Охотничьи рассказы

[dEretik]

 Надеюсь понравится.

Понравилось. Только, жалко...

[mih64]

Взял на дружественном мне сайте.

Типа,наказание за браковство.

Секретаря в приемной не было, поэтому Сашка, без всякого предупреждения, распахнул дверь кабинета. И тишина. Петрович не встал, приветствуя знакомого посетителя, он не снял черные очки-консервы, закрывавшие половину лица, и не пошевелился. Сашкино: «Здравствуйте» колом повисло в воздухе.

- Да, ты не заболел ли часом, Петрович? - не дождавшись от хозяина кабинета обычного: "Какого хуя приперся", Сашка пересек кабинет и протянул руку, чтоб пощупать Петровичу лоб. Доселе неподвижный Петрович отдернул голову от Сашкиной ладони, отчего из-под очков к подбородку сползла гримаса боли.

- Какого хуя приперся, - морщась от каждого слова, с трудом спросил он, и у Сашки отлегло от сердца.

- Живой, - Сашка убрал руку от Петровича и облегченно уселся в кресло у приставной части стола, - чего молчишь, не здороваешься, не встаешь и вообще сидишь, как покойник в черных очках.

- Ну, так и не лезь, раз покойник. Один чуть в гроб не спровадил, и другой еще руки тянет. Хотя, чувствую, и в гробу мне от вас фармазонов покоя не будет, - Петрович снял очки, и Сашка увидел два изрядных фингала, сливающихся в один через переносицу.

- Кто ж тебя так, Петрович? – Сашка присвистнул, от вида синяков на строгом лице, - но ты смотри, как к галстуку по цвету подходят, прям, как из одного магазина. Кто подбирал-то?

- Тоже такие хочешь, да? – Петрович, зачем-то погладил малахитовое пресс-папье, - Серегу, попроси – приятеля своего. Я бы за тебя похлопотал, но с этим гадом не разговариваю: родного отца чуть не убил, сволочь.

- Серега, тебя? – не поверил Сашка, - не смеши, такого быть не может.

- Еще как может! – Петрович, сделал попытку подняться и закряхтел, - ну-ка помоги до дивана доползти. Сашка ловко подхватил Петровича под руку, и они направились к дивану в комнате отдыха. По дороге Петрович очень артистично хромал на обе ноги, держался за поясницу, стонал и ругал Серегу на разные лады.

- Охотник, censored! – закончил Петрович фразу усаживаясь в диван поудобней, - С подходцем еще: «Не хочешь ли, папа, на зайцев завтра поохотиться, я тебе свою «Ямаху» отдам, а сам на твоей «Рыси» поеду».

- А ты чего улыбаешься вражина? – Петрович посмотрел на Сашку, сиротливо пристроившегося на самом краешке стула, - коньяк в шкафу, лимон в холодильнике, рюмки - сам знаешь где. И сядь в кресло, чтоб мне на тебя глядя голову не задирать, а то шея болит.

Дождавшись дольку нарезанного лимона, и взяв в руки рюмку коньяка, Петрович продолжил рассказ.

- Ну, как тут откажешься? Знал ведь чем купить. Ямаха машина шустрая. Летает просто. В субботу с утра и поехали. На зайцев. И погонять сначала. Я впереди, Серега сзади: Рысь машина хорошая, но Ямаха ходчее, конечно. Серега как раз рядом с кустами «прошел», когда из них в мою сторону рыжий комок выскочил. Серега орет: «Лиса, батя, не заяц! Лиса, батя, гони!». Хотел я ему сказать, что лисиц от зайцев я еще тогда отличать научился, когда с его матерью знаком не был. Да и чего их особо отличать, когда они по цвету разные. Но не сказал – гнал уже вовсю, а на ходу не поорешь особенно. Мороз же в субботу был.

- Чего у тебя с правой рукой, Саша, - Петрович выпил коньяк и поставил на стол пустую рюмку, - не видишь пустая уже. Наливай. Устроив в широких ладонях новую порцию на прогрев, Петрович продолжил:

- Гоню. Солнце, мороз, пыль снежная блестит. Несется сволочь рыжая, Ямаха летит, двигатель ревет, Серега где-то сзади орет. Вот уже сейчас лыжа на хвост наедет. Ага. Как чувствует зараза, хотя и не оглядывается. Поворачивает резко. Пока я на снегоходе развернусь, лисица метров на тридцать оторвется. Раза три так. Один раз чуть-чуть не опрокинулся. Разозлился даже. Последний раз, думаю, догоню и из двух стволов сразу, раз наехать не получается. На этот раз долго догонял. Метров на пятьдесят оторвалась. Разогнался крепко. Опять лыжа хвост достает. Я правую руку за ружьем уже протянул, как лиса пропала куда-то. А передо мной сугроб трамплином. Подбросило. Лечу, - Петрович снова протянул Сашке пустую рюмку и закурил:

- Лечу, я значит, снегоход ногами придерживаю и руль руками держу, солнце в затылок светит, внизу лиса бежит, а за ней тень от снегохода, и тут…

- Из-за облака два Мессера, и ты по тормозам? – съехидничал Сашка и тоже закурил.

- Дурак, - беззлобно, - возразил Петрович, - как твой приятель, в точности, - дурак. Не было никаких Мессеров. Просто, и тут я вижу, что от меня справа, прям под рукой почти, Зауэр мой летит, шестнадцатого калибра. И думаю: нафига я руль то держу? Если снегоход летит, то рулем им управлять все равно не получится. Ружье под рукой, лисица совсем рядом впереди бежит. Возьму, опять думаю, ружье и выстрелю. И Серега - друг твой малохольный, еще орет откуда-то снизу: «стреляй, батя, уходит». Бросил я руль, к ружью руку потянул, и у ж пальцами его зацепить успел, но не выстрелил. Долетел потому что. Подумал только: «пиздец, отъездился», как стемнело. И Серега, еще что-то орал, но я не разобрал уже. То ли «батя» опять, то ли «пиздец», а может и все вместе.

Очнулся. Темно. Глаза открыл, тоже темно. И пошевелиться не могу. Ну, думаю, - помер и на том свете уже, поэтому темно, и вроде кверхногами все, то есть, я. И чувствую, - кто-то меня за ногу вверх тянет. Ангелы небесные в рай, не иначе. И сильно так тянут, что ногу оторвать могут. Аккуратнее, говорю, дорогие ангелы, не торопитесь, у нас же вечность впереди, торопиться некуда.

- Петрович, какие ангелы? Ты ж атеист, - встрял Сашка.

- Вот и я тогда подумал, Саша, какие нахуй ангелы, если я атеист, - Петрович, кашлянул, поморщился и продолжил, - Черт же тянет. Ну и махнул свободной ногой чтоб отогнать. Перекрестится же не могу, - атеист ведь. Не отстает: сильней тянет. Вытянул и говорит: «Ну, тя, батя, к ебеням с твоей охотой». И лыбится еще, черт безродный: Серега меня из сугроба головой вниз вытягивал. Хороший сугроб. Мягкий. Я ж ничего и не сломал практически. Ребро только. Ну и фингалы под глазами. Болит правда все.

И знаешь, что, Саша? Ты налей еще. И сходи, позови Серегу. А то я с ним не разговариваю.

Сашка вышел из кабинета Петровича, пересек пустую приемную и вошел к главному инженеру, застукав Серегу за закрыванием бара.

- Чего обмываем? - уловил Сашка слабый коньячный запах.

- Выговор с лишением премии обмываем, - Серега снова открыл бар, - будешь?

- Буду. Чтож не выпить за хорошее дело с хорошим человеком. Кто эт тебя?

- Батя отчебучил, - Сергей наполнил рюмки, - вон на столе приказ лежит, можешь ознакомиться.

- За неудовлетворительную организацию ремонтных работ и отсутствие контроля над проведением технической рекультивации, - прочел сухую формулировку Сашка, - ты лучше своими словами объясни. И чего у тебя за фингал под глазом тоже расскажи, если не секрет.

- Не секрет, раз видно. Замазывал ведь. Осыпалось, наверное.

- В субботу встал пораньше, - начал он.

- На охоту собрался?

- Откуда знаешь? К отцу заходил?

- Не, не заходил еще, - еще сам не зная зачем соврал Сашка, - предполагаю, просто.

- Предполагает он. Предполагатель. - Серега подозрительно оскалился, - Ни на какую охоту я не собирался. Встал пораньше и все. Мои спят. Колбасы порезал, кофе сварил. И тут батя нарисовался. В унтах, комбинезоне летном, на лбу очки мотоциклетные, ружье в руках. Чистый Амундсен, censored. Только рожа хитрая: дай Ямаху зайцев погонять. Гонщик. Шестьдесят уже, а все никак не утихомирится. Бери, говорю, только я с тобой поеду на всякий случай, знаем мы, как ты гоняешь. Спина-то прошла с прошлого раза? А одного я тебя все равно не отпущу. Повозмущался он для порядка, но я аки кремень: вдвоем и неебет. Поехали. Я на его Рысе, он на Ямахе.

На поле он сразу вперед вырвался. Я ему: батя, не гони, - ору. Хазар, censored. Толко снег от гусениц облаком. Кусты проехали, лиса прям ему под лыжу выскочила. Он как с цепи сорвался. Я опять: батя, не гони, нахуй тебе этот воротник сдался, мы ж за зайцами. Разве к нему доорешся? Азартный ведь. Раза три лисица у него из под лыжи уворачивалась. Потом прямо побежала. Бежит к пригорку и Петрович за ней, аки коршун на бреющем. Мы там в начале зимы катушку врезали, траншею засыпали, а гумус горкой оставили, чтоб весной нормально сделать, вот и остался бугорок. Гонит прям на это место. Я уж и орать перестал со страху. Лисица-то бугор нормально обогнула, а Ямаху метра на два вверх подкинуло. Смотрю, летит снегоход, батя мой летит параллельно, но руль из рук не выпускает. Рядом ружье его летит. Бросай руль, censored, кричу. Придавит ведь снегоходом. Услышал, наверное: руль бросил. Снегоход сначала упал. Потом батя в сугроб воткнулся. Ловко так - только унты торчат. Подлетаю к нему. Хватаюсь за ногу тащить, чтоб не задохнулся, если живой еще. Трудно идет. Наполовину уже я его вытащил, как он мне свободной ногой в глаз врезал. Живой, значит. Я его, правда обратно в сугроб упустил, потом вытащил.

Сидит Петрович на сугробе, глаза выпучил, поблагодарить меня хочет, но не может. Рот снегом забит. Плотно. Он снег пальцем выковырял. И вместо "спасибо сынок": Хуй тебе, а не наследство! Нужно мне его наследство можно подумать. И всего-то претензий, что у меня за спиной, пока я его вытаскивал и усаживал лисица сидела. Метрах в двадцати. И лыбилась падла, на нас глядя. Батя сказал, ага. Ты чего, говорит, охотник хренов, не мог ее грохнуть, чтоб она над нами не смеялась? Чем я ее грохну-то, пальцем?

А в понедельник с утра выговор влепил и не разговаривает. Не дам больше снегоход, когда отремонтирую. Ни за что не дам и его не дам.

- Сурово, - еле выдавил из себя Сашка, утирая слезы, - как же он без снегохода зимой охотится будет?

- Перебьется. Пешком пусть ходит. Для здоровье полезнее. Собаку вот ему купил для компании, - Серега пнул ногой картонную коробку по столом, - Лайка. Час уже дрыхнет зассанец. Третью коробку меняю. Ты сходи отдай ему, а то он со мной не разговаривает.

- Нее, - Сашка поднял картонный ящик, - вместе пойдем. Петрович тебя позвать просил.

- Так ты к нему не заходил? Врал, значит. А я еще перед ним битый час распинаюсь. Сволочь ты после этого.

- Пойдем, пойдем, ждет ведь. Не силой же тебя тащить?

И они пошли дарить собаку.

[Bodom]

Свояк,слов нет,как хорошо написал...

[mih64]

В этом рассказе, возможно есть ответ на вопрос, который неоднократно поднимаося на форуме.

Предлагаю форумчанам рассказ некоего Пети Шнякина с ЯПа. Имеется ненормативная лексика, но не будем ханжами.Она здесь как песня, а из песни...

Одно из Тверских болот, кто был тат поймет, кто не был - верьте...

Андрей, слышишь? Поёт кто-то, кажись, баба ...

- Ты что, ёбнулся, кто здесь петь может?

- Да поёт, тебе говорю. Пойдём в ту сторону, правее...

Мы шагали по бесконечному болоту, окруженному глухим лесом.

***

В начале октября приехали в деревню ..........., что в Тверской области. В первый же день погода наладилась. Добирались сюда, - дождь со снегом, колотун, а утром – солнышко и тепло, градусов пятнадцать.

Только в лес зашли, моя лайка Найда рябчика с земли подняла. Он, затарахтев крыльями, взлетел, прячась за густой елью, и неосторожно сел на ветку сосны, в полдерева. Я не спеша прицелился. Сразу после выстрела птица кубарем упала на землю.

- Цыть!! Нельзя!!!

Кричу я собаке первой подбежавшей к добыче. Найда - молодая, второй год пошёл, трясётся вся, как рябчика отведать хочет.

- Хорошо, умница… на тебе печенье... Давай, давай ищи! Ну что, Андрей, есть начало!

- Знаешь, а сучка-то птицу сперва обошла, а уж следом на нас выгнала.

