, что заглушил шум винтов. Всем сразу нестерпимо захотелось, как минимум снова отлить. Вован бросился в кабину к экипажу:

-Командир! Он ожил! Садитесь!

Бортмеханик выглянул в салон и обомлел. Медведь уже рвал когтями и зубами рампу, пытаясь увеличить щель, сквозь которую была видна свобода!

Но сразу сесть оказалось не возможно, вертолет летел над большим озером, еще покрытым льдом, но в эту пору уже сплошь в предательских морщинках промоин. Механик с криком:

- В салоне не стрелять! Разбирайтесь сами! - словно он и не крутил вертолетные гайки, а занимался айкидо, вытолкнул упиравшегося всеми членами Вована из пилотской кабины обратно в небезопасный салон и быстро закрыл за ним дверь на замок.

После минутного совещания Петрухиным голосом из-за закрытой двери был объявлен приговор экипажа :

-Вы охотники? Вот и охотьтесь. Он весь ваш! Мы отказываемся от мяса! Забирайте его целиком!

-Вы люди или нет? Откройте скорей дверь, суки! Пустите нас в кабину! - истерично заорал в замочную скважину Вован.

- Конечно мы люди, поэтому у вас будет выбор. Решайте сами, что нам делать дальше, лететь ли нам к берегу высоко и быстро, или низко, и как можно тише?

Стук в дверь пилотской кабины и вопли охотников внезапно прекратились - медведь, заслышав сквозь рев винтов тревожные крики и удары по железу кулаков Вована, повернул к ним свою огромную косматую башку. Четверо бедолаг мгновенно упали и вжались в вертолетный пол, словно алюминиевые заклепки. Вован пополз к выходу и, в смертельном испуге, стал головой пытаться открыть наружу вертолетную дверь.

-Вован, не открывай!- заверещал Владимирович, - если этот гад увидит свет и почует волю, то нам тогда точно трындец! Он нас тут всех сожрет!

"Восьмерка" была оборудована дополнительным топливным баком (такая здоровенная желтая бочка внутри салона с левой стороны). В узком проходе, ближе к рампе, плотными рядами стояли двухсотлитровые бочки с соляркой, следом, навалом, какой-то тоже остро понадобившийся на точке строительный материал, потом шли мешки с мукой и солью, а все это было прикрыто ватными матрасами и подушками. Чтобы быстро разгрузиться на своей точке, охотники погрузили свой <бутор> ближе к вертолетной двери.

Со стороны рампы опять раздался медвежий рев и полетел пух.

- До подушек, гад добрался. Когда с ними закончит, и до нас дело дойдет!

- Вован! Давай замуровывай косолапого! Ты моложе и покрепче, быстро строй стену из <бутора>! Тут тебе работы всего на три минуты.

- А что сразу Вован? Я что ли в медведя стрелял? Это Владимирович отличился, вот пусть он и строит баррикаду. Да еще хвалился, вот какой у меня самокрут, единицей медведя завалил с двадцати метров! И не живит!

Владимирович покорно встал на четвереньки и с трудом поднял у себя над головой ящик свиной тушенки. Аккуратно поставив весь исписанный иероглифами ящик на матрас, он начал осторожно толкать его в сторону медведя.

Кто-то легонько пнул в зад не по годам шустро пятившегося от очередного громкого медвежьего рыка Владимировича:

-Ты не сачкуй, вольный каменщик! Дальше пропихни ящик-то, а то стенка хлипкая получится, развалит он ее в миг.

Когда новоиспеченным масоном был закончен первый, самый опасный ряд "кладки", в работу включились все. За три минуты под самую крышу вертолета были подняты ящики с тушенкой и патронами, мешки с солью и мукой, а красиво увенчал неприступную стену ржавыми зубьями полюбившийся всем за многочисленные погрузки-разгрузки тяжеленный железнодорожный домкрат.

Слабым единственным звеном обороны оставалось только место между дополнительным топливным баком и потолком. Как из амбразуры, гонимый воздушной турбулентной струей пургой из нее летел пух.

-Эх, стройматериалы кончились. Как бы до берега дотянуть, пока нас эта зверюга не учуяла? Какой бы чуркой эту дыру еще заткнуть? - "строители" кровожадно посмотрели на Владимировича. Вмиг протрезвевший "Вильгельм Тель", картинно закатив испуганные глаза на вертолетный редуктор, стал фальшиво изображать чахоточный приступ.

-Вы что, мужики, совсем охренели? Старый я, да и пью и курю много. Меня три дня вымачивать надо! Лучше давай Вованом заткнем! Он еще и не женатый!

"Вертушку" качнуло, резко пойдя на снижение, она зависла в пяти метрах над первым попавшемся безлесным бугром на берегу.

Дверь пилотской кабины приоткрылась, и в щели показались испуганные, размером чуть меньше вертолетных иллюминаторов, глаза бортмеханика. Осмотрев возведенную в салоне великую китайскую стену, и мигом оценив хлипкость ее конструкции, Петруха очередным приемом айкидо молниеносно раскидал жавшихся к пилотской кабине "строителей" и оказался у вертолетной двери. Умело открыл ее за секунду и с криком - "По инструкции, перед посадкой бортмеханик обязан проверить грунт на прочность!" - щучкой выпрыгнул из вертолета.

-Первый пошел! - заорал Вован.

Толкая друг друга, следом за ним быстро покинули пузатое вертолетное брюхо и остальные . На удивление удачно приземлились все, хотя <десантуру> отслужил только Вован. Еще через минуту, подняв с земли смерч жухлой прошлогодней листвы карликовой березы, возле них тяжело плюхнулся на вечную мерзлоту и МИ-8. Из открытой двери густым белым дымом гламурно повалил белый пух.

-Мужики, что дальше-то делать будем?- заискивающе спросил бортмеханик, на ходу расстегивая штаны и пристраиваясь на брудершафт к уже дружно делающим желтый снег охотникам.

- Ты знаешь, что было написано на воротах Бухенвальда? Еден дас зайне там написано, понял?! Каждому свое! Ты механик, вот и механизируй! Думаешь, нам весело было танцевать "Семь сорок" перед закрытой дверью, когда эта тварь очухалась в салоне?

Из окна пилотской кабины показалась голова командира. Из далека было видно, что перекошенный рот командирской головы кричит что-то важное. Разобрать же что, из-за шума винтов было невозможно. Но вскоре всем стало понятно, что так обеспокоило пилота. Если не предпринимать никаких шагов, то через минут пять-семь тяжелая машина, накренившись на хвост, больно клюнет землю рулевым винтом, а если заглушить двигатель, просто утонет в так некстати быстро оттаявшем болотистом бугре. Надо было срочно взлетать.

- Еще немного и "восьмерка" или улетит, или сядет на брюхо, и тебе одному рампу открыть будет невозможно. Думай быстрей, Мимино хренов, - зло проорал механику Владимирович.

-Братцы, помилосердствуйте! - заскулил Петруха.

-Ладно, чего уж там! Вы к нам по-человечески и мы вам тем же самым по тому же месту, - Владимирович схватил щупленького летуна за грудки и зашипел крепким перегаром ему прямо в ноздри:

- У вас тоже будет выбор, или ты сейчас же идешь и открываешь рампу, а дальше как фишка ляжет, или пусть командир улетает на аэродром с новым мохнатым бортмехаником. Вот радость-то будет аэродромному начальству! А чтобы нас тут случайно не забыли, ты пока побудешь в заложниках.

Командир из окна начал грозить механику левым кулаком. Потом правой рукой он схватил себя за горло, выпучил глаза и высунув для наглядности еще и язык, стал изображать зверское удушение то ли себя начальством, толи то, как он удавит механика. В любом случае, покойник будет. Минутой позже командир пустил в ход другие не менее выразительные жесты, издалека очень похожие на те, что производят лыжники, отталкиваясь своими палками при коньковом шаге. Лицо при этом у командира было таким зверским, что бортмеханику почему-то с трудом верилось в гуманизм командира. Вряд ли он предлагал ему пройтись на лыжах до аэродрома, это была бы слишком легкая смерть, да и лыж у него не было. Скорее он грязно намекал ему на что-то более болезненное и весьма унизительное для отца двух красавиц дочерей и любимого зятя строгой тещи хохлушки. Он был также уверен, что нехорошее непременно случится с ним при любом раскладе.

- Похоже ты ему давно небезразличен! У вас уже точно что-нибудь с ним раньше было! Сразу видно, что твой командир горячий мужчина. Вот свезло-то тебе, шалунишка! Ну, скорее решайся, Мимино!

-Мужики! Христом богом прошу! Хоть огнем меня прикройте!- жалобно загнусавил бортмеханик.

- Да легко! - с готовностью вызвался Вован, - только тебе, дружок, придется сначала за нашими стволами в салон сгонять. И патроны смотри не забудь, они тоже все в вертолете остались. Ты знаешь, как-то не до них нам было, когда мы все за тобой без парашютов сиганули. Так что ты уж извини, братан, придется тебе геройствовать без огневой поддержки.

Гуськом, словно подранки гуменики, охотники осторожно пошли к вертолету и замерли почетным караулом возле двери. Механику на миг показалось, что они его просто пугали, и в его глазах промелькнула искорка надежды, что его все же не бросят одного на съедение медведю. Но она тут же угасла, как только до него дошел смысл их иезуитского маневра - они просто отрезали ему путь к бегству:

-Только я открою рампу, медведь выскочит, начнет меня рвать, как Тузик грелку, они спокойно залезут в вертолет и закроют дверь. Боже, как же им там будет хорошо, да еще и с оружием!

Но отступать ему было уже поздно - рулевой винт едва не касался земли. Механик икнул и такой же веселой, как у висельника походкой, прошел мимо охотников к рампе.

Между створками рампы вороными огромными гнутыми зубилами торчали длинные, как жизнь библейского Адама, медвежьи когти. В щели показался и налитый кровавой злобой глаз разъяренного зверя. Петруха отчетливо увидел в нем свое неотвратимое будущее и осознал, что для него оно будет таким же радужным и счастливым, как и для глупыша тюленя, попавшего в зубы голодной касатке. Открыв трясущимися руками, замок рампы, он быстро отскочил в сторону, развернулся и уже собирался бежать к спасительной двери, но не успел. Что-то огромное и беспощадное, с чем нельзя было договориться ни при каких обстоятельствах, настигло его своей огромной тенью, и, оглушив сильнейшим ударом, сначало отшвырнуло тщедушное тельце механика далеко в тундру, словно бейсбольный мяч. В очередном своем полете, любимец тещи, одновременно умело делал два дела: он дико орал и молил Бога о том, чтобы при падении успеть умереть, до того, как медведь начнет терзать его плоть.

Как только охотники услышали душераздирающий вопль несчастного Петрухи, они начали дружно штурмовать вертолетную дверь. Суетливая погрузка сильно осложнялась еще и тем, что ступенек не было, бортмеханик не установил их, так как очень спешил проверить грунт перед посадкой. Замыкающим оказался Вован. Он даже успел наполовину забраться в салон, но обладающее нечеловеческой силой существо, словно штопор пробку, вырвало его цепляющийся за жизнь организм из вертолета и бросило на землю. Последнее, что видели его глаза, перед тем как их залепило пахнувшим багульником и талым снегом грунтом, была черная медвежья шерсть. Во всю мощь своих не курящих легких Вован закричал:

-Миша! Это не я стрелял! Я только: но дальше разобрать что же еще хотел сказать медведю Вован было невозможно, вместо слов раздалось только буль-буль-буль - чудовище, наступив на его голову мохнатой лапой, топило его в тундровой жиже.

Потерявший возможность аргументировано донести словами медведю свою не причастность его ранению, Вован затих, вспомнив, прочитанное в какой-то умной книжке утверждение, будто медведь теряет всякий интерес к человеку, как к добыче, если только он не сопротивляется, не бежит, а притворяется мертвым. Очевидно, неподвижно распластанным на земле камуфляжным пятном он действительно представлялся медведю стопроцентным мертвецом, раз тот так быстро оставил в покое его голову.

ПОСТАМБУЛА.

Бог не услышал молитву Петрухи. Он не умер при очередном своем приземлении после затяжного полета, в который его отправила отлетевшая от чудовищного удара огромных лап рвущегося на волю медведя створка вертолетной рампы. С гирями на ногах в виде тяжеленных медвежьих унтов, бортмеханик мохнатого рейса прыжками, которым позавидовал бы махровый австралийский кенгуру, мчался к спасительной <вертушке>. Желание быть когда-нибудь красиво прибранным после того, как он от глубокой старости тихо умрет на белых простынях в окружении дочерей, их мужей и многочисленных взрослых внуков было так сильно, что он легко, как пушинку оторвал от двери и сбросил на землю карабкающегося в салон Вована. Устранив единственное препятствие на пути к долгой счастливой семейной жизни, Петруха использовал его орущую что-то голову как ступеньку, тушканчиком запрыгнул в вертолет и стал судорожно дергать уже благоразумно закрытую вторым пилотом дверь кабины.

Когда Владимирович наконец нашел патроны, и трясущимися руками стал заряжать свою пятизарядку, сквозь брешь в <китайской стене> и распахнутую рампу <восьмерки> он увидел маячащего уже вдалеке маленьким черным пятном удирающего во всю прыть из грохочущего вертолетного плена медведя. Потом салоне истерично заорал живой механик, а в дверь полезло плюющееся грязью безобразное существо, в котором с трудом он узнал Вована.