- Наверно, случайно получилось...

- Ладно, увидим... Петь, ты прямо на солнце направление держи, тут болото начинается клюквенное. Только тихо иди. На нём глухарь может кормиться.

Я запрятал добычу в рюкзак. Там же у меня топор, чифирбак, заварка с сахаром и бутерброды с салом. Продираемся сквозь крепи и выходим на чистое место. Под ногами влажный мох, вокруг небольшие чёрные лужи с трясиной и сосны, невысокие, редкие, на приличном расстоянии друг от друга. Собачка весело бежит впереди «челноком», прихватывая метров пятьдесят в каждую сторону.

- Петя, через болото вёрст пять топать. А как пройдём, на лесную дорогу выберемся, и назад по ней. Знаю это место, бывал раньше.

Шли медленно, около часа. Тогда-то мне и показалось, что баба поёт.

- Андрей, ты опять не слышишь? Справа...

- Нет.

Противно внутри как-то стало. В голову мысли нехорошие лезут, и вспоминается случай четырнадцатилетней давности.

* * *

Я тогда в московской аптеке работал, рецептаром-контролёром. После института распределили. С первой женой только что развёлся. Страдал сильно, ну и пил, конечно. Каждый день.

Это в ноябре случилось. Шестого числа зарплату выдали, и поехал я праздники в общагу справлять. У меня там знакомый проживал, однокурсник, он по болезни в институте на год задержался.

Позвонил мне, приезжай, говорит, молодость вспомнишь, да и с бабами в нашей богадельне напрягов нет, быстро найдёшь.

Я обрадовался – и, правда, пора с кем-нибудь познакомиться. В Перовском гастрономе, в отделе заказов у меня блат был. Водки накупил, горбушу солёную и сервелата. Деньги почти все потратил, но ехал в приподнятом настроении – два дня выходных впереди.

Отмечать мы ещё шестого начали, народ всё больше незнакомый, но одну тёлку вроде раньше видел. Даже станцевал с ней пару раз. Она сиськами ко мне трётся и говорит, что ты бухать так сильно начал? Ну, развёлся с женой, жизнь на этом не кончилась. Конечно, отвечаю, а сам смотрю на девушку, вроде симпатичная, может и получится чего. Но не получилось.

Очнулся восьмого утром в комнате - на кровати напротив мой приятель лежит с тёлкой этой. Одеяло сползло, девка голая спит. Сиськи так себе. Ничего особенного. Что я на неё запал? Да и не до баб как-то. Похмелиться бы поскорее.

Я под столом начал шарить, потом на столе – всё выжрали! Лишь пепел с окурками в жирных тарелках. Во, бля, отметил Октябрьскую Революцию.

Пальто в шкафу отыскал, карманы проверил, у меня полпачки “Дымка” и ровно два рубля денег. Ладно, домой пора собираться.

В девятом часу утра из общежития вышел, на троллейбус мимо винного иду… и глазам своим не верю!

Работает! В честь праздника в восемь открыли. Я туда. Очереди нет. И водку дают и вино, а мне совсем немного на “огнетушитель” не хватает. Смотрю, мужики на улице рядом стоят, вино распивают.

- Ребят, пустую не оставите, как раз бы пригодилась.

- Да бери, жалко, что ли.

Я бормотухи взял, только стал прикидывать, где бы выпить, а тут менты на машине к магазину подъехали. Я потихоньку в сторонку отошёл и бегом к троллейбусной остановке. У меня дипломат был немецкий, пластмассовый.

Бегу, бутылка внутри него по дну и стенкам стучит, а сердце моё ещё сильней колотится, вот-вот сдохну. На ходу в троллейбус впрыгнул, отдышался. Но хуёво, как никогда. Голова тяжёлая, соображаю как-то плохо, руки трясутся. До электрички, наконец, добрался, в тамбур захожу, осматриваюсь по привычке – нет ли контролёров.

И тут началось. То ли ритмичный стук колёс, то ли пил уже месяц кряду и время моё подошло - но в углу тамбура, как из репродуктора, вдруг Серёжа Парамонов чистым мальчишеским голосом звонко пропел:

- От улыбки хмурый день светлей, от улыбки в небе радуга проснётся!

И поёт всё громче. Задорно так и радостно. А мне совсем не весело. Страшно даже. Я дипломат скорей открывать, за пузырём лезу. Из другого угла хор уже подпевает:

- С голубого ручейка начинается река, ну а дружба начинается с улыбки!

Я пробку с бутылки зубами сорвал и выпил половину под музыку. Через пять минут отпустило. Не поют больше.

* * *

Ну, а здесь в лесу, кто петь-то может? Да и в завязке я пятый год. Наконец Андрей успокоил:

- Погоди... Точно поёт. Ну-ка проверим.

Издалека женщину увидели. Ползает по мху, клюкву собирает и напевает что-то. Мы ей крикнули с расстояния, о себе дали знать, чтобы не испугалась вдруг, и ближе подходим. Старуха, лет под восемьдесят. Одним платком голову обмотала, только нос и глаза видны, а другой платок на земле постелила, ягоду в него кладёт. Я спросил:

- Бабуль, а зачем ты поёшь-то?

- Как зачем? Медведей отгоняю. Много их здесь.

- И не страшно одной в лесу?

- Нет, не страшно.

Старуха была одета в старую телогрейку. Обута в заклеенные резиновые сапоги. Ведро с клюквой, грязное, битое. Чистая бомжиха. Но на нас смотрела спокойно, почти снисходительно. Подумалось, уж не ведьма ли?

- Бабушка, а ты в Бога веришь?

- А как же, без Бога-то...

- Скажи мне, охотиться грешно или нет?

- Какой же это грех? Всё от Бога – пожелает, будет тебе добыча, а не пожелает – ничего не поймаешь.

- Ну, спасибо тебе бабушка за науку.

Я открыл рюкзак и достал рябчика.

- Возьми...

- Ой, спасибо, я суп из него сварю.

- Ну, до свидания, пойдём мы.

- Ступайте, ступайте…

Мы охотились ещё три дня. Найда просто чудеса творила, без устали рябчиков в лесу отыскивала. И тетеревов на полянах. Птицу причует, обойдёт - и на нас выпугивает. Андрей обстрелялся, говорил, в жизни такого не видел.

А я четыре пачки патронов извёл, а всё никак. Мне дичь только что на стволы не садилась – мимо и мимо...

Не глупая оказалась бабулька, правильно всё сказала.

А может, сглазила меня, кто знает.

[$VK]

Начало

17.04.2010 г.

Вальков Сергей Евгеньевич

Это тебе, Сергунька, не перепелов стрелять, тут ружьишком нужно попроворнее распоряжаться, — весело басил Дмитрий Васильевич, подвешивая к ягдташу очередного вальдшнепа, которого спустил после моего суетливого дуплета.

Мы подходили к одному из заливов пойменного озера, где должны были встретиться с Валерьяном Валерьяновичем Деконнором, представителем славной охотничьей фамилии и постоянным спутником и другом Дмитрия Васильевича Арленинова.

— Сейчас пройдем талами краем озера, да и отдохнуть пора, жарко. Вон уже и Деконнор показался.

Противоположным берегом, навстречу нам, неторопливо шел Валерьян Валерьянович. Несколько впереди мелькала розовая спина его лимон-бельтона. Вот сеттер сбавил ход и потянул к кустам в сторону озера. Свечкой метнулся ввысь вальдшнеп и тут же комом свалился назад. Гулко ухнул выстрел и облако дыма закрыло и охотника, и собаку. Слышно было только, как Валерьян Валерьянович посылал сеттера: «Апорт! Ледушка! Вот молодец, вот умница!».

Пока я не без зависти развлекался этой картиной, Дмитрий Васильевич успел отойти. Я бросился за ним и вовремя. Денди, старый палевый пойнтер, уже стоял в талах, и Дмитрий Васильевич делал знаки, чтобы я поторопился. Взводя на ходу курки, я мчался к собаке.

— Се-ре-о-жа, спокойно, не спеши. Готов?

Я кивнул.

— Денди, пиль! — пойнтер сделал несколько шагов, вальдшнеп взлетел и, не поднимаясь над кустами, замелькал между веток.

Я не помню, как отдуплетил, а вальдшнеп, описав дугу, скрылся за дальними кустами.

— Ну, Сережа, у тебя сегодня день большого пуделя, — с досадой пробасил Дмитрий Васильевич и направился за собакой.

Я оглянулся на Деконнора. Он стоял, прикрываясь рукой от солнца, и смотрел в нашу сторону.

«Господи, хоть бы провалиться сквозь землю, поскорее бы кончалась эта охота — и на пароход, домой», — мучительно думал я.

Место, к которому мы теперь направлялись, мне хорошо известно. Чистый пляжик, окруженный зарослями ежевики, где есть постоянный жарник, а вода в озере прозрачная и вкусная. Когда мы подошли, Валерьян Валерьянович стоял в ежевичнике и старательно давил темные ягоды в четвертинку водки, отчего та принимала чернильный оттенок.

— Дима, — обратился он к Арленинову, — пацанчик-то громко бахает, у меня от его стрельбы уши заложило. Может, он в патроны дробь забыл положить, так я ему своих одолжу.

— Да слава Богу, что бахает, а не ахает, а то бы голос сорвал, — возразил ему Арленинов. — Давайка, Сергунька, костерчик организуй. Сейчас закусим, чайку попьем и твою охоту по косточкам разберем.

Я отправился за плавником.

* * *

Первое свое ружье я получил в тринадцать лет. Обожавшая меня бабушка откладывала понемногу из своей скромной пенсии, зная о моем страстном желании иметь настоящее охотничье ружье. Мое увлечение охотой не было тайной в доме. Двоюродный брат подарил мне, десятилетнему, духовое ружьецо, из которого я быстро наловчился стрелять. В короткий срок я приобрел репутацию классного стрелка не только среди дворовых мальчишек, даже дед одобрительно покрякивал, когда я с десяти шагов одним выстрелом ломал спичку, насаженную на старое бритвенное лезвие. Дед мой, Яков Степанович, не был охотником, но свободные дни проводил за городом: ездил в лес на Кумысную поляну, в степь за Волгу или на ближайшие к городу острова Зеленый или Казачий. Там самозабвенно собирал травы, цветы и составлял из них объемистые гербарии с подробным описанием каждого растения, его особенностей и лечебных свойств. Прежде чем сорвать травку, он долго выбирал нужный ему экземпляр, а выбрав, внимательно рассматривал и любовался им. Если я не проявлял интереса, он сердился. Сейчас меня уже не поражает его огромное уважение ко всему живому в природе, давно смотрю я на этот мир его глазами. А тогда мне казалось чудачеством, когда он, не умея скрыть своего раздражения, набрасывался на меня за сорванный ландыш, который я, не задумываясь, выбросил, как только вдоволь натешился его ароматом. Обидел тогда его гнев: «Никогда не трогай и не бери ничего ради забавы. Все живое чего-то стоит и не просто так появилось на белый свет». Дед умер, когда мне не было двенадцати лет, но его заботой, его стараниями получил я главный подарок в своей жизни — вечную жадность к скитаниям по земным просторам.

* * *

В нашем густонаселенном дворе, в самой его глубине, был отгорожен еще небольшой дворик, из которого один лестничный пролет вел на заплетенную диким виноградом террасу, где вечерами над просторным столом загоралась лампа, а скрипучая калитка, как кукушка, отсчитывала одних и тех же гостей. С террасы доносились громкие мужские голоса, смех, а патефон голосом Вертинского пел про «бананово-лимонный Сингапур». В квартире, к которой относилась терраса, жила большая семья, глава которой Дмитрий Васильевич Арленинов был известным в среде саратовских охотников натасчиком легавых собак и владельцем замечательного пойнтера Денди. Однажды, встретив меня во дворе, Дмитрий Васильевич сказал: «Говорят, стрельбой увлекаешься? А на охоту со мной не хочешь съездить?»

Я, замерев от радости, только кивнул.

— Вот и хорошо, с бабушкой твоей я договорюсь.

И уже в ближайшую субботу, на рассвете, мы шагали по пустынной улице через чахлый скверик, именуемый «Собачьим садом», к Волге, где под крутым Бабушкиным взвозом от старого дебаркадера отправлялись небольшие колесные пароходы на другой берег реки. На боку у меня висела противогазная сумка, в которой, кроме куска хлеба, зеленого лука и нескольких вареных картошек, лежала коробочка, полная пулек, а на плече, на настоящем погоне, висела тщательно вычищенная и смазанная «духовочка». Денди нетерпеливо натягивал поводок, отчего походка Дмитрия Васильевича становилась ныряющей, а сам он приседал, подаваясь всем телом назад. «Тише, ты че-орт, — басил он, — небось пароход без нас не уйдео-т».

Как-то внезапно открылась Волга, сразу заполнив все видимое пространство. Сверху хорошо просматривались и дебаркадеры с длинными деревянными сходнями, и старые баржи, навечно схваченные песком, и бесконечные плоты, увязанные тросами самым причудливым образом. Живописный затон, где нашли последний приют отслужившие свое пароходы, и солнечные песчаные острова — все соединялось в прекрасную, радостную, полную жизни картину, фоном которой была бесконечная, освещенная восходящим солнцем вода.

К старенькой пристани уже чалился, дымя и шлепая плицами, не менее старенький пароход, и толпа осаждала окошечко кассы, закрытое до того дощечкой. Пароход плавно приближался к пристани и все=таки первое его касание заставило дебаркадер бешено вздрогнуть, так что пассажиры схватились за свои пожитки, цепляясь за все, за что можно было зацепиться. Колеса яростно застучали плицами, вращаясь в обратную сторону, и вода между бортами вскипела. Второй толчок был уже мягче, и матрос, принявший чалку с парохода, проворно набросил канат восьмеркой на кнехт, выбирая слабину по мере того, как расстояние между пароходом и пристанью становилось все уже и уже. Наконец, с грохотом сброшен трап, и пассажиры с остервенением рванулись вперед, занимая лучшие места. Так уж получалось, что охотникам с их собаками мест в каюте не доставалось, и потому вся охотничья братия собиралась на корме под открытым небом, и это было лучшее место на суденышке.

К августу вода сильно спадала, и пароход подолгу обходил обнажившиеся песчаные косы. Охотники сбросили ягдташи, бережно пристроили ружья, угомонили собак и, аппетитно раскуривая кто папиросу, кто трубочку, а кто просто козью ножку, завели разговор о том, что перепела нынче всюду много, а дупеля маловато, куропаток в картошке больше, чем в степи, и, предвкушая предстоящую охоту, вспоминали разные забавные случаи, подтрунивая друг над другом.

* * *

С того памятного утра выезды на охоту в компании Дмитрия Васильевича и его друзей — Валерьяна Валерьяновича Деконнора и Петра Николаевича Рыбакина стали частью моей жизни. Дмитрий Васильевич Арленинов! До конца жизни останется этот человек в моем сердце. Он подарил мне свою дружбу, открыл увлекательный мир охоты, ввел в круг своих друзей — замечательных охотников, веселых, остроумных собеседников и жизнерадостных людей. В этих поездках я многому научился и многое узнал. Я научился подолгу ходить, не уставая, не пить воды на жарком степном солнышке, научился терпению и наблюдательности. Я мог добыть сторожкого осеннего дрозда, что из духового ружья сделать не просто, мог в любую погоду разжечь костер, ощипать и выпотрошить дичь, приготовить шулюм, а главное, несмотря на бесконечные подначки и подшучивания над собой, я чувствовал себя совершенно своим среди этих немолодых людей, мне было с ними легко и весело.

Когда я с успехом закончил шестой класс, бабушка вручила мне деньги на покупку ружья. Это случилось в начале лета. Дмитрий Васильевич повел меня в охотничий магазин, где выбрал новенькое, пахнущее свежей смазкой, курковое ружье БМ16, а от себя подарил ягдташ, барклай, закрутку, гильзы и все необходимые на первое время боеприпасы. Каждый охотник поймет, сколько радости принесла мне эта покупка. Несколько раз в день я собирал и разбирал ружье, заглядывал в стволы, взводил курки и, бережно придерживая их, плавно спускал, без конца протирал промасленной тряпицей металлические поверхности. Так много с ним возился, что бабушка пригрозила спрятать ружье до начала сезона. В те годы существовало положение, по которому лицам, не достигшим совершеннолетия, разрешалась охота с обязательным присутствием взрослых охотников, и при их поручительстве выдавался «билет юного охотника». В кругу друзей Дмитрия Васильевича я был любимцем, как юнга на корабле, и билет мне выписали. До открытия охоты, которое в то время всегда приходилось на первую субботу августа с шести часов вечера, оставался месяц и мои наставники усердно готовили меня к этому событию. Терпеливо, не жалея патронов, обучали меня стрельбе влет. Из голенищ старых яловых сапог выкроили мне пару отличных поршней — лучшая обувка для летней охоты, а Петр Николаевич прибавил к ним отличные солдатские обмотки, так что экипирован я был неплохо. До начала сезона вся компания выезжала в заволжские займища работать с собаками, и я, мечтая о времени, когда у меня появится свой пойнтер, прислушивался к их оценке собачьих подвигов и азартным спорам на собачьи темы. Пойнтер Денди Дмитрия Васильевича и английский сеттер Леда Деконнора работали первоклассно, а первопольная черно-крапчатая Гейша Рыбакина горячилась, была туговата в подводке и нет-нет да посовывалась за поднявшимся впереди перепелом.

— Ну, Петр, тебе без корды не обойти-и-сь, — гудел Дмитрий Васильевич во время кратких передышек, — или поспевай всегда под ней быть, а то не дай Бог куропатка выскочит или, того хуже, коростелишка поднимется. Беда! Погонит...

— Да ведь, Митя, хочется чтобы по слову, — возражал Рыбакин, — собачка-то покладистая, а с кордой путаться, пропади она...

— Зачем путаться, — подпевает Арленинову Деконнор, — стоит собака крепко, подходи, бери на поводок, а уж там и посылай. Ему, Митя, не корда, а мягкий парфорс нужен. Собачка сунется, а он на «даун» и осадит покрепче.

— А что? Раз-другой одерну — поймет, — радостно подхватил Петр Николаевич.

— Понять-то она пойме-о-т, а парфорс снимешь, может опять сорваться. Есть надежнее способ. Вспомни, как старики говорили: собачка кровная, молодая, горячая — отработала дичинку — на поводок и домой. Баста! Научишь собаку ценить работу, шелковая будет. За желанную встречу с дичью собака с тебя глаз спускать не станет. Все с ней сделаешь. А парфорс, корда — это все средства крайние.

Сейчас, когда и сам я прожил большую часть жизни, когда за плечами свыше сорока лет охоты с ружьем и собакой, я до конца оценил меру понимания этими замечательными стариками всех тонкостей собачьей психологии, их особого внимания к формированию собачьей личности, если так можно выразиться.

* * *

Первое августа 1953 года выпадало на субботу, и в шесть часов вечера в лугах, близ с. Генеральское, Дмитрий Васильевич, Валериан Валерианович и я зарядили ружья. Арленинов, весело блестя глазами, сказал: «Ну, Сережа, первый выстрел тво-о-й. Начинай сезон» — и послал Денди в поиск. Денди проскакал метров пятьдесят и с ходу встал. Я рванулся к собаке. «Сережа, вздохни поглубже и взводи курки», — сказал Арленинов и скомандовал — «Пиль!» Денди уверенно сделал несколько шагов. Перепел взлетел, забирая вправо, я повел за ним и, обгоняя стволами, нажал на спуск. Птица комочком ткнулась в траву. «Хорошо-о-о, Сережа! С п-о-о-лем!» — пробасил Дмитрий Васильевич, улыбаясь, и скомандовал не спускавшему с него глаз Денди: — «Апорт!» Следующего перепела Дмитрий Васильевич снова предоставил мне — и снова удача. Я ликовал.

Короток августовский вечер в степи. Скоро опустились теплые сумерки, обильная роса холодила промокшие ноги, по низинам пополз туман. К караулке я подходил победителем: пять перепелов и коростель висели на крышке моего ягдташа, и всего два промаха.

К середине сентября мне удалось добыть десятка три перепелов и коростелей, а однажды из стаи куропаток, найденных Денди, дуплетом выбил сразу пару. В заволжских займищах было достаточно уток. С вожделением провожал я взглядом пролетавшие время от времени стайки, но деды мои не обращали на них никакого внимания и я, несмотря на огромное желание поохотиться на такую, казалось, доступную дичь, даже не заикался об этом. Арленинов и Деконнор догадывались о моем скрытом желании, но никак себя не проявляли, только благожелательно поглядывали на меня и, видимо, одобряли мою сдержанность.

Приближался октябрь, и главным предметом всех охотничьих разговоров стал вальдшнеп, высыпки которого продолжались весь месяц и представляли пик охотничьего сезона всех саратовских легашатников. Я хорошо знал эту охоту по прошлым годам, когда с духовым ружьецом был невольным наблюдателем и спутником Дмитрия Васильевича на высыпках. Я видел, с какой радостью и Арленинов, и Деконнор брали в руки добытую птицу, как жадно осматривали, как аккуратно расправляли смятое оперение прежде, чем подвесить ее к ягдташу. Я страстно мечтал о вальдшнепе и, подогреваемый бесконечными обсуждениями и прогнозами предстоящих охот, не мог дождаться начала пролета. Все, кто знаком с охотой на вальдшнепиных высыпках, поймут меня: ясные солнечные октябрьские дни, золото осыпающихся на землю листьев, синева озер и ериков, блестящая вдалеке Волга, свежий, такой вкусный воздух! Да и сама охота больше похожа на неторопливую прогулку — снующая впереди собака, ее напряженносдержанная стойка и, наконец, сам вальдшнеп стремительно и, в то же время, отчетливо и ярко вспыхивающий на солнце жарким оперением! Сам я по вальдшнепу еще не охотился и потому трепетал, волновался и жадно вслушивался в разговоры старших товарищей о том, что в четверг на Кумысной поляне сосед взял четырех вальдшнепов, а на Сазанке знакомый рыбак проверял вентери и, пока шел берегом, поднял несколько штук шумовых. Мне хорошо известно, что высыпки проходят волнообразно: там, где сегодня вальдшнепа много, завтра можно не найти и одного. А ведь мы можем ехать на охоту только с субботы на воскресенье. Вдруг их не будет — от этой мысли меня бросало в дрожь. Наконец, этот день наступил. И был он таким, каким я его себе представлял, — и вальдшнепа было больше, чем ожидалось, и право выстрела Дмитрий Васильевич делил поровну, и... такой позор — одни промахи.

* * *

Солнце пригревало совсем по-летнему, и после чаепития деды мои расстелили на траве поддевки, улеглись под кустами ежевики и, прикрыв лица носовыми платками, блаженно похрапывали. Собаки не отставали от своих хозяев. Леда подвалила под бочок к Деконнору, а Денди растянулся на солнышке и время от времени клацал зубами на надоевшую муху. Я вымыл котелок и кружки, прибрал остатки трапезы и взялся за ружье. Несколько раз вскинул его, целясь в старое осиное гнездо. Ложа послушно ложилась в плечо, мушка сидела строго посреди казенника и смотрела точно в цель. Все верно. Но, если я делаю все правильно, почему они улетают?

— Тут, Сережа, причина в другом, — я не заметил, что деды проснулись и наблюдают за моими упражнениями, — перепела, коростеля и куропатку ты стреляешь на открытом пространстве и тебе хватает времени поймать птицу на мушку, обогнать и произвести выстрел. Это, что называется, стрельба с поводкой. Другое дело вальдшнеп. Его надо стрелять навскидку. Ведь видишь ты его на чистом одно мгновение, когда он поднимается, а потом укрывается за стволами, ветками и от этого создается впечатление очень быстрого полета, хотя летит он вряд ли быстрее куропатки. В талах или в лесу чистое пространство невелико и пересекает он его мгновенно, а дальше ты видишь его как бы пунктиром. Он ловок, но и у тебя голова на плечах. Собака встала — подходи, не спеши. Вальдшнеп сидит плотно. Оглядись и прикинь — какой сюрприз он тебе преподнесет. Если место плотное, он наверняка свечкой пойдет. Это выстрел не сложный, тут главное привыкнуть нажимать на спуск, когда птица не видна, закрыта стволами. Если место попросторнее, то полетит он, укрываясь за стволами деревьев, а делает он это ловко, и тут важно угадать линию его полета и стрелять, опережая момент появления его из-за дерева или ветки, пока он не скрылся за следующим прикрытием. Времени на выстрел мало и стрелять нужно навскидку в предполагаемую точку появления птицы. Это трудно на первый взгляд, но не боги горшки обжигают, научишься, если головы терять не будешь, — заключил наставления Дмитрий Васильевич.

От слов до дела далеко. Видимо, голову я все-таки терял. Я все понимал, все помнил, но стремительно срывался вальдшнеп, все вылетало из головы и торопливый дуплет оповещал окрестности об очередной неудаче.

Когда сознаешь, что от тебя ждут, на тебя смотрят, положение твое становится ужасным. Ощущение своей беспомощности делает меня еще более неловким, суетливым. Самолюбие страдает, я краснею и злюсь на себя и всех. Деды мои, видимо, потеряли всякую веру в мой успех и не возражали, когда я попросил разрешения походить по гривам в одиночку в расчете на шумового вальдшнепа, что называется охота «самотопом». Мы сговорились о месте и времени встречи и разошлись.

Как только я остался один, напряжение мое спало. Я огляделся, прикинул, как лучше зайти, чтобы солнце, которое было еще довольно высоко, не мешало стрельбе, взвел курки и зашагал вдоль пересохшего местами ручья. Обходил все подходящие места, особо тщательно прошаривая кустарники вблизи воды. За пересохшим бродом, истоптанным стадом, протянулись берегом талы, а на другой стороне просторный редкий дубняк. Я направился к талам. Вальдшнеп с характерным треском поднялся свечой из-под ноги и верхом замелькал от меня в сторону редкого дубняка на высокой стороне русла. Как-то очень ясно увидел я его над мушкой своего ружья и мгновенно нажал на спуск. Каждому охотнику знакомо чувство неизвестно откуда возникающей уверенности, когда он, произведя выстрел, твердо знает, что птица упадет. В тот момент я испытал именно эту уверенность. Вальдшнеп как бы споткнулся в воздухе и гулко стукнулся о сухую землю высокого берега. Не помня себя, я перемахнул ручей, взбежал на бугорок и сразу увидел его. Он лежал на открытом месте, усыпанном сухими дубовыми листьями, и его крепкая лимонно-палевая грудка светилась на их жухлом фоне.