Владимирович ничего не понимал, но на всякий случай счастливо заржал. Ведь судя по всему, все остались живы, пора было срочно закрывать рампу, пить водку за спасение и лететь, наконец, на гусиную охоту.

ЭПИЛОГ.

Когда в таймырском небе затих вертолетный рокот, и наступила долгожданная звенящая тишина, Владимирович по хозяйски оглядел выгруженный возле своей фактории охотничий скарб. Вроде ничего не забыто: вот ящики с патронами, вот три ящика с водкой, вот мешок картошки, вот картонные коробки с другими продуктами, к которым присоединился и ящик китайской тушенки, изъятый у рыболовецкой артели <за вредность> мохнатого рейса. Сверху все это добро прикрывал новенький матрас. На почти целую подушку была заботливо уложена грязная голова Вована. Его такое же тяжелое и бесчувственное, как лежащий возле него уже по привычке выгруженный зачем-то чужой железнодорожный домкрат, тело было все облеплено белым пухом. Вован был мертвецки пьян и спал. Во сне он постоянно тревожно вздрагивал и сучил ногами.

- Да, натерпелся, бедняга. Ну, ничего, водка есть, отойдет к концу охоты, - уверенно сказал товарищам Владимирович.

В этот год гусь шел как никогда хорошо.

[Михалыч007]

[Алексей 44]

Наткнулся в сети (Ганз.ру) на интересный рассказ. Скопирую сюда, думаю вам понравится.

Случай совершенно реальный. Без всяких приукрас. Случившийся 12 октября 2008 года на севере Иркутской обл.

То, что схватки не избежать, Александр понял сразу. Уж кто-кто, а он с этими лохматыми друзьями уже встречался и знал, чего от них можно ожидать. Но раньше те всё больше наведывались по ночам, скорее из любопытства, а не из желания чем-либо поживиться. Собаки всегда были начеку и их неистовый лай то в начале ночи, то в её середине, а то и в конце, уже ни раз, с тех пор как деревня приказала долго жить, поднимал их с Валентиной с постели. Принуждая срочно зажечь керосиновую лампу, поскольку про электричество здесь они давно забыли, быстро одеться, схватить в руки заряженную двустволку, и с фонарём выскочить на крыльцо. Остервенело рвущаяся как зверь на цепи крупная рыжая сука Джина, своим яростным рёвом всегда показывала, с какой стороны незваный гость заявился. Одного либо двух выстрелов, озарявших вспышками и грохотом округу, как правило, всегда хватало, чтобы косматый гость ретировался. Лишь лет пять назад один из них вдруг решил почему-то не убегать, и его пришлось завалить прямо у ограды, которую он намеривался преодолеть.

Громкий и испуганный крик Валентины: <Са-аша-а! Ме-едве-едь!>, застал его в катухй, где он, подсвечивая себе налобным фонарём, надетым сверху на вязанную шапку, вычищал навоз. День к тому времени начал угасать, потихоньку подбираясь к сумеркам. Моросящий дождь не прекращался, и в стайке, с единственным небольшим окошком было почти темно.

Сразу же за криком жены бешено взревели собаки. Выскочив из дверей с лопатой в руках, Александр бросил взгляд во двор и остолбенел от увиденного. В его сторону, от крыльца, сломя голову летела жена, а за калиткой, встав на дыбы, на одних задних лапах к их двору бежал огромный медведь.

<Ого-го!!! Какой здоровый! > - сразу пронеслось в голове мужика, и он на секунду остолбенел. Испуг, конечно, был! Как без него? Только мгновенный, после которого, мозг принялся решать главную задачу: <Что предпринять!?>

<Домой к ружью! Но путь отрезан!> - медведю до крыльца один прыжок - калитка не помеха, а Александру бежать, да бежать.

<Валюха успеет!> - пока он за неё не боялся, - <А вот телёнок:!>

Тот спокойно пасся в нескольких метрах от него, не обращая внимания ни на крик хозяйки, ни на злобный лай собак. Отставив в сторону лопату, Александр открыл калитку перед носом жены и, дождавшись, пока та окажется за его спиной, быстро вынырнул во двор и бросился к Сёмке. Ухватил того за тело, и, стараясь не терять из поля зрения медведя, попытался тащить телёнка туда, где сейчас была Валентина, а в стайке, привязанная цепью за шею, стояла уже подоенная корова Марта. Но Сёмка не давался! Пытаясь всё-таки спасти бычка, хозяин оббежал его с другой стороны, потеряв из виду медведя, и принялся толкать его руками, но сапоги скользили на мокрой траве, а бычок стоял, раздвинув ноги, показывая свой норов.

То, что за спиной что-то произошло, Александр понял мгновенно, когда вдруг услышал, как яростный лай Джины в один миг оборвался, та отчаянно завизжала и принялась отрывисто скулить. Вместе с ней <Са-а-ша-а! Сюда-а!!!> закричала Валентина. Бросив лишь мимолётный взгляд в сторону ворот, и увидев медведя уже во дворе, исступленно треплющего в своей пасти Джину, да так, что гремела цепь, за которую та была привязана, мужик, бросив телёнка, рванул к жене.

Как медведь попал во двор они проглядели оба - то ли он прошел через калитку, то ли дёрнул за ближнюю к калитке воротину и та раскрылась. Но то, что он сумел поймать Джину в какие-то секунды, то это было точно.

Стоя за хлипким штакетником калитки и забора, над которыми ещё не меньше чем на метр, Александр с сыновьями когда-то щелясто набил пяток нешироких досок, дабы куры не смогли покинуть хоздвор, он всё соображал, как им с Валентиной поступить. О том, чтобы выскочить и бежать к дому, не было и речи - как косолапый умеет ловить добычу, он им уже на Джинке показал. Спрятаться рядом с коровой в катухй, означало обречь себя на неопределённость. Если зверь туда ворвётся, то справится с ним будет невозможно. Крыша стайки, куда в принципе можно было залезть, тоже могла их не спасти. А удирать от медведя бессмысленно - иногда этого не может сделать даже олень!

<Делать нечего - придётся драться!> - сделал окончательный для себя вывод человек. Это решение сразу успокоило его и настроило на удачу. Не хватало единственного - оружия. Лопата для боя была не годна, но он вспомнил, что вот тут - за углом, стоят у него два лома.

<Против лома нет приёма!> - эта расхожая шутка даже на миг развеселила его, когда он прикидывал, какой же ему взять. Тонкий шестигранный показался легким, и он остановился на круглом тяжелом.

Скоро Александр снова стоял на высоком в четверть метра приступке за забором спиной к стене стайки и глядел на то, что творилось во дворе. Дурак Сёмка, так и не догадываясь, что его сейчас будут убивать, всё щипал траву на том же месте, где его недавно хозяин бросил, совсем не обращая внимания на то, что в округе происходило. Медведь, распахнув вторую воротину, всё трепал Джину, а та ещё время от времени еле-еле визжала, но на зверя приступом, через грядки огорода начал наступать живущий без привези кобель Тузик. Он, хрипло лая, всё подбирался к медведю, намериваясь тяпнуть того за зад. Где-то здесь же - по двору, ещё до начала баталии, носилась маленькая собачонка Моська, но с приходом незваного гостя, с трусливым и обиженным лаем, бросилась она в дыру под веранду и испарилась там, как будто её небывало.

Тузику хватануть непрошенного гостя удалось! Тот сразу бросил Джину и ринулся за обидчиком, начавшим удирать прямо по грядкам мимо гаража к забору за сарай. Сделав всего пару небольших прыжков на четырех, зверь вновь вскинулся на дыбы и снова побежал на задних лапах, не забывая балансировать передними!

Нет! Это был не цирк! Столь динамичного поведения нашим зрителям видеть не приходилось! Медведь бежал не семеня, как дрессированный артист, а мчался заправским атлетом, размахивая лапами. Его голова беспрестанно крутилась, то вправо, то влево, фиксируя взглядом всё, что попадалось ему на пути! Хозяевам даже казалось, что их двор этому гостю знаком, и он на ходу проверяет, на месте ли всё лежит!

Тузик вылетел с другой стороны сарая и без оглядки пронёсся мимо бычка, который, наконец, насторожился и глянул туда, откуда появилась собака. Выбежавший вслед за собакой медведь, всё на тех же двоих, а не на более привычных четырёх, заметив перед собой телёнка, громко рыкнул и прыгнул на него. Заторможенный до этого Сёмка, вдруг упредил прыжок, сорвавшись с места в карьер, и кинулся наутёк прямо в распахнутые ворота.

Тут не выдержали нервы у Валентины.

- Са-аша! - закричала она прямо в ухо мужу, - Бежи-им! Бежи-им в деревню!!!

- Нет! - жестко и коротко ответил тот.

И это твёрдое мужнее <НЕТ>, такое простое и уверенное, заставило не только подчиниться, а даже поверить, что всё обойдется.

Лохматый гость крик, конечно, услышал! Приземлившись после прыжка на четыре, он тут же резко развернулся, вновь встал на две, бросил быстрые взгляды вокруг себя и без опаски подошел к забору. Оказавшись всего в метре от наблюдающего за ним человека, который тотчас уловил омерзительный запах зверя.

Александр стоял, не шелохнувшись, крепко сжимая обеими руками чуть приподнятый над левым плечом лом и сердце его вдруг зашлось, сдобренное приличной порцией адреналина. Он понял, что момент истины настал! Холодный пот излился по всему телу, принудив вспотеть ладони, от чего его оружие готово был выскользнуть из рук и мысль, что это может произойти, вмиг успокоила человека.

Других мыслей у него не было! И быть не могло! На всём свете было их только двое! Был он и куда более сильный враг, которого следовало победить! Или под ним достойно умереть!

Человек должен был ударить! Непременно ударить первым! Тогда у него был шанс выжить и защитить жену, а больше шансов не имелось!

Но бить надо было только наверняка!

Гораздо выше головы Александра, который сам стоял не на земле, в щели между поперечными досками, вдруг показался огромный чёрный кожаный кончик носа, ноздри у которого шевелись. Зверь с шумом втянул в себя воздух, оглушительно рявкнул и махнул левой лапой в районе своего живота так, что весь штакетник забора, то ломаясь, как спички, а то просто отлетая в сторону, образовал правее человека здоровенную дыру. Этого медведю показалось мало, и он там же махнул ещё правой! Весь штакетник отлетел окончательно, заодно прихватив с собой и толстый диагональный брусок.

Понимая, что зверь проход для себя сотворил, Александр сжал в напряжении зубы, чуть развернулся, притиснувшись к калитке, и вскинул лом над собой.

По огромной голове, появившейся в проёме, промахнуться было нельзя! Удар со всей силы, что имелась у бьющего, пришелся по черепу перед ушами, но зверь от него выстоял, лишь начав крутить головой. А мужику ничего не оставалось, как раз за разом, словно выполняя привычную крестьянскую работу, вскидывать лом над собой и что было силы бить плашмя по здоровенному черепу, по длинно вытянутой морде и по чёрной кожанке носа. Наконец медведь рухнул! Рухнул ничком, раскинув в разные стороны лапы! Рухнул так, что голова его упала рядом с настилом, на котором Александр стоял, и наносить удары по ней стало невозможно. Поверженного врага надо было добить, добить обязательно и человек, открыв калитку, выскочил во двор. Туша лежала пред ним, но ударить по голове он здесь тоже не мог. Мешали доски над забором и оставшийся после разрушения на своём месте верхний брус, к которому когда-то прибивался штакетник. Понимая, что останавливаться ему нельзя, мужик принялся наносить удары по всему, что видел - по шее, хребту, по бокам.

Радость! Радость у человека была! Пока ещё не полная. Он уже готов был крикнуть жене и бежать с ней в дом, но медведь пошевелился. Сначала немного, лишь подтянув под себя лапы, а потом :.

Как зверь вскочил, Александр даже не понял! Удар правой, исподнизу, был таким, что лом покинул его руки словно пушинка, а человек отлетел метра на три, стукнувшись головой о стенку стайки, потеряв при этом шапку. Он вскочил сразу, глядя на место, где приземлилось его оружие, с полным пониманием того, что голыми руками ничего сделать не сможет. Лом лежал недалеко - метрах в двух, но медведь его подобрать не дал! Возникнув перед человеком в единое мгновение, как стена, заслонившая собой не только угасающий день, но и весь белый свет! Огромный, страшный и зловонный!

И они сцепились, как два борца! Как пигмей с великаном!

Александр поймал медведя над собой руками за грудки, не давая ему приблизится вплотную, а тот, положил свои мягкие лапы противнику на плечи и всей своей массой придавил его спиной к стене катухб. Начав при этом ловить человека за голову!

Клыки! Большие желтые клыки и зубы в красной пасти, обрамленной трясущимися чёрными брылями, всё клацали, промахиваясь, то возле одного, то возле другого уха. Александр крутил головой, уклоняясь от этих клыков, как мог! Брызги крови из разбитого носа медведя и слюни, слетающие с вытянутых губ, залили всё его лицо! Сколько это тянулось, сказать не может никто, но Валентине показалось, что целую вечность.

Долго это продолжаться не могло и тогда медведь, поняв, что он человека за голову поймать не в состоянии, схватил его за левое плечо и начал трясти так, как совсем недавно тряс собаку.

Боль! Страшная боль пронзила всё тело Александра, и он закричал, призывая на помощь жену:

- Валю-юха-а! Бе-ей! Бе-ей его по носу-у!

А та, с самого начала схватки пребывающая в шоке от того, что видела, с замиравшим от страха сердцем и ужасом, охватившим всё её сознание, не способная до этого момента оторваться от угла стайки, возле которого стояла, вдруг подхватилась, вынырнула из калитки, отыскала обломок толстого бруска, что до этого отломил медведь и, подняв его над головой, смело бросилась на выручку мужа.