Я поднимаю птицу и долго смотрю на нее. Прекрасное оперение, большие темные глаза, длинный мощный у основания клюв и крупная благородная голова не дают отвести от нее взгляда. Я успокаиваюсь...

Поредевшая листва мягко золотится в голубом небе, раскачивается зацепившийся за паутинку дубовый лист. Бережно подвешиваю вальдшнепа к ягдташу и направляюсь на встречу со своими наставниками.

[Kurchatov]

Ребят, не могу создать новую тему с телефона, решил спросить здесь- кто из классиков писал про охоту, интересуют наши писатели. В общем кто и названия произведений подскажите, хочу почитать. На классику помянуло блин :-)

[Алексей 44]

Ребят, не могу создать новую тему с телефона, решил спросить здесь- кто из классиков писал про охоту, интересуют наши писатели. В общем кто и названия произведений подскажите, хочу почитать. На классику помянуло блин :-)

Саш - смотри

С. Т. Аксаков - «Записки охотника Оренбургской губернии»

И. С. Тургенев - "записки охотника" и много еще чего.

М. М. Пришвин

В. П. Правдухин

И. С. Соколов-Микитов

В. П. Астафьев

[beast]

ТОлько опыт классиков не перенимай! Брэки были первостепенные

[$VK]

Ночь в болоте

Скубенко Борис Михайлович

I

Вечерняя заря тихо догорала... Красное зарево, бросаемое из-за грани земли, постепенно меркло и смягчалось в тонах; какой-то неопределенный, похожий на марево, розовато-синеватый туман застилал всю видимую даль, и было тихо, тихо, как бывает иногда в начале погожей осени: ни малейшего ветерка, ни шороха... Только с севера медленно, почти незаметно наползали какие-то особенные свинцово-лиловые тучи. Одна косма их легла на тускнеющее зарево какой-то причудливо-хаотической массой и еще больше притушила редеющий багряный свет... Я шел один... Подле моих ног устало плелась собака. За день и я, и она изрядно поработали. Охотился я в изобилующей водоплавающей дичью местности, принадлежавшей богатому землевладельцу С-ву.

Все пространство на протяжении пяти-шести тысяч десятин сплошь было покрыто лесом, среди которого залегали большие топкие болота, густо заросшие высоким камышом, травами и так называемым резаком. К тому же болота эти изобиловали какой-то особенной плотной тиной, не достигавшей до поверхности воды не больше как на аршин. Глубина была разная. На чистинах она доходила до трех и четырех аршин, а среди камыша — не больше как до колен. Но главную опасность представляли собой так называемые «окна». Их было хотя и немного, но все же попадались. Конечно, исчислить их не представлялось никакой возможности, так как иные места были совершенно недоступны для охотника. В одном болоте я как-то пробовал было проникнуть вперед на несколько десятков шагов от берега, но сейчас нее должен был отказаться от своего намерения... Не говоря уже о том, что камыш стоял непроницаемой стеной и тормозил ход; были и другие затруднения. Колючий резак с тиной так начинали сдавливать и теснить, что решительно немыслимо было протиснуться вглубь.

Осенью же набивалось в это поросшее камышом болото видимо-невидимо всяких пород уток. Кругом стена камыша; за этой стеной тихо... Решительно не подозреваешь, что в этой щетине целые сотни диких уток. Но вот собака потянула, рванулась и бросилась в камыш... С шумом порвалась какая-нибудь тяжелая шилохвость; грянул выстрел, и сейчас нее ружейный гром потонул в каком-то другом грохоте и шуме... Это с треском поднялись осевшие на чистинах болота сотни всевозможных уток. Я нисколько не преувеличиваю — буквально сотни. Землевладелец запрещал охоту, как в лесу, так и в болотах. Разрешением пользовались только четыре счастливца: это мой дядя, я и еще два господина, с которыми мне изредка приходилось встречаться в этих местах. И, конечно, благодаря своим юным летам я отдавался охоте со всем пылом страсти и чаще, чем остальные три счастливца, отправлялся в поиски за дичью. Каждое воскресенье или иной праздник были для меня особыми днями. Охотники, конечно, меня поймут. Сколько мечтаний, сколько нетерпения, пока подойдет желанный праздничный день.

И, конечно, как молодой увлекающийся охотник, я часто рисковал и лез в такие трущобы, откуда иной раз трудновато было выбраться... Но, как говорится, все сходило благополучно, и я возвращался домой цел и невредим, дичи привозил много. Меньше десятка не приходилось убивать.

К красотам же природы меня все больше и больше тянуло. К лесу я привык с малых лет. Отец мой брал меня на охоту, когда мне еще не было восьми лет. И с течением времени я так пристрастился ко всякого рода охоте, что буквально-таки предавался отчаянию и тоске, если меня оставляли дома... И вдруг такое счастье! Я охочусь в тех местах, где есть возможность отвести душу.

Про красоту местности имения С-ва нечего и говорить. (Находится в Харьковской губернии Сумского уезда.) Оно прелестно по своему обилию и воды, и леса. Все здесь есть: и родники, и многочисленные извивы речки, текущей в густом лесу; и луга, и поля... Картины меняются; глаз постоянно и с любовью поглощен этими красотами. Бывало, много уже оставишь позади себя верст, а все идешь и любуешься...

Не знаю, как теперь в этих описываемых мною угодьях, но тогда все было нетронуто. По утрам и ввечеру колоссальный утиный лёт. Выйдешь на полевые озера и видишь, как нескончаемыми вереницами тянутся стаи диких уток; под ногами беспокойно кшихают бекасы, а по сторонам носятся и как будто плачут многочисленные маленькие и большие кулики. Зверя тоже было немало. Каждый год появлялось по нескольку выводков волков. Не менее трех-четырех гнезд. К осени начинались волчьи песни... Далеко разносились они по лесу и жутко-тоскливо замирали вдали... Волкам было раздолье. К помещичьим лесам тут же примыкали крестьянские и таким образом увеличивали лесную площадь. Крепи, камыш, трава, бурьян, топкие с густой порослью луга — все это надежные убежища для зверей... И много, много надо бросить за собою верст, чтобы пройти к степям. За чертой высоких холмов начинаются они... В громадной же котловине бесчисленное множество болот и озерков... Все это уходит куда-то в синеющую даль и там окончательно исчезает из глаз... А взберешься на эти холмы, и перед тобою ровная, как стол, степная гладь пошла, и пошла, куда только глазом вскинешь...

И вот четырнадцать лет тому назад я был подле этих мест. Как уже сказано выше, это происходило осенью...

На ремнях с кольцами висело у меня шесть штук тяжелых кряковых, да в сетке еще около десятка дупелей. Случайно как-то наткнулся я на этих редких, даже в той обильной дичью местности, долгоносиков и в течение получаса всех и уложил. Пора было возвращаться к сторожке лесника...

Я довольно-таки устал, весь промок и с удовольствием уже помышлял о том, как приду в маленькую избу, переоденусь и закушу чем Бог послал.

До места же моей стоянки было не меньше пяти верст. Выйдя на полевые озера, я несколько задержался там и потому запоздал. Сумерки все больше и больше сгущались; багровый отсвет совсем погас... Свинцово-лиловые тучи точно пожрали его...

Я задумался... От окружающей тишины веяло какою-то таинственностью; в лесу, который шел слева от меня, изредка раздавались какие-то неясные шорохи... Справа же тянулось большое, все поросшее тростником, болото Камышеватое. На всем его немалом пространстве там и сям изредка слышались тревожные вскрики уток, да высоко в небе тянули с жалобным писком кулики... Это только и нарушало вечернюю тишину. Все же остальное точно дремало, точно погружалось в сон: и лес, и камыши... Но зато в чаще дубняка и орешины все больше учащались шорохи... По временам я останавливался и чутко вслушивался... Что-то особенное чудилось моему слуху, и я как зачарованный по нескольку минут не решался сдвинуться с места... Вскоре показалась луна. Она выкатилась из-за верхушек леса, огромная, ясная... Матовые снопы ее лучей уперлись в вершины столетних сосен; к стволам прильнули тусклые отсветы...

Засмотревшись на эту картину, я простоял не больше минуты и снова тихими, неслышными шагами пошел по маленькой тропинке вперед. Я знал, что должен буду проходить в том месте болота, где от самого берега идет довольно обширная чистина с группой небольших, поросших лозою островков... К этой чистине я стал подходить еще осторожнее. Помню, даже прикрикнул шепотом на собаку, приказав ей идти подле ног...

Неоднократно уже приходилось мне по вечерам подсиживать здесь уток. При лунном свете было довольно видно, и надежда что-либо подстрелить тем больше овладела мной...

Тихо крадучись, с ружьем наготове, я медленно продвинулся вперед. Камыши по-прежнему стояли неподвижно; таинственный свет луны, обливая верхушки деревьев, бросал на землю причудливые темные тени. На узкой дорожке они ясно вырезывались и пропадали, подбегая к сплошной стене тростника...

Но, чу! Что-то взмахнуло крыльями, точно ударило по воде... На мгновение я замер; сердце забилось усиленно. Ведь мне было тогда всего восемнадцать лет. Возраст, в период которого отдаются охотничьей страсти с безудержным пылом.

Так прошла минута... Всплеск не повторился, и я снова сделал несколько шагов... Еще миг, и последний край стены камыша открыл водную чистину...

Глаза мои быстро оглянули все пространство...

Светлым стальным отсветом белелась вода, и в двадцати шагах от берега виднелись несколько крупных кочек и густой куст уже слегшейся лепехи... На самой чистине не было ничего. За кочками же трудно было что-либо разглядеть...

Донельзя напрягая свой взор, я совершенно упустил из вида собаку, которая что-то уже прихватила и осторожно сунулась в камыши. Но тут самого незначительного шума ступившей в воду собаки было уже достаточно. Не успел я сморгнуть глазом, как что-то с глумом встряхнуло крыльями и с тревожным гоготом взмыло вверх... Над высокой сплошной и убегавшей вдаль стеной камыша вырисовались силуэты... Их было три...

— Дикие гуси! — мгновенно промелькнуло у меня в мыслях, и я сейчас же вскинул ружье и отсалютовал двумя выстрелами. И все это так свершилось быстро и неожиданно, что я едва мог опомниться.

Ясно только представляю себе одно: слышал, как тяжелая птица со всего маха ударилась о воду и хлопнула упругими крыльями...

Собака ринулась вперед, а сверху, удаляясь от меня все выше и выше в глубину темно-синего, освещенного мириадами звезд неба, доносилось тревожное, как бы ропотное гоготанье.

Встретить диких гусей в этой местности (болото входило в лес) я менее всего ожидал. Откуда они забрели в такое раннее время осени, трудно было сказать. Пролета еще не было. Но что это дикие гуси, я убеждался воочию: последние звуки тревожного гогота замирали где-то уже в необъятной выси. Скоро они совсем растаяли. Их поглотило громадное, безбрежное расстояние... Собака тоже скрылась из глаз и уже где-то в стороне отчаянно бултыхалась в водорослях... Я знал, что там дальше, в глубь болота, начинается колючий резак и старый, торчащий в воде острыми конечностями, поломанный камыш. Собаке с трудом можно было пробиться там, да и то она обыкновенно, изрезав все ноги, прихрамывая, едва возвращалась вспять.

Заранее предполагая все это, я в пылу какого-то особенного захватившего меня экстаза порешил, что гусь в такой густой чаще не сможет далеко уйти, и тотчас же сунулся в воду...

Помню, я был уже на середине чистины и вода доходила мне до пояса. Ноги же хотя и увязали в иле, но все же не настолько, чтобы не вытянуть их. Желание же во что бы то ни стало добыть гуся настолько сильно овладело мной, что, право, вспоминая теперь обо всем этом происшествии, я не могу представить себе, как это я так слепо и безрассудно, даже с уверенностью, что достану, забирался в воду все дальше и все глубже... И в ту минуту уже решительно ничто не страшило меня: ни то, что кругом на четыре версты нет жилья, ни то, что я могу попасть в «окно» и утонуть...

В таком возбужденном инертном состоянии духа я добрался до густой стены камышовых зарослей и сразу же почувствовал, что тут ноги мои начинают все глубже и глубже увязать в ил и как бы парализуются. Но на это последнее (в горячности и впопыхах) я мало обратил внимания. С усилием вырывая ноги из трясины и делая несколько шагов в сторону, я надеялся выбраться на более устойчивую почву. Но, увы! Таковой не находилось, и мне снова приходилось метаться в поисках... И влево, и вправо все такая же густая засасывающая тина. Волей-неволей приходилось остановиться. Тут я несколько отдышался; сердце мое усиленно билось; руки судорожно раздвигали камыш, а ноги между тем все глубже и глубже погружались в ил... С тревогой отметив это последнее, я снова попробовал было выбраться, но, к своему ужасу, только бессильно и беспомощно завертелся на том же самом месте. Собака же моя по-прежнему возилась где-то впереди. Жалобно повизгивая, она также, очевидно, старалась пробить себе дорогу.