Зверь ей ударить себя не дал! Лишь уловив краем глаза её появление, он выпустил из пасти мужнее плечо и вновь исподнизу и назад, теперь уже открытой лапой, врезал женщине в пах.

Её спасли лишь джинсы, в которых она была! Другую одежду, он бы наверняка когтями пробил!

Удар отбросил Валентину метров на пять. Упав на грядки, она начала ловить ртом воздух и на время потеряла сознание.

Потерял себя и Александр. Как он падал под медведем, запомнить не удалось, но очнулся от того, что зверь волочил его рывками по земле, ухватив клыками за голень левой ноги. Другая нога неловко подвернулась, безжизненная голова и руки от тех рывков болтались, цепляясь за неровности, вся одежда снизу задралась, сползла к шее, оголив спину с животом и это ощущение холода, капающего сверху дождя, грязи и такой близкой сырой земли привели человека в чувство. Не подавая вида, что очнулся, он осторожно подтянул правую ногу к животу и дождался того момента, когда зверь его отпустил, намериваясь передохнуть. Удар каблуком сапога в кожанку носа был нанесён с такой силой, что медведь ухнул и повалился боком в грязь. Не теряя больше ни секунды, Александр перевернулся, быстро встал на карачки, намериваясь сорваться и бежать к ружью, но, не успел даже вскочить, как был сбит звериной лапой.

Вновь оказавшись на спине, он начал крутиться как змея, стараясь не поддаться медведю. Он пинал его ногами, бросал ему в морду комья земли, что попадались под руку, матерился и рычал не хуже самого медведя, но силы были не равны. Зверь подмял его под себя, сумев задними ногами вдавить в пухлую землю недавно выкопанного огорода его ноги и остаться стоять на них. То же самое ему скоро удалось сделать с руками.

Распятый как Христос, весь вымазанный в грязи, имеющий возможность только вращать головой, Александр вновь, как и у стайки, не давался медведю. Вновь, то у одного, то у другого уха щёлкали клыки, вновь из носа зверя обильно текла кровь, заливая лицо и заставляя попробовать её на вкус. Вновь с нижней губы слетала слюна:

Но всё же зверь сумел голову поймать! Нижний клык подцепил левую глазницу, а верхний, сдавил затылок! Сразу особой боли Александр не испытал, но мысль о том, что жизнь подошла к концу, у него мелькнула. Череп затрещал! Трещал как сухая яичная скорлупа, готовый вот-вот развалиться! Человек чуял, как у него шевелится мозг! Глазное яблоко, зажатое клыком, готово было от напряжения лопнуть и кровь, теперь уже кровь Александра густо потекла по его щеке.

А медведь всё сжимал свою пасть! Сжимал, но раскусить голову не мог! Верхний клык начал с хрустом скользить по черепу, оставляя после себя рваную рану, из которой тоже хлынула кровь.

Когда клык оказался на лбу, человек нашел в себе немного сил и откинул голову к своему правому плечу, вырвав её из пасти зверя!

Других сил больше не было! В голове шумело, сознание терялось и захотелось лишь одного: <Быстрее бы всё это кончилось! И не важно, как!>.

Александр сам закрыл свой последний глаз.

Медведь, осознав, что его добыча сопротивляться перестала, сошел с её конечностей и начал слизывать с жертвы кровь. Его шершавый, как наждак, язык, сперва легонько, лишь мелкими мазками принялся гулять по лицу, но уже скоро он с жадностью протягивал его от шеи до самого лба! Лез в глазницу и лакал оттуда! Потом перебрался на рану головы:

Сознание к человеку стало возвращаться. Ощутив на лице язык зверя, пышущую жаром пасть и прерывистое от возбуждения дыхание, ему вдруг расхотелось так глупо умирать.

Он отыскал в себе силы, вывернулся из-под медведя, схватил его правой рукой за окровавленные ноздри и начал отталкивать от себя! Зверь мотнул головой, и кисть человека оказалась у него в зубах. Вновь дикая боль пронзила теперь уже другую руку. Александр почувствовал, как клыки и зубы зверя принялись пересчитывать кости на его пятерне. Чтобы хоть как-то ослабить боль, он протолкал её глубже и ощутил, как медведь начал грызть его запястье. Надо было что-то предпринять! Надо было! И человек не нашел ничего другого, как сунуть зверю в пасть вторую руку, начав в ней пальцами ловить медвежий язык в страстном желании его оторвать. Давление на правую руку тут же ослабло.

Мужик стоял уже на коленях, а медведь, мотая головой, старался от него освободиться. В этот момент Александр увидел, что лежащая невдалеке от борющихся жена, начала шевелиться, и дико закричал:

- Ва-аля, бей! Бей его гада по носу!!!

Окончательно прейдя в себя от этого крика, но ещё с очумелой головой, Валентина вновь, как и прошлый раз подхватила брусок, с которым упала и вновь бесстрашно бросилась на выручку мужа.

Удар пришелся точно по кожанке! Да такой, что женщина сломала себе первую фалангу на безымянном пальце правой руки! Медведь отскочил от Александра, освободив свою пасть, громко рявкнул, и бросился теперь на Валентину, врезав ей лапой по бедру. Она вновь отлетела на несколько метров, зарывшись лицом в грядку, а зверь с бешенством навалился на неё. Он хватал её зубами за ноги, стремился оторвать кусок мяса от бёдер, исполосовал клыками всю её спину, изорвав в клочья куртку, кусал за локти и уже подбирался к голове. Женщина лежала ничком, убрав под себя руки и, ощущая боль от каждого укуса, думала о том же, о чём совсем недавно думал её муж: <Это конец! Это конец! Быстрее бы всё это кончилось! И не важно, как!>.

Но муж так больше не думал! Он уже встал, дошел до своего лома, поднял его, превозмогая боль, обеими руками у себя над головой, подскочил к наседающему на жену зверю и что было силы, обрушил своё оружие на голову врага.

Медведь рухнул сразу, придавив всей своей массой Валентину. Бить его дальше было нельзя - голова лежала рядом с головой жены, и тогда Александр, бросив лом, оттолкнул ногой медведя и, ухватив руками Валентину, принялся её вытаскивать проговаривая:

-Валя! Валя! Ты как?

- Жива, Саша. Жива, - негромко ответила жена, и толика радости прокатилась по душе бойца.

Но пока всё ещё было не кончено! Медведь вновь поднялся и, больше не бросаясь на людей, чуть пошатываясь, побежал от своих обидчиков в сторону ворот. Увидев такое дело, Александр тут же оставил жену и, схватив в руки лом, бросился за ним. Пока он не собирался его догонять - ему нужно было другое.

Зверь свернул к воротам, а человек, наконец, смог добраться до своего жилища.

В нём было совсем темно. Темно как ночью. Люди даже не заметили, что пока боролись с медведем, день угас. Выдернув из шифоньера ружьё и достав патронташ, Александр подскочил к кухонному столу и дрожащей левой рукой, поскольку искусанная правая больше ему не повиновалась, принялся прощупывать головки патронов. Выбрав три свежих дробовых и две пули неизвестно какого года заряда, мужик сунул в стволы сначала их, но потом передумал и одну пулю заменил на дробь. Защёлкнув замок ружья, он, наконец, ощутил, что стал гораздо сильнее врага.

Готов был уже выбежать во двор, но решил сделать ещё одно дело. Нащупал лежащий на столе радиотелефон, работающий через базу в своей поселковой квартире, и набрал ноль три.

- Скорая! - после первого же гудка отозвалась трубка женским голосом.

- Это с Тетеринска: Килимарь:На нас медведь напал:, - запинаясь, начал говорить он.

- Поняла, - задрожал голос, - Как вы?

- Скорее! Приезжайте скорее! В милицию сообщите!

- Всё поняла, - ни на шутку разволновалась дежурная сестра.

Александр уже положил трубку и взялся за ружьё, но, чуть тормознув, поставил его назад и нажал на лежащем телефоне ещё три кнопки - ноль, два и вызов.

- Милиция. Майор Петров, - отозвалась трубка.

- Это с Тетеринска:, - не успел проговорить Александр, как услышал ответ:

- Мы всё знаем! Выезжаем! Ждите!

- Ждём!

<Оперативно!> - мелькнула мысль.

Патронташ брать не стал, оставив его на столе, а три патрона сунул в рот, зажав их в зубах. Выбравшись на крыльцо, он осмотрелся. Хоть и стемнело порядком, но он и одним глазом разглядел, что Валентины на огороде больше нет, а медведь кого-то порыкивая давит прямо перед ним на улице за калиткой, рядом с распахнутой наружу воротиной. Он мог давить там лишь: Следующее слово человек побоялся произнести не только вслух!

Боль! Душевная боль и непомерная злость навалились на мужика! Проклиная себя за то, что он так долго провозился с ружьём, Александр слетел с крыльца и подскочил к калитке. Зверь учуял его мгновенно и, бросив свою добычу, сразу поднялся перед ним на дыбы! Но человек уже был к этому готов! Приклад упёрт в правое плечо, так как прокушенное левое саднило и исходило кровью, но шейку приклада держала именно эта рука, а её пальцы, уже спустившие предохранитель, были готовы надавить сразу на оба спусковых крючка.

Лишь немного подправив стволы искусанной рукой, наставляя их прямо в грудь зверю, Александр нажал на спуск. Промахнуться было нельзя - до могучей груди от среза стволов был всего метр! Ружьё изрыгнуло огонь, разорвав грохотом тишину, но выстрел был только один - это стрелок понял сразу, ни на секунду не усомнившись, что осечку дал старый пулевой патрон. Это на мгновение ещё сильнее озлобило мужика, но эта злость почти исчезла, лишь он увидел, как медведь после выстрела опускается не на его жену, а на собаку Джину.

Понимая, что зверя он пока не уложил, Александр быстро прижал приклад ружья к правому боку локтём увечной руки и большим пальцем левой надавил рычаг затвора. Ижевка открылась, но не до конца. Человек пытался её переломить! Пытался, взявшись единственной рабочей рукой за стволы, но одной руки не хватало. Тогда он, подставив колено, с силой ударил по нему ружьём и, согнувшись в три погибели, наконец, вытащил гильзу и давший осечку патрон.

Он лихорадочно перезаряжал ружьё, когда увидел, что медведь пошёл, даже побежал, бросив собаку и начав огибать воротину с намерением, заскочить во двор: А один патрон не входил! Никак не входил! Явно раздутый когда-то от сырости. Александр как мог вдавил его и попытался закрыть замок. Но патрон закусило, и ему этого сделать не удалось! А медведь в воротах уже показался! Он вновь мчал на человека и тот решил больше не испытывать судьбу, а ретироваться, скрывшись в своём доме.

Не теряя зверя из виду, мужик влетел на крыльцо, но увидел, что преследователь проскочил мимо.

С ружьём он возился долго! Очень долго, психуя от того, что ничего не может сделать, пока не догадался воспользоваться шомполом, который еле отыскал в темноте.

Снова с патронами в зубах и с ружьём, выставленным стволами вперёд, а прикладом прижатым к животу, готовый нажать на спуск в любую секунду, Александр вышел во двор, когда было совсем темно. Тот встретил его тишиной, шорохом непрекращающегося дождя и чувством полного одиночества. Человек дошел до того места, где до этого оставил жену и, поворачиваясь вокруг себя, прямо через патроны, утробным и хриплым голосом, принялся её звать:

- Ва-аля! Ва-аля!

Дверь сарая скрипнула, открылась и к нему навстречу заскользила тень жены.

Она слышала всё! Слушала и умирала! Страх за мужа и страх за себя принуждал останавливаться сердце!

Слышала, как хлопнула входная дверь в избе, когда Александр убежал. Как медведь, выскочив со двора, тормознул и с рычанием вновь занялся Джиной. Как муж крикнул <Ну, гад! Получай!>, перед тем как раздался выстрел. Как он ругался, не имея возможности перезарядить ружье. Прощалась с жизнью и вновь считала, что это её конец, когда раненый зверь, после того как перемял вёдра, баки и разгромил другую утварь в кладовке под верандой, бросился громить сарай, в котором сидела она, но, к счастью, не нашел в него вход. Слышала, как он с рыком ворвался в стайку к Марте и та, заревев со страху и оборвав цепь, начала метаться по хоздвору, но, к счастью, зверь её не тронул. Как медведь разбил окно в катухй и через него выскочил наружу. Как убежал куда-то за дом.

Им было не до выражения каких либо эмоций. Радость, что они победили и остались в живых, не обволакивала трепетом дэши. Было лишь чувство удовлетворения от того, что Бог или Судьба подкинули им испытание, каковое не смогли бы преодолеть многие, а они его преодолели.

- Пойдём домой, - совсем просто проговорил победитель и, приподняв повыше стволы, разрядил один из патронов в воздух.

Этот выстрел не являлся салютом, а был лишь предупрежденьем незваному гостю, если он ещё жив, что люди сильнее его.

Спасательную экспедицию встречали втроём. Прижавшись друг к другу, прикрывшись от дождя наброшенным на головы и плечи одним на двоих брезентовым плащом, они одиноко стояли в полной мгле на высоком берегу посреди безлюдья рядом со взвозом. К их ногам жалась невесть откуда вдруг возникшая, не перестающая дрожать и чуть повизгивать собачка Моська. Фонарь и ружьё были в руках Валентины, а весь перевязанный изорванной на бинты простынею Александр, уже еле держался на ногах. Его мутило от потери крови и от боли в плече, непомерно ныла рука и просто разламывалась голова. Но мужик всё крепился, не смея отключиться, и всё ждал, когда к ним приедут.