Увидя, что продвигаться дальше почти немыслимо, я решил не барахтаться и собраться с силами. К тому же мне пришла в голову мысль: «Быть может, она, собака моя, уже достала гуся и не может выбраться на берег?» И снова, как ни странно, при таком критическом, почти безвыходном положении в моем воображении вырисовался дикий гусь и потянул к себе. И это последнее, не перестающее подмывать меня искушение снова удвоило мои усилия. Я рванулся как исступленный, как та ломовая лошадь, которая долго не могла сдвинуть тяжелой нагруженной колымаги, но все-таки сдвинула ее под градом ожесточенных палочных ударов. При этом сильном побудительном порыве я едва не лишился сапог, но все же пробился немного вперед и очутился на какой-то узкой, длинной прогалине воды. Эта прогалина доходила до берега, который в вечернем сумраке едва вырисовывался. Смотрели на меня сверху мохнатые верхушки сосен да метелки камышей...

— Бокс, Бокс!.. — окрикнул я собаку, но в ответ на мои призывы раздалось только отдаленно жалобное визжание...

Собака, очевидно, или не могла пройти ко мне, завязнув в тине и колючем резаке, или же, изрезав ноги, забралась на какую-нибудь случайно попавшуюся кочку и там, зализывая ноющие царапины, расположилась отдохнуть.

Выслушивая таким образом собаку, окруженный со всех сторон сплошным кольцом камышовых зарослей, я снова решил пройти в сторону, но тут же и вдруг окончательно почувствовал, что все старания мои окажутся тщетными...

Недавно я стоял еще по пояс в воде, а потом вдруг с ужасом заметил, что вода стала доходить до груди... И тут же все мое пылкое, азартное стремление сменилось каким-то скверным, угнетенным настроением.

«Надо как-нибудь освободиться, вырвать ноги, что ли?» — опять как-то судорожно промелькнуло в мыслях, но над этим своим последним решением я уже долго не задумывался, заранее считая его безрезультатным. Ноги мои точно кто привинчивал; все усилия по-прежнему оставались тщетными. И тут опять новое открытие: вдруг я ощутил, что вокруг меня скопляется какая-то особенная сдавливающая тина. Она точно кольцом охватывала меня и все теснее и теснее придушивала с боков. Ничего подобного я никогда не испытывал. Я словно очутился в каком-то железном страшном корсете, начиная от подмышек и до самой талии...

Это было какое-то особенное топкое болото со свойственным ему одному зарождением каких-то тягучих и плотных травянистых гущ. И чем я больше прилагал усилий выбиться из этого тесно сжавшего меня кольца водорослей, тем сильнее напирала на меня травянистая, клейкая, сцепляющаяся масса и душила уже так, что начинало перехватывать дыхание...

«Да неужели же не выберусь?..» — всполохнулась тягостная тоскливая мысль, и тотчас же я убедился, что все мое туловище, за исключением еще свободных рук, уже в плену медленно, но верно засасывающей глубокой трясины...

Тогда вся надежда моя обратилась к рукам. В них я судорожно задерживал ружье. И, чувствуя, что мне нельзя даже пошевельнуться без того, чтобы не увязнуть еще глубже, я решил использовать это самое ружье...

Уже застигнутый по грудь водой и тиной, я попробовал было достать из патронташа хотя один только патрон и выстрелить в воздух для призыва (авось кто выйдет из избы и обратит внимание), но, к моему ужасу, достать уже не мог... Я был сжат и сдавлен со всех сторон. Холодная дрожь пробежала по всему моему телу; жуткая тревожная тоска заполонила сердце и всколыхнула душу... «Где же отыскать, где же нащупывать необходимую точку опоры?!» И опять я подумал о ружье. Как-нибудь опереться на него? Но опираться было не обо что. По бокам же, хотя и на аршин от меня, длинной стеной протягивался камыш. Он доходил до самого берега. «Так вот нельзя ли как-нибудь схватиться за него, что ли?»

И, лелея эту последнюю надежду, я протянул руку вправо... Но напрасно. Расстояние было больше, чем достигали мои руки. Пальцы едва дотянулись до него и скользнули по нему, а вода и тина еще приблизились, они уже почти у самого горла — на четверть от него. Через несколько мгновений они подойдут и выше...

«Боже мой, так это уже смертельное, безвыходное положение?! Последние минуты мои?!» — вспыхнуло и дрогнуло исступленное, объятое предчувствием близкой гибели мышление... Вспыхнуло и мгновенно куда-то кануло. Все в глазах у меня потемнело, сгладилось, и я с хриплой и зычной натугой вскрикнул, болезненно-трепетно вытянулся и как бы потерял самообладание. Звук моего голоса острой призывной волной прорезался в чащу леса, и оттуда ответило на него такое же хриплое и пронзительное, полное тоскующего страха и отчаяния эхо... И я тотчас же испугался этого «своего эха» — столько в нем было напрасной мольбы и мучения. Оно точно говорило мне: «Напрасно, напрасно ты взываешь, все твои призывы останутся без отклика». А ноги мои все ниже и ниже притягиваются, словно гири там пятипудовые привешены, и нет никакой возможности вырваться. И еще несколько мгновений, и вода приблизилась к горлу; плечи спрятались... Помню, я до неестественности вытянул шею и с какой-то отчаянной последней мольбой и верой устремил свой взор к небу. Там — в недосягаемой прозрачной выси — сверкали, вздрагивали и дробились лучистыми алмазными искрами неисчислимые созвездия... Небо было тихое, глубокое, спокойное и бездонное, но вместе с тем в нем чуялась какая-то громадная затаенная деятельность. Каждое вздрагивание звезды показывало, что там какая-то особенная, покрытая непроницаемой тайной, жизнь. Ни одно облачко не смущало темно-синей бесконечной небесной скатерти. «Услышит ли оно меня?» — проскользнула мятущаяся взывающая мысль.

Все средства к спасению мною были уже использованы. Ружье, на которое я все еще не переставал надеяться, также не помогло (все время я держал его над головой). Я упирался на него, налегал на оба конца. Мускулы мои донельзя напряглись, кровь ударяла в голову. Даже, несмотря на холод воды, мне стало жарко. Я цеплялся, что называется, за соломинку. Это был уже, конечно, последний оплот. Душа не выдержала и дрогнула; в ней точно лопнули и беспомощно повисли последние струны терпения... Вода, как холодная вкрадчивая змея, скользнула под горло мое, защекотала его и опоясала... В мгновение ока предстала и промелькнула предо мною вся моя недолгая молодая жизнь, промелькнули дорогие образы кровных близких мне людей, и острый безнадежный вопль вторгся в душу мою и судорожно перехватил и горло, и грудь. Физический холод и пустота постепенно окружали все существо мое; в ногах тоже появилась какая-то особенная, никогда прежде не воспринимаемая легкость; так называемая предсмертная «невесомость» открывала моему духовному взору какие-то новые, безграничные, полные свободы и пространства горизонты... Но ужас перед «неведомым» не замирал. Подступавшая ко мне смерть казалась мне такой дикой, ненужной и бессмысленной. Я не хотел еще уходить от этой жизни, безгранично жаждал прилепиться к этой земле и насладиться всем тем, что она может мне дать, насладиться ее красотами, ее нервным биением пульса, ее творчеством... Но я был совершенно беспомощен. Тоска все росла, разливалась и поглощала душу мою с каждой новой секундой. И когда она уже как-то странно окутала и голову мою, так что мне стало даже невыносимо тошно и тяжело до потрясения, помню, вдруг увидел я до поразительной яркости всю обстановку лесного сторожа, точно сам невидимо присутствовал там; увидел, как он вместе с женой и детьми сидит за столом и медленно, не торопясь, вприкуску пьет из блюдечка горячий чай... И от всей этой мирной обыденной картины мне стало еще страшнее; холодный ужас с еще большей силой вторгся в мою душу. Такое жуткое, странное несоответствие: там тишина, радость и уют, а здесь уже вот-вот и смерть... через каких-нибудь несколько минут, а быть может, даже через несколько секунд я захлебнусь... Трясина ведь пожирала меня по сантиметрам, по вершкам... И, как новая насмешка над муками и горем других людей, о которых даже и не думают, что они где-то там умирают и сгорают в страданиях, вся эта мирная, довольная покоем и стаканом чая фигура все еще крепкого, бодрого лесника не выходила из памяти моей, и даже в последний миг сознания этот лесник и его изба точно повисли на мои глаза... И мне кажется, что это было даже нужным, необходимым самообманом, бессознательным или мало уяснимым внушением именно для того, чтобы как можно дольше подбодрить себя к отталкиванию смерти, которая уже совершенно скрала все расстояние и близко-близко стоит перед тобою и заглядывает тебе в глаза...

Но и в этот решительный, потрясающий момент в душе моей поднималось бурное протестующее противление... Она не хотела сдаваться в страшный, смертельный плен. Острой, пронзающей стрелой вырвалась мысль:

«Кричи же! Без конца кричи!..»

И все существо мое повиновалось. С неестественной дикой силой я закричал так, что мне показалось, будто у меня в ушах лопнули перепонки... Потом мелькнуло бездонное небо, дрогнули мерцающим зигзагом звезды и все показалось мне каким-то безумным, кошмарным сном... Голова сильно закружилась; я потерял сознание...

II

Когда я очнулся, то первым, что увидел, — это то же глубокое темное небо.

Я стоял по шею в воде, а голова моя опиралась затылком на куст колючего резака и отчасти на убитых мною уток. Ремни были довольно длинны, и утки торчали сзади своими конечностями. И я думаю, если бы не этот случайный оплот, то в момент затемнения сознания я должен бы был неминуемо захлебнуться...

Вторичным же проблеском мысли явилось радостное сознание. С необычайной яркостью я почувствовал, что мои ноги упираются в твердый грунт.

По всей вероятности, под всей этой трясиной было твердое дно. Рост мой спас меня. Будь я на два вершка ниже — всему бы конец. Мне бы уже не пришлось описывать этой страшной ночи среди непролазного, отдаленного от людского жилья, болота. И хотя мне было все еще жутко, но все же надежда уже окрыляла меня. «Дальше не погружусь!» — утешал я себя и даже отчасти подтрунивал над собой.

Удивительно быстро меняется человек, перейдя за черту опасности и постепенно приближаясь к некоторой надежде, хотя бы даже и смутной.

То же было и со мной.

Я оглянулся внимательнее... Луна по-прежнему сияла на небе и лила свой вкрадчивый свет; метелки камыша едва покачивались, точно кивали или кланялись кому-то; темные тени разбегались по воде у самого основания тростника, а там дальше узкой серебряной дорожкой дробился и бежал вкрадчивый матовый свет от месяца; деревья по-прежнему неподвижны, и вершины сосен также молчаливы и таинственно смотрят в небо... Где-то сбоку по необъятному темно-синему своду черкнула звезда, и хвост ее на несколько секунд ярко обозначился; немного правее от меня тревожно крякнула утка, да в лесу встрепенулся и закричал пересмешник-пугач:

«Пу-гу, пу-гу-гу-гу!.. Хаг-ха-ха-ха!..»

И опять все стихло...

А я, как прикованный цепями к стене узник, продолжал стоять по шею в воде и в бессилии посматривал по направлению к берегу... И на несколько минут мне опять показалось, что я сплю, что все происходящее передо мною не действительность...

И чтобы рассеять это скверное состояние духа, я снова принялся звать на помощь...

— Гоп, гоп, гоп!.. — далеко разносился звук моего голоса и по-прежнему безрезультатно замирал вдали. Отклика не было. Помню, я кричал до того, что у меня надорвался голос. Но все напрасно. Это безмолвие на мой призыв ложилось на душу каким-то тяжким ужасом...