Катер шел на полном ходу, разрезая форштевнем летящую брызгами на многие метры от корпуса воду, белые крылья которой хорошо угадывались на фоне чёрной реки. По берегу с отчаянием рыскал луч прожектора, в поисках лодки пострадавших и перестал метаться лишь тогда, когда пассажиры заприметили сигналящий им фонарь.

Что было дальше, Александр помнил смутно. Вроде первыми на берег попрыгали милиционеры с большой овчаркой на поводке, начавшие клацать затворами автоматов, а за ними появились медики. Или всё было наоборот? Вроде они ругались, что как всегда не горят те мощные фонари, что привезли с собой, и им пришлось пользоваться карманными. Но отчетливо помнил, как закричала Валентина <Не стреляйте!>, когда защитники уже были готовы разрядить своё оружие в еле спасшего от медведя и забравшегося в прибрежные кусты их бычка. Помнил, как врачи кололи ему уколы и в этот момент несколько автоматных очередей слившись в одну, разорвали собой тишину. Заставив вздрогнуть и охнуть медсестру.

Александр ещё помнил, как помогающий ему погрузиться на катер милиционер, передал привет от незваного гостя, ещё сумевшего махнуть лохматой лапой на прощание, прежде чем град пуль окончательно лишил его жизни.

Потом была больница. Операционный стол и слова хирурга, что его глаз они потеряли. Но, к счастью, хирург ошибся.

PS: Голова у мужика лысая, как у Владимира Илича. Шрам от затылка до лба остался, но не очень заметный - сшили хорошо. Жеваная кисть правой руки тоже зажила, но плохо сжимается. Но главное глаз умудрились спасти. Клыки были от старости порядком сточены.

Менты добили ещё живого медведя тут же во дворе в закутке за домом, он никуда не убежал. Был ещё живой, хотя лёгкие от дроби в хлам.

Автор: Дядя Дрон talks.guns.ru

[ds20]

хороший рассказ прочитал с огромным удовольствием!

[hunten8888]

мне рассказ тоже понравился !!! спасибо... 

[СВОЯК]

ДЕРМАТИНОВЫЙ НОС

(основано на реальных событиях)

Пожалуй, многие еще помнят то, не очень далекое от нас время… Когда, в стране царил «социализм» и все жили как один. Когда, несмотря на убогость, каждый был уверен в завтрашнем дне, когда армия еще была той священной коровой, а булочка с повидлом в столовой стоила пять копеек… 

Но, собственно,повествование не об этом, а о истории, которая произошла в то упоенное время, в осваиваемой стране тысячи озер, когда еще никто и представить себе не мог о грядущих переменах, когда человек был еще не так далек от природы.  

***

Сергей приехал в Карелию,вместе с  родителями, которые в силу неведомых нам причин переехали с Украины на лесозаготовки. Обустроились, вместе со всеми, в бараке. Затем, как отец был назначен бригадиром – в отдельном новом доме, на берегу живописнейшего озера, вокруг которого и предначертано было быть рабочему поселку.

Все детство и юность Сергей провел среди рабочих – будь то валка леса или сплав. В рыбалке и охоте, налоне нетронутой природы под чутким наставничеством ссыльного старожила - деда Саши, который кормился тайгой. А в праздники, приняв на грудь, развлекал толпу игрой и песнями под гитару, за что, собственно он и обитал в этих краях. Хорошее было, счастливое и беззаботное время. 

У таежного старателя, дядь Саши, был неотлучимый его спутник – медвежонок, с одной отличительной чертой –белой пигментной полосой, через весь нос, отчего тот казался еще чернее. 

Однажды Сергею удалось побывать на запретном для всей поселковой детворы месте -  центральном складе, охраняемой кладези неведомых детскому взгляду дефицитных вещей, где отец получал имущество.

Дерматин почему не выдаешь, лежит, пылиться – возмущался бригадир. На что кладовщик оправдывался – Иван, надо - бери, бракованный он, что у того медведя нос, весь полосами.Так и прилепилось к мишке второе прозвище.

***

Везде, где бы не находился старик – он был всегда рядом с ним, до одного случая. Весенним утром,на сплаве, собрались мужики на развод – ждут, спасаясь от речного холода горячим чаем. Встал и прибившийся к ним на ночевку дед Саша, рыбачивший вязаными сетями неподалеку. Вместе с ним, погреться к костру прикатился,ожидавший друга под порогом времянки подросший мишка. Все давно привыкли к нему, и не боялись. Наоборот, со сна, злые работяги начали над ним подтрунивать. И когда некто особенно сильно ущипнул медведя за круп – тот без долгих раздумий лапой наотмашь дал сдачи, когтями разрезав обидчику кирзовый сапог пустив кровь…

Медведя пришлось определить на самую дальнюю заимку, о существовании которой знали только старики Сергей.  Все остальное время,до призыва Сергея в армию друзья-охотники старались  приехать на дальний мыс, к  мишке в гости – где их, по хозяйски встречал дерматиновый нос. Который появлялся, как только над водной гладью пролетали первые аккорды, исходимые от припрятанной на чердаке старенькой гитары. Что и служило неким условным сигналом, известным только им троим.   

***

Сергей, доблестно отслужив в Пограничных войсках, на границе с Китаем. Вернувшись с армии, на тепловозе, по недавно построенной железной дороге. Пощеголяв дня три в дембеле,на зависть всем пацанам, под пристальным наблюдением подросших поселковых девчонок. Отпив свое по гостям, однажды утром был разбужен отцом – вставай,вояка – дядь Саша умер. Ждал тебя ждал, а ты так и не зашел…

Похоронив старого, наследующий день Сергей отправился на дальний мыс. Но безрезультатно, как ни играл он на гитаре – медведь так и не вышел.  

***

Не по осеннему теплое Карельское утро встречало слепящим светом, в лицо, вышедшего на крыльцо ДОС-а (дома офицерского состава) одетого по форме, но без головного убора, начальника одной из бесчисленных таежных пограничных застав Советского Союза. 