Так длилось это томительное возбужденное состояние духа, и я с трудом уже разбирался в окружающем. К тому же усталость брала свое и ясность восприятия внешнего мира ослабевала; глаза начинали слипаться; веки тяжелели... И когда я поймал себя на этом, мне опять сделалось страшно. Сознание как бы раздваивалось. С одной стороны, говорила действительность, с другой — какой-то фантастический, сказочный мир. Закружились и зареяли вокруг меня какие-то светлые дымчатые видения, коснулись своими прозрачными пальцами камыша, и весь этот камыш точно претворился в музыкальные инструменты. Он запел и заиграл какими-то неведомыми и незнакомыми моему слуху звуками. А за ним точно запело и заиграло все окружающее: запели деревья, запели лунные дробящиеся по воде лучи. Мне так и чудилось, что эти загадочные, таинственные лучи ударяют по воде, как по клавишам, и вода эта, послушная своему виртуозу — лучам, вздрагивает, пенится и мелодично переливает своими струями. И под эту неземную, сказочную музыку слезы, казалось, вздрагивают у меня где-то в груди, горячими трепетными струйками приближаются к горлу моему и повисают на глазах. И я плачу, плачу, как ребенок, потому что мне бесконечно дорога эта музыка, бесконечно дороги эти светлые дымчатые реющие видения. В них точно отголосок бесконечного божественного неба, бесконечной высшей гармонии, беспредельного торжества правды, добра и красоты. И эта дивная непередаваемая музыка долго еще колеблется в воздухе, долго еще вздрагивает, так долго, что мне вдруг начинает мерещиться, что эта музыка не прекратится никогда и что под эту дивную музыку я улечу куда-то в торжественную благоухающую даль, где такое же чарующее песнопение исходит от мириад опьяненных счастьем, ликующих цветов. И там, среди этой светлой, неземной музыки и среди этих чарующих благоуханных цветов,— величественная беспредельная любовь... И я как будто бы протягивал руки и с жаждой светлого трепета силился схватиться за край одежды реющих дымчатых видений... Но напрасно, напрасно! Руки мои одежд этих не улавливают. Эти светлые реющие видения не от мира сего... Они только ласково кротко улыбаются мне, исторгают перстами своими музыку из всего, до чего только прикасаются, и поют, поют под аккомпанемент этой ласкающей музыки великую торжественную песнь Всемогущему. И мне уже радостно, мне уже совсем не страшно... Я уже как бы давно свыкся со своим новым положением, я уже давно стал невесомым. Скоро, очевидно, и я превращусь в такое лее светлое, реющее видение и так нее точно начну исторгать из всего неземную музыку. Деревья, и травы, и былинки, и камыши, каждый листок станет послушным мне. Я буду действовать силой, взятой у Бесконечного... А в этой силе бессмертие... Ничто, ничто уже больше не страшит меня, и ни к чему я больше не привязан как к бесконечной всесильной любви... «Слава в вышних Богу!» — почудилось мне. И я словно уходил и уходил из болота, уходил от его ржавой плесени, от его зловредного едкого дыхания — тумана. Легко и свободно скользила куда-то ввысь моя душа... Неиссякаемый источник молитвы окрылял ее. И чем увереннее, усерднее молился я, тем легче было возношение. И уже ничего, ничего не видно там снизу... с земной поверхности... Темное трущобное болото исчезло безвозвратно, словно растаяло... Неисчислимые белые видения заслонили его. Они, как громадный светлый покров над бездною, не давали взглянуть на него. Но что это?! Я словно сорвался с этой вышины, словно камнем ринулся в холодное море пространства, втиснулся в какие-то тяжелые свинцовые волны земной поверхности?! Невесомости моей словно и не было... Напротив, я очень явственно осязал холод, осязал свое измученное отяжелевшее тело... Боже мой! Да ведь это опять то нее самое болото, то же самое опасное положение, в которое я попал. Избави Боже! Спаси меня!

Странное загадочное созерцание покинуло меня, и хотя я не сразу вышел из него, но все же частичка трезвой уяснительной мысли нащупывала свой путь. Оставаться дольше в таком положении мне казалось немыслимым. Я опасался окоченения.

На мой взгляд, в то время было не больше одиннадцати часов ночи. Я собрался было снова закричать, но в тот же миг где-то неподалеку раздался переливчатый волчий вой... Песнь эта была довольно сложной и продолжительной. На эту песнь кто-то вздумал ответить устрашением. Прокатился выстрел... Ружейный гул раздался слабо, точно кто бичом хлестнул. Это, должно быть, стреляли крестьяне, водившие своих лошадей в ночное...

Но, несмотря на это устрашение, волчий вой не прекратился. Серые точно еще сильней взвыли, и где-то в стороне густым басом отозвался одинец матерый... Я с напряженным вниманием вслушивался в этот вой. Волки бродили по этой местности зачастую, и ничего не было бы мудреного, если бы они подкрались и к болоту. В болоте всегда могли быть подранки — утки, а волки, предполагаю, и за этим не побрезговали бы поохотиться. И тем более предположение мое могло быть правдоподобным, что не дальше как прошлой осенью я подстрелил волка почти подле самого болота, подсидев его на падали... Пал экономический большой вол. Он был зарыт (рабочими из имения) почти на четырехаршинной глубине, но волки в одну ночь отрыли его и всего почти съели. Потом некоторые из них приходили глодать кости. Тут-то я и подстерег серого... И вот тогда закралась у меня тревожная мысль: «Не забредут ли серые на болото?» В ружье патронов нет... Повернуться в стороны я не могу. Одна моя беззащитная голова торчит из воды. За пятьдесят шагов учуять молено.

И я уже серьезно стал опасаться, как бы не набрели эти гости к Камышеватому болоту. Беспокоился я немало и за собаку, так как она решительно не подавала о себе вести. «Отобьется куда-нибудь в лесу, разнесут в клочья»,— мелькала у меня мысль.

А волки продолжали выть. Луна поднялась уже высоко, и прошло еще не меньше получаса, как они наконец оборвали свою песнь и смолкли окончательно. Воцарилась таинственная тишина, в которой чуялась, однако, ночная подвижная жизнь. То где-нибудь сонно обрывалась сухая ветка и гулко приникала к земле, то слышались чьи-то торопливые приближающиеся или замирающие вдали прыжки...

Мне стало холодно... Пока я был в возбужденном состоянии, то почти не замечал этого холода; когда же несколько угомонился, сразу ощутил во всем теле неприятный озноб. Челюсти стали прыгать, зубы — постукивать. К тому же в шею и щеки мои давно уже впились так называемые конские большие пиявки и преспокойно высасывали кровь. Узнал я об этом по какой-то странной тупообжигающей боли в правой щеке.

Пиявок в этих болотах масса. Они буквально набрасывались десятками. Я и без того уже сильно устал и затратил много энергии в борьбе за жизнь, а тут еще они обессиливали мою голову.

И я тут же стал их отрывать с шеи и щек. Вероятно, они были немалой причиной моего странного сказочного созерцания. Они и холод... Я как-то странно зацепенел; пиявки продолжали измучивать...

Некоторые держались еще слабо, но иные так сильно присосались, что я, отрывая их, ощущал очень чувствительную боль. Это последнее очень неприятно действовало на нервы и до крайности раздражало меня. И, помню, едва я только отбросил в сторону последнюю присосавшуюся к моему уху пиявку, как слева от меня подле берега что-то вкрадчиво шаркнуло по листу и встряхнулось... Стараясь не произвести ни малейшего шума, я повернул голову и замер... При ярком свете луны вдоль узкого просвета, среди камышей, довольно ясно виднелась фигура волка. Собственно, я видел только его левый бок и переднюю лапу.

«Дело плохо...— подумал я про себя.— Хорошо, если один. А если их несколько да учуют — скверно придется. Волк не побоится топи...»

И, признаться, сердце у меня усиленно екнуло. Я опять представил себе свою беспомощную позу и беззащитную голову.

За всем происходившим на берегу приходилось наблюдать с возрастающим вниманием. Волк лакнул воды и продвинулся дальше... За ним показался другой, и я заметил, что он еще больше первого.

«Идут куда-нибудь за добычей для молодых...— подумал я.— На Сыроватку, не иначе (так прозывается большое село в десяти верстах от имения С-ва). Там много держат гусей, да и за жеребятами можно поохотиться. Рвали часто в той стороне и коров, и лошадей».

А между тем холод воды с каждой новой минутой все больше и больше меня терзал. Озноб бежал по всему телу беспощадными колючими мурашками и проникал до костей. Я судорожно стиснул зубы и до крови закусил нижнюю губу. Маленькая капелька крови теплой ниточкой скользнула у меня по подбородку и неслышно скатилась в воду...

Но тут опять явилось опасение: «Не дай Бог завизжит или залает моя собака!»

Я знал, что волки в этой местности смелы и дерзко нападали даже на людей. Зимой целая стая волков едва не разорвала земского почтаря, почти у самой деревушки. И теперь как я невыразимо сожалел, что у меня не было заряжено ружье. Хотя бы одним только патроном. Вот бы угостил хотя бы одного из серых приятелей!

Но буду продолжать. К моему неудовольствию, я еще насчитал двух куманьков. Они тихо, эластично прошли вдоль берега болота... Потом я очень явственно слышал, как один из них резко, точно вспугнутый чем, отфыркнулся и сделал несколько шумных скачков в сторону. За ним зашелестели и шарахнулись по листу и другие товарищи.

«Слава Богу! — подумал я.— Продвинулись...— И тут же мне пришло в голову: — Почему лесник, у которого я остановился, не задумался над моим долгим отсутствием и не дает никакого окрика, ни сигнала?» Но тут лее я вспомнил, что сам давал к тому повод. Иногда я имел обыкновение, возвращаясь с охоты на уток, посидеть где-нибудь в лесу или на опушке, подкарауливая зверя. Лесник об этом был осведомлен и потому нисколько не тревожился.

Иногда на этих засиДках мне удивительно везло и зачастую приходилось заручиться не только русаком, но и плутовкой-кумушкой. Возвращался я с этих засидок далеко за полночь. В особенности же в лунные периоды...

Но не всегда все складывается по-хорошему. «Не все коту масленица, придет и пост!»

И, хотя скверное стечение обстоятельств не предвещало мне ничего хорошего, все же я продолжал надеяться и в это время щелкал зубами от холода, как голодный волк... Челюсти мои сводило до невозможности; в ногах появилось онемение, и я их почти не чувствовал... Над водою длинными космами пошел туман... белый, густой, как дымное облако, он все гуще и гуще заволакивал болото и окутывал мою голову... Неприятной прелой сыростью ударило по моему обонянию... Отовсюду несло болотиной. И тут уж стала меня бить отчаянная невыносимая лихорадка. Я задергался и задрожал...

Повеяло предутренним сырым холодом...

«Ну, — подумал я про себя, — много тебе отпустится грешков за эту ноченьку!»

А сумрак осенней ночи все еще не проходил, не рассеивался... Сплошная сырая мгла густо повисла над водой. Но все же утро уже чуялось... Несколько следующих за тем минут прошло с теми же пытками. Но наконец что-то дрогнуло; сплошная густая кисея тумана раздвинулась. Отдельными белыми космами бежал он и путался, наталкивался на тростник, проникал к нему и медленно растаивал. И все это в полумгле, в неясной серой паутине осеннего предутренника...

И я уже было порадовался, насколько, конечно, можно было радоваться в моем страшном, измученном состоянии. Света, света хотелось мне. Но что это? Снова потемнело все. Над головою разливалась какая-то непроницаемая чернильная мгла... а еще через несколько мгновений что-то ропотно и таинственно ударило по воде... Это первые дождевые капли обрывались со сплошной чернильной тучи. Со всех сторон меня окутала мгла...

Вообразите себе, какие ужасные призраки мне померещились!

III

По счастью, через несколько минут дождь прекратился. До самого рассвета я продолжал дрожать как исступленный и уже думал, что схватил тиф.

Холодный туманный рассвет окутывал меня со всех сторон; обрывки густого белого пара уже явственно заволакивали все окружающее. Но я уже так закостенел, что даже голос не шел у меня из груди.

«Долго ли еще такая пытка?» — заволновался я, но сейчас же снова почувствовал какое-то жуткое оцепенение, точно все тело мое парализовалось и кровь вот-вот должна была остановиться. Даже казалось, что и мысль как-то замирает и приостанавливается... Сначала она была сильно взвинчена, а потом что-то странное и даже хаотическое стало тяготеть над нею. Помню, что я уже терял самообладание; воля моя куда-то уплывала, находилась под чьей-то не объяснимой никакими словами, неведомой мне властью... Организм у меня был крепкий, но, мне кажется, и этого не вполне достаточно, чтобы выдержать «такую ночь». Очевидно, держала больше волевая энергия, самый дух. И теперь я это более, чем когда-либо прежде, уясняю себе. Но и напряжение энергии имеет свои предельные пункты, хотя и творит чудеса... Последним моим сознанием было, что надо кричать. И я собрался кричать — и не мог... И горло, и грудь отказывались издать какой-либо звук. Их точно что защемило... Силы покидали меня; я буквально-таки застывал; мир действительности окончательно стал куда-то уплывать, и что-то необъяснимое, странное схватывало мою душу в свои объятия... Помню, было такое состояние, точно душа моя повисла над замирающим телом и смотрела, смотрела на него с каким-то ужасным, жадным и вопрошающим любопытством. Этого странного, выходящего за пределы понимания, созерцания нельзя забыть и до сих пор. Тогда же оно проявлялось с такой необыкновенной яркостью, что все существо мое испытывало какие-то нечеловеческие потрясающие мучения. Я бы сказал: муки разлучения души с телом.

И не знаю, что дальше происходило бы со мной, если бы не случилось нечто неожиданное.

Раскатистый ружейный выстрел грохнул по лесу, и вслед за ним сейчас же зазвенел металлический пронзительный звук рожка...

«Владимир! — с потрясающей радостью зажглась во мне мысль.— Спасение!.. Скоро!»

И от этой надежды, этой радости я едва не потерял последних сил. Но кризис этот был к лучшему. Радостная надежда окрылила меня, и я закричал как только мог...

Звук вырвался слабый; горло точно зажимало что. Тогда я повторил... Вырвалось сильней...

— Сюда-а!.. Гоп-гоп-гоп!.. Сюда-а!..

И с каждым новым вскриком голос мой креп и креп.

— Гоп-гоп-гоп!.. — загремело и прокатилось мне в ответ.

— Сюда-а!..

И наконец мы скричались.

Стало едва брезжить тусклое осеннее утро...

Крик мой привел Владимира к самому болоту. Мы перекидывались с ним словами.

Взять меня из болота было возможным только при помощи челна. Челн же этот был на Дегтярном озере — почти с версту от нас. Владимиру приходилось возвращаться назад к сторожке, запрячь лошадь в телегу и ехать за челном, что он и сделал, а я все это время снова терпел едва уже выносимые пытки стужи и онемения всех членов.

Не раньше как через час приехал наконец Владимир с челном и веревками.

Подъехав на челне, он подхватил меня веревкой под руки, а сам снова отъехал к берегу и зацепил эту веревку за крепкий сук ближайшего дерева. Потом он стал тянуть.