Хо-ро-шо –протяжно сказал вслух начальник, и вдобавок тяжело вздохнул-выдохнул. Чуть постояв,майор уселся на стоящую рядом скамейку – любоваться закрытыми глазами теплу,исходящему сверху… О-о-о-х, не шевеля губами выдавил начальник, вспомнив вчерашний приезд коменданта, основательную попойку в бане, ворчание жены, и то,что еще не вставший комендант спит в пустующей квартире, оборудованной подприежку. Комендант-то хоть и спит, но задач еще вчера наставил – надо двигать…

С тюленью вальяжностью начальник поднялся со скамейки и не замечая показушно-браво несущего службу на вышке часового докатился до заставы. Отмахнулся от доклада, с трепетом ожидавшего его дежурного, зайдя в канцелярию, аналогичным движением, избавился от присутствующего в ней ответственного в ночь, своего заместителя-лейтенанта. Привычным движением плюхнулся в свое кресло. Отодвинул рукой со стола в сторону какую-то документацию. Обратным движением щелкнул по льстиво поставленной рядом бытовой гордости холостяка-заместителя – импортного магнитофона, услышав в ответ заученные наизусть всей заставой слова и аккорды единственной кассеты Высоцкого - Мой друг поехал в Магадан, Снимите шляпу,снимите шляпу Поехал сам, Поехал сам. Не по этапу, Не по этапу … И навалилось… Глаза Сомкнулись…  

***

Товарищ майор,пограничный наряд в составе!.. – образцово громкий голос дежурного по заставе вытянул из забытья, заставив открыть глаза… В канцелярии, как и положено, во главе сдежурным стоит прибывший с ночной службы наряд. В это же время из проема двери показывается комендант – начальник встает с кресла, понимая ту ретивость, с которой дежурный и наряд докладывает о несении службы. Пока комендант грузно протискивался через дверной проем и плюхался на место зама за стоящий рядом стол, наряд докладывал - Товарищ майор. За время несения службы признаков нарушения государственной границы не обнаружено… В течении второй половины ночи в районе старой пограничной заставы были слышны гитарные аккорды… 

Сто-о-ой! Громогласно восклицает комендант - а вот с этого момента поподробней! Бойцы замешкались…Выдавливают - там, в районе озера, где старая застава, ну, ту, которую финны в тридцать девятом вырезали… мы слышали, как кто-то играет на гитаре… Неловкая пауза, под взглядом коменданта затянулась для бойцов в вечность. 

Минутное мозговорочанье старшего начальника окончилось фразой, которую никто не ожидал услышать –хорошо, разоружайтесь. Ошеломленный наряд во главе дежурным, зная комендантовское кмс-овское прошлое  по боксу, вылетают из кабинета. Вслед за ними покорно заходит, ожидавший привычного утреннего совещания старшина.   

***

Когда все собрались,под смачный мат взревел комендант, обращаясь к начальнику - Да они-ж у тебя…пьяные!!! В округе, на двадцать километров только соседние заставы, а ближайшее жилье на сорок километров!!! Вот вы как здесь службу несете! Старшина!!!Перевернуть всю заставу и территорию... От чердака до подвала! Бойцы, мол брагу где-то поставили, и пьют по тихой, до чертей с гитарами. А я мол, лично,прод-склад твой проверю... На наличие дрожжей и сахара. Да и повару вашему, что хлеб печет – яйца выверну!..

Начальник, под свалившемся самосвалом брани, уже давно стекший в кресло, осознавая  всю фантастичную нелепость ситуации,неторопливо открывает дверцу стола, доставая бутылку со стаканами…

Опрокинув стакан, без закуски, выдохнув, комендант выдает: Иваныча сюда. Прямо сейчас.  

***

Иваныч был одиозной и уважаемой фигурой всего пограничного отряда, дослуживающий свое, после ранения в афгане, на тихой и спокойной должности в разведке. Вечный капитан, знающий всех на участке комендатуры в лицо. Да и сам участок он знал как свои пять пальцев. Он был местный.   

***

Тот утренний стакан,как шаг в неизвестность, затянулся еще на сутки, а может двое, включая как разбуженного, с ночи, зама так и озадаченного старшину. Меж тем, среди бойцов,подогреваемое байками, витало чувство страха. Последнюю ночь назначенный наряд,зная про временную управленческую импотенцию руководства не пошел на службу в район старой заставы, а с молчаливого согласия дежурного отсиделся в бане.  Очухавшись от энного количества суток повального «совещания», с участием злых как собак жен уже никто и не скажет, кто слушал утром очередной доклад наряда, выспавшегося в бане, о том, что на участке неизвестный играет на гитаре… 

Комендант,проспавшись, прежде чем завалиться в приготовленную заранее баню еще разповторил свое требование вызвать разведчика, который же в свою очередь надеялся спустить все на тормозах, решив, что брякнуто это спьяну.  

***

К ночи, на старом уазике, пропылив по не по сентябрьски пыльной дороге, в масхалате, приехал недовольный Иваныч. Водитель поставив машину, привычным маршрутом шмыгнул на кухню.

Разведчик,заглянув в канцелярию, посмотрев на бардак, творящийся там, подозвал к себе дежурного и сказал – неси СВД, без патронов, наряд туда ночью не выставлять. Боец,кивнув, безропотно подчинился. Выходя на крыльцо Иваныч снял с винтовки прицел и приговаривая отдал его дежурному – в туалет его выкинь, следующим движением достал из нагрудного кармана, брякнув россыпью патронов, пачку фильтрового Opal – себе возьми, к утру буду. Накинул винтовку на плечо и зашагал под горку, той же пыльной дорогой по направлению к старой заставе, снаряжая магазин, сопровождаемый уважительными взглядами дежурного и часового, раскуривавшими диковинные фильтровые сигареты.   

***

На утреннее совещание,где восседали офицеры и старшина, за исключением так и не пришедшего в себя, от алкогольной комы, молодого лейтенанта ввалился порядком уставший и грязный Иваныч.Ни говоря ни слова, под внимательные взгляды собравшихся  плюхнулся за стол. Оглядев всех взглядом,вымолвил – забирайте своего музыканта... И, понимая по изумленным лицам,продолжил – медведь лапой бренчал по колючей проволоке. Там несколько уцелевших пролетов осталось. Вот он там и фестивалил. Здоровый. Я на том месте майку свою белую повесил. С дороги видно, не ошибетесь.  

***

Иваныч уже успел умыться и поел в столовой, когда вой шишиги, натружено карабкающейся на пригорок, как зов, заставил всю заставу собраться у крыльца. Вкатив во двор,машина остановилась. Из тени дверного проема было видно как довольный старшина,вместе с водителем выпрыгнули из кабины, а горстка запыленных солдат, откинув латанный тент торопилась открыть борт, к которому и стянулись все обитатели заставы, во главе с комендантом. 

Под одобрительные возгласы собравшихся, одним из последних, к откинутому борту шишиги подошел Сергей Иванович, откуда на него смотрел еще открытыми глазами огромный медведь, у которого сквозь запекшуюся на носу кровь просматривалась одна отличительная черта…

Эксклюзивно для сообщества ihuntr. С уважением СВОЯК.

[юр-ко]

Хороший рассказ. Но без комментариев.........

[aholz]

Свояк, аж на слезу прошибло...

[СВОЯК]

ДЕРМАТИНОВЫЙ НОС

Вот мой, собственно, первый блин. Многие просили что-нибудь своего сочинения выложить. Не удержался. Надеюсь понравится.