Вначале все это выходило неудачно. Тина и грязь так крепко засосали меня, что в течение получаса все старания наши были почти напрасны.

Пришлось вторично подъезжать Владимиру и отжимать веслом тину, окружавшую меня со всех сторон.

В каждый из таких моментов я делал усилие вырваться из охвативших меня объятий, схватывался за натянутый канат и напрягал до крайности все свои уцелевшие силы.

Несколько таких тяжких потуг позволили мне понемногу выкарабкаться и как бы лечь грудью на тину... Ноги же все не отпускало...

Немало времени прошло, прежде чем я освободил их. Только после неоднократных попыток наконец я почувствовал, что они поехали кверху... И — увы! — без сапог. Вечная память им! Они навсегда остались в трясине.

* * *

Иногда в осеннюю пору мне особенно ярко вспоминается этот скверный случай, и я тогда словно переношусь к своей юной, обильной охотничьими приключениями, поре...

— А что же гусь? — спросите вы, дорогой читатель.

Да так и канул в этом трясинном, непроходимом болоте. Должно быть, когда стало подмораживать, хорошо позавтракала им лесная кумушка. Много подранков выживало до самых заморозков, и тогда кумушки работали на славу. Зачастую приходилось натыкаться на такие трапезные: укромное местечко и вокруг в изобилии нащипанные пух и перья.

Что же касается до меня, то, выбравшись из трясины, я изрядно хватил из фляги Владимира водки-перцовки, и все сопело великолепно. Никаких болезней не насело; собака же моя, изрезав все ноги о спицы поломанного острого камыша, выбралась где-то далеко от меня (так думаю) и, к удивлению моему, направилась к сторожке Владимира. Там она, вероятно, забралась в один из сараев на сено и преспокойно дремала до утра. Утром нее стала визжать и царапаться в двери.

Относительно же моего охотничьего пыла надо вам сказать, что он нисколько не остыл.

На другой же день я уже шел со стариком, так называемым «волчьим дедом», подвывать волков. Подвыли хорошо; разузнали все ходы и через три дня, по проверке, учинили облаву. На мою долю пришлась матерая волчица.

Выпело в цепи больше двенадцати волков, но стрелки прямо-таки из рук вон плохо стреляли. Мой сосед справа (на сорок от меня шагов), уже пожилой и немало охотившийся, тоже закатил два знатных пуделя по двум матерым волкам. Взяли всего четырех.

Неудачники же стрелки учинили «велие возлияние» за столом у помещика и долго толковали об облаве...

[Ramon]

Я тогда еще в школе учился,в конце октября в глухих сармах реки Савалы утки прилично было,но добраться туда можно было только на лодке,а она у меня имелась,охотился как царь,один.Однажды приехал на вечерку,спрятал велик,полез в камыши,отомкнул пристегнутую к дереву на амбарный замок долбенку,и вперёд..

Слышу подъезжает машина,судя по голосам четыре человека,приехали в "мой" заповедник!Вот блин,досада,но судя из их разговора они без лодок,значит на пролом полезут,а там дебрь непролазная,до гнилых озер надо две канавы перейти(причем вторая глубиной метра 2,только вплавь форсировать),а это метров 400-500,неужели сунутся?Охотники незнакомые,из их разговора я понял полезут,Иваныч у них старший,на него ориентир.Ну да ладно,до меня им не добраться,а там посмотрим,у меня еще и ружьё нелегалка,в принципе только это меня и стесняло.Приплыл на озеро,стал,слышу лезут,камыш трещит,разошлись,Иваныч отделился,лезет вообще к руслу,а его напарники вроде как ко мне.Иногда останавливаются,орут "Ииваныч!Эгей!",а Иваныч ломится,треск стоит,не слышит их.Я отвечаю им "Огооо",они ко мне лезут,опять орут,отвечаю,в общем подманил мужиков ко второй протоке.Слышу:"ОГО,та тут утонешь на ..Й!"Ивааныч,,эгей".Я молчу,они рядом,долго орали,наконец настоящий Иваныч их услышал.Они ругаясь и матерясь ломанули к нему,короче до темноты лазили,матерились и плевались долго,по уткам не стреляли,накупались все.Собрались,уехали,обещали сюда больше не приезжать.

Второй раз мою подсадную скрадывал один молодой воронежский охотник.Дело было на открытие весенней охоты,ох и упорно он крался,долго,но лед на старой канаве не выдержал добытчика,провалился,искупался,но всё равно лез,когда подошел на выстрел,я дал о себе знать.Это надо было видеть,его разочарование было настоящим.

-Блин пацан,это что твоя утка?

-да..

-Ссукка.....

Он матерился весь вечер,а его компаньены ржали над ним как лошади.,веселая охота получилась.

А однажды я сам блуданул.,да так крепко.В марте,перебрел вечером через ольху по старой тропе на выкос,решил щук поколоть с фонарем и острогой.Щук наштрыкал,но воды заметно прибавило,вроде и на тропу стал,ну куда ни сунусь везде по пояс,ориентиров никаких,туманище молоко,часа 2 плутал,вылез,метров 300 от захода,мокрый в хлам.

[Алексей 44]

Ребят, не могу создать новую тему с телефона, решил спросить здесь- кто из классиков писал про охоту, интересуют наши писатели. В общем кто и названия произведений подскажите, хочу почитать. На классику помянуло блин :-)

Саш, еще вот тут глянь http://www.filgrad.ru/texts2/mt.htm

не классика еще, но достойно.

[hunten8888]

За двумя гусями

Все хорошо знают, что охотиться сразу за двумя зайцами - ничего не добыть. Знают, чем закончилась история веселых гусей, живших у бабуси. Может быть, даже читали, как охотился на диких гусей из бочки Остап Вишня с приятелем, умостив ее посреди озера.

О настоящих охотниках и говорить нечего: им то, уж, точно ведомо, что осторожнее и крепче на рану, чем гусь, птицы нет.

Знал обо всем этом и я, да, что ж с того, коли ученье не впрок. Ведь говорил же когда-то дядька, не поминай на охоте черта…Он под любой корягой оказаться может, уши развесит и ждет, когда его окличут. Тогда притычки не миновать.

Стояли мы зорьку на рисовых чеках. Только-только солноворот совершился. И как хорошо к новогоднему столу жареного гуся с яблоками подать!

Вовсю шел поздний прилет. Причерноморские лиманы окутал гомон зимующих стай. А птица все прибывала и прибывала. Погода стояла разладная: то дождь накрапывает, то снег сыпет, но нам-то она развсецело гусиная. Здесь всегда так: тепло-тепло, потом фукнет, как из трубы, и зачертили косяки в небе.

Бывал я в Остаповишневских местах прежде только раз, когда писал о нем очерк. В ту пору плавни изнывали жарой. Нынче вот в зиму на гусей подались. Чеки, вроде, и не в самом берегу, а дует порядочно. Продрог и в арык опустился - все меньше, взашей, холодит. И справа, и подальше, товарищи мои постреливают, а у меня-то всего ничего: селезень заполошный налетел, да шилохвосток еще в темную пропуделял.

Жую всухомятку бутерброд, грустно так, без аппетита. Да и откуда ему взяться - облетает меня птица.

Бывает, охотники удачу себе наманивают. Ну, там, к Господу обращаются, дескать, пошли хоть перышко, хоть шерстинки клок. Не знаю, но, говорят, помогает. Сам-то я не пробовал, да и приговоров, что-то не припоминаю. И тут, будто, кто дернул меня. Захотелось вслух выразить желание подстрелить гуся. Я и гаркнул во все горло - все одно никого, стою, как перст. Только получилось не обращение к Вседержителю, а как раз наоборот: - "Черти что, а не место, гниль болотная", - и запустил недоеденную корку в очерет. Полез на дамбу, собираясь, в скорости, убраться с нефартового номера. Пустозоряный выход. Вдруг слышу:

- "Ка-га, ка-га…" И ближе, ближе…- Наконец-то! Давай, давай же. А гуси левистее берут, вот-вот ускользнут.

Таки, достал я последнего с клина. Срезал вчистую. Бегу и смеюсь: - " Ну, вот и черт пособил. Нет, брехня все это. Сам налетел. Серый!".

Так второй раз произнес я бесовское имечко на той охоте.

Обтер гусака от грязи и положил на сухую кочку. Стало гор-раздо веселее. Посмотрел на гуся и думаю, что никуда ему теперь, кроме новогоднего стола, не деться.

Недолго и ждал, как прорезались с тумана белолобики: " - Кью-кью-коц, ки-лик…ки-лик", - переговаривалась о чем-то своем летящая на кормные поля стая.

Стрелять довелось вкосую, но под перо и крайний гусь тряпкой свалился в приарычный очерет.

- По - оперло, лиха беда…

Провозился в поисках белолобика не так уж и долго, а когда вернулся к заветной кочке, "серый" меня не встречал. Его просто не было, как если бы я и не укладывал его собственными руками.

- Куда ж…ожил, ушел… - нес я околесицу и лихорадочно осматривался, в раскид держа в одной руке ружье, в другой - белолобика, пока не приметил свежий след на мелководье - раздвинутую ряску. Он уходил в очерет. Было ясно, что гусь каким-то чудом отямился и улепетывает от меня подальше. Вот так, запросто, не за понюх табаку, расстаться с добычей, когда почти вьяви ощущаешь запах ее до бронзовости зажарившейся кожицы?.. Скоренько я положил второго гуся на место сбежавшего и начал преследование. Мелководье разлива постепенно делалось глубже. Уже и щиколотки скрылись в булькающей жиже. Уйдет на глыбь - не достать. Но след повернул в прибереж и потянулся вдоль дамбы. Несколько мелких перышек подсказывали мне, что птица близко и далеко уйти не сможет. Прибавив ходу, я увидел сквозь просвет очерета что-то белесое, словно свет в конце туннеля, обласкавшее мой взор. Видно, к кочке приторочился, плут.

- Не-ет, если ты не дошел, меня не подпустишь. Я тебя для верности и…бац! - Только пух закружился облачком. Подхожу и глазам не верю. Пух есть, даже много, а гуся нет…

-Не вытряхнул же я тушку, не убежал же голый гусь снова, - мучаюсь нелепыми вопросами и чувствую, что от волнения покрываюсь испариной.

Совершенно ошеломленный, смотрел я на окровавленное гусиное убранство. Перья разлетелись широко, а легкий подпушек кружился и зависал над местом странного исчезновения моей добычи.

Продолжать поиски не имело смысла, и я еще раз чертыхнулся. Теперь уже в адрес гуся: - " Чтоб тебя черти забрали!"

-"Брали, брали", - отозвались эхом плавни, и мне показалось, будто, в глубине гнилушек кто-то закашлялся и зло захохотал.

Жаль было серого. Я пенял себе, что-де, не завернул ему голову под крыло, как проделывают это с домашней птицей хозяйки. Тогда бы не ушел, нет, а так…

- Ладно, - успокаивал я себя, - пойду, может еще пофартит. На крайний случай белолобик остался.

Представьте себе степень моей растерянности и негодования, когда на кочке не оказалось и его.

Объяснить очередную пропажу в другораз ожившим подранком было невозможно. Факт исчезновения белолобика обрушился на меня, как нежданное солнечное затмение, как…Я чуть не зарыдал от досады и принялся лихорадочно шурухтеть сапогом в траве. Пусто.

- Что за напасть, может, кто из охотников не по-доброму шутит? Так, ведь. Ну, дознаюсь, мало не покажется! - придумывал я кару злоумышленнику, обследуя место "преступления" в поисках улик.

Вскоре я их нашел. Второй след, как две капли воды похожий на первый, струился в плавни, только поворачивал в противоположную сторону, словно распашные казачьи усы. Было от чего призадуматься. Уже и не до охоты, коли творится не весть - что.

Выстрелы помалу стихали. Гусь прошел. Я знал, что утка туманцем и в день станет мотаться, и постоять еще можно, но утехи в том мало. Так опрофаниться с гусями!.. К лагерю идти не хотелось. Рассказать - засмеют. Взойдя на дамбу, я медленно тащился к машинам и в такт шагов шаркал о сапог селезень, ежесекундно напоминал о пропавших гусях.

Так бы я и оставался в неведении, строя догадки о злокозненности охотников, если бы не увидел с высоты дамбы, как какой-то зверь метнулся из-под нее в крепи. Секундою он задержался, прежде чем исчезнуть за плотной стеной очерета и я сразу опознал в нем шакала. В зубах зверь держал недоеденного гуся. Выстрелить я не успел. Ворюга натурально растворился в камышах. И будто полегчало - товарищи оказались ни при - чем. Дружно сочувствовали.

Дичь к новогоднему столу я, все же, привез. У нас не принято, чтоб в коллективе кто-то пустой возвращался с охоты.

Гости очень хвалили и гуся, и меня, и хозяйку. Мне же гусь показался жестковатым: ноша-то чужая. О своих: "сером и белом", я умолчал. Новый год ведь. И честно скажу, хоть не верю я в "нечистую", а с той охоты на номере больше никогда чертей и их родню не поминаю.

Иван Касаткин

[mih64]

Открывайте, суки!

Приехали как-то друзья к знакомому егерю поохотиться, давненько не были у него. А там кипешь, суматоха - то ли бобры где-то утонули, то ли выдры всплыли. Объяснить толком ничего не может, спешит куда-то. Извинился, что поговорить некогда, быстренько посадил их в свой 66-й, отвез на дальнюю заимку и по своим делам умчался. А друзей, как говорится, с собой было. И не мало. Выпили хорошенько в избушке да спать завалились.

А рано утром их странный звук, раздававшийся с крыши, разбудил. Как будто кто-то о крышу нож точил. А потом противненько так, голосом Бабы Яги из советских фильмов, с крыши донеслось:

- Открывайте, суки! - и тишина...

Переглянулись друзья, всех троих пот холодный прошиб. Нет, это не белая горячка. Она персонально посещает, к троим сразу не могла прийти. На полусогнутых, с ружьями, через десять минут вышли из избушки. Никого. На охоту не пошли, фиг его знает, что там по лесу бродит. Выпивали, ведь еще было, обсуждая случившееся, решив, если что, действовать решительней. На утро таже картина: кто-то почиркал о крышу и "Открывайте, суки"...

Вылетели на улицу, ружьями круть-верть по сторонам, а никого нет.

Совсем уж без настроения квасили до вечера, пока егерь не приехал.

Сразу задали ему резонный вопрос: кто или что это было?!!

- А, блин, забыл вас предупредить, - говорит егерь, - замотался тогда совсем. Это Филя. Он здесь еще маленьким поселился, недалеко. Раньше постоянно тут крутился. А в эту избушку летом часто одна компания приезжала. Выпивали, естественно. И у одного из них вечно планка падала. Дык его товарищи закроются от него в избушке, а тот проспится на улице и давай утром ломиться в двери, крича: "Открывайте, суки!". А Филе, видно, понравилась эта фраза, он и стал ее имитировать. Вороны, они ж способные к этому. Клюв "поточит" о крышу и свою коронную фразу выдает. Не вас первых пугает.

ЯПъ

[Славянин55]

Вчера грибочки собирал,встретил грибника с шарпеем.Собака меня облаяпа,а хозяин поспешил успокоить--не кусается,Поговорили,разминулись на 180* .Походил я ещё часика 2,иду в обратную сторону и слышу лай шарпея метрах в 200 от меня.Через не большой промежуток времени ко мне на расстояние метров 15 прибегает лось по 5 отростков на каждой лопате.Встал так,что дерево его голову закрывает и он меня не видит.Левым боком,лучше и быть не может.Я щёлкнул языком,лось немного продвинулся,увидел меня,развернулся в обратную сторону и галопом умчался восвояси.Чему я немного удивился,так это красивые рога,а сам бык не крупный.Может измельчали лоси за последние десятилетия.Бригадой в Советское время за сезон добывали и сдавали государству от 15 до 28 лосей.С такими рогами быки были явно за 250 кг,а этот 180кг максимум потянул бы.

[Алексей 44]

Идеальное ружьё.

Этот рассказ появился в журнале "Охота для всех" через семь месяцев после Октябрьского переворота. Именно этот журнал стал первым охотничьим изданием молодого рабоче-крестьянского государства. Потом было много советских охотничьих журналов и газет: "Охотник" (1924-1937), "Уральский Охотник" (1924-1933), "Боец-охотник" (1930-1941), "Охотник Алтая" (1923-1925), "Охота и Природа" (1927-1931), "Охотник и пушник Сибири" (1925-1928), "Охотничья газета" (1927-1933) и ещё десятков семь различных периодических изданий. Но значение самого первого из них - журнала "Охота для всех" - трудно переоценить. Он как бы передавал символическую эстафету от "высокорожденных" сабанеевских "Природы и Охоты" (1878-1912) и "Охотничьей Газеты" (1888-1912), "Охотничьего Вестника" (1901-1918), "Нашей Охоты" (1907-1917) советским изданиям.

Много лет тому назад я был приглашён если не на великосветскую, то во всяком случае, на очень бомондистую облавную охоту, которая продолжалась три дня. Поездка в отдельном вагоне, шикарно обставленный охотничий дом, ковры, отдельные спальни, повар, прислуга обоего пола, винный погреб, а также английский и французский говор произвели на меня, как на охотника, привыкшего к более примитивной деревенской обстановке и далеко не французскому языку, почти ошеломляющее впечатление, и я, признаться, чувствовал себя не совсем свободно среди этой охотничьей аристократии. В первый же день охоты, во время обеденного привала, который был устроен на живописной лужайке, окаймлённой высокими и густыми елями, участники облавы расположились группой на разостланных коврах и, как водится между охотниками, стали хвастать друг перед другом своими ружьями. Назывались имена знаменитых мастеров, колоссальные цифры стоимости и необычные, почти волшебные, свойства каждого отдельного экземпляра. Седовласый князь К., считавшийся большим знатоком охотничьего оружия, внимательно осматривал каждое ружьё и высказывал своё компетентное мнение о его достоинствах и недостатках; причём о недостатках ружья, в весьма деликатной и шутливой форме, он упоминал на французском, о достоинствах на русском языке. Чувствуя, что очередь дойдёт до меня и что моё плебейское ружьё Зауэра, ценою в 125 рублей, попало в совершенно неподходящую компанию всяких Голланд-Голландов, Ланкастеров, Лебо и других высокорожденных, я приготовился незаметным образом улизнуть в ближайшие кустики, чтобы не поставить в неловкое положение и себя, и моё ружьецо, но в тот же момент был остановлен вопросом князя, обращенным ко мне.

- А ваше ружьё, молодой человек?

- Не стоит внимания, князь: у меня самое простенькое ружьё Зауэра.

- А-а-а!..

Лёгкая ирония скользнула в его снисходительной улыбке, и он, не удостоив даже взглядом мою дешёвую палилку, перешёл к соседу, в руках которого был великолепный экземпляр старого Скотта.

Это пренебрежительное "А-а-а!" заставило меня в тот момент покраснеть до корней волос, а впоследствии принесло мне и моей семье немало величайших страданий и забот.

Когда после привала возобновилась охота, я, стоявший на номере между двумя такими шедеврами, как Голланд и Пёрде, окончательно потерял самообладание, автоматически переходил с загона на загон и, ничего не видя и ничем не интересуясь, проклинал только тот день и час, когда меня угораздило купить такую, извините, дрянь, как моё ружьё Зауэра. Княжеское "А-а-а!" продолжало меня преследовать и угнетать; я нервничал, пуделял даже по сидевшим зайцам и бегущим фазанам и к концу облавы до того развинтился, что, сославшись на внезапное недомогание, укатил с первым поездом домой.

Ночь, которую я провёл дома после этой шикарной облавы, была ночью ужасов и кошмарных сновидений. Проклятые Лебо, Ланкастеры, Голланды и Пёрде носились вокруг меня в диком хороводе, хохоча и издеваясь над моим несчастным Зауэром, лившим горькие слёзы из обоих получоков. Я протестовал, я защищал моего старого друга, я доказывал, что Зауэр бьёт не хуже всякого Скотта и Мортимера, но в ответ слышалось звонкое и отчётливое щёлканье затворов знаменитых мастеров, в глазах мелькали тысячи английских фунтов, какие-то испытательные мишени, листы, тучи стреляных гильз и горы битой дичи. Я вскакивал с постели, снова ложился, накрывал голову тремя подушками и ватным одеялом, но и сквозь эту толщу пуха и ваты я ясно слышал княжеское "А-а-а!" Я натёр виски одеколоном, выпил восемь графинов холодной воды и три пузырька валериановых капель, но ничто не приносило мне покоя. Едва я ложился и закрывал глаза, передо мною снова появлялся князь, с ног до головы увешанный ружьями знаменитых мастеров, и с сатанинской улыбкой приговаривал: "Вот это ружья!.. Вот это шедевры!.. Ну, что такое Зауэр?.. Дрянь!.. Обыкновенная рыночная дрянь!.. То ли дело Джеймс Пёрде!.. Голланд-Голланд!.." Не будучи в состоянии выдержать дальше этой ужасной пытки, я вскочил, как угорелый, с кровати, схватил своего Зауэра и с остервенением бросил его в кладовую, на бочонок с солёными огурцами и морошкой. Для меня стало ясным, как день, что продолжать охотиться с этим немецким пасынком, которого князь не удостоил даже взглядом, недопустимо, позорно и недостойно такого охотника, как я. С этого момента и началась моя трагедия, трагедия охотника, желавшего иметь идеальное ружьё.

Ежедневно я проводил по два и по три часа в тире, пристреливая всякую титулованную труху, которую мне рекомендовали добрые друзья и приказчики оружейных магазинов. Моё правое плечо превратилось в отбивную котлету, а щека раздулась до величины приличной чарджоуской дыни, но это не могло остановить моего рвения. На ночь я ставил компресс, а поутру снова отправлялся в тир и с нетерпением и упрямством, которому мог позавидовать любой осёл, продолжал расстреливать сотни патронов и подсчитывать сотни тысяч дырочек в пристрелочных листах. Так продолжалось несколько месяцев. За это время я успел купить, меняя и доплачивая каждый раз от пятидесяти до ста рублей, около восемнадцати ружей знаменитых мастеров.

Но, как только я останавливался на каком-нибудь выдающемся шедевре и выезжал с ним на охоту, - все мои надежды разбивались, я бессовестно пуделял и возвращался домой "попом". После каждой такой поездки я стремглав летел в магазин, снова менял ружьё, снова доплачивал и снова подставлял в тире свою "чарджоускую дыню" под удары полированного ореха.

Жена, видя мои адские муки и неудачи, тайно служила молебны о ниспослании мне исцеления и явно подсылала приятелей, которые советовали мне уехать месяца на два в санаторию, на Кавказ или в Крым, но я отлично понимал их хитрость и не позволял провести себя на мякине. Санатория санаторией, думал я, а ружьё ружьём. Вам не хочется, чтобы у меня было идеальное ружьё? Дудки! Я добьюсь своего, во что бы то ни стало. Тогда, князь, мы ещё поговорим с вами... По-французски-с! Я снова доплачивал, пристреливал - и снова бекасы, по которым я давал дуплеты, весело почмакивая, улетали, не получив даже приблизительного представления о высоких качествах моего ружья.

Но не было в моей душе места унынию и не было конца добровольно принятым на себя мучениям. В то время, как жена советовалась с лучшими психиатрами и подсылала ко мне знаменитых гипнотизёров, я снова доплачивал и менял ружья, путаясь уже во всех существующих системах и калибрах. Я отдавал в мастерские действительно чудные ружья, приказывая подгонять их к моим индивидуальным особенностям. Талантливые русские мастера старались: они рассверливали чоки, укорачивали стволы, гнули ложи во всех направлениях и артистически приводили в полную негодность самых лучших Скоттов и Голландов, но это меня не останавливало. С настойчивостью, достойной лучшего удела, я продолжал поиски идеального ружья. Наконец, после двухнедельной пристрелки я нашёл свой идеал. Это было превосходное ружьё 12 калибра фабрики Лебо, которое обошлось мне, считая, что я переменил за год более пятидесяти ружей, тысяч в девять с небольшим. Я бережно уложил его в футляр, отправился купить закусок и часа через три выехал на охоту.

- Опять с новым ружьём, барин? - встретил меня егерь Василий.

- Нет, со старым! - злобно ответил я, уязвлённый его мужицкой иронией.

- Оно и лучше; старое-то всегда бьёт, как следует.

- Ну, иди, брат, иди!.. Я устал и хочу отдохнуть... Только разбудишь меня пораньше.

- Бекасы-то стали очень строги; надо выходить затемно. Доброй ночи, барин.

Предчувствуя в этот раз удачу, я скоро и безмятежно уснул. В первый раз со дня этой знаменитой аристократической облавы я не видел во сне ни князя, ни издевавшихся надо мною ружей знаменитых мастеров; мне приснилась только моя, измученная и исстрадавшаяся моими страданиями, жена, причём её лицо было озарено необычайно ласковой и светлой улыбкой. Часов около двух ночи Василий разбудил меня.

- Скорее вставайте, барин. Приехали ещё Юрий Васильевич.

- А где же он?

- Ушодши с Кузьмой на охоту, правым берегом пошли.

- Ещё туман, ничего ведь не видно.

- Пустяки, барин. Юрий Васильевич вот как начнёт сейчас палить.

Не желая оказаться профаном перед Юрием Васильевичем, я вскочил, быстро собрал свои пожитки, новое идеальное ружьё и через десять минут был уже с Василием и Милордом на болоте. Не успели мы пройти и ста шагов, как Милорд поднял двух бекасов. Несмотря на темень и густой туман, я сделал дуплет и оба красавца комками свалились на землю.

- Вот видите, барин, старое-то ружьё куда лучше бьёт.

- Ладно, ладно, Василий!.. Ты делай своё дело!

Я крепко сжимал в руках свой новый клад, и сердце моё наполнялось каким-то священным трепетом. Милорд, поощрённый совершенно неожиданной удачей, преобразился и искал с таким рвением, какого я давно в нём не замечал. Взлетел ещё один бекас и в тот же момент, сражённый моим выстрелом, свалился, описав очень красивую дугу. Василий подал мне птичку, улыбаясь во весь рот.

- Вот видите... А вы меняете ружья... Туманище какой, темно, а бекасы валятся... То ли будет ещё, когда рассветёт... Старое ружьё всегда лучше бьёт. В этот момент с озера поднялась стайка уток. Делаю дуплет, и три молодых чирка падают почти к моим ногам. Милорд прыгает и лижет мне руку. Василий весело подбирает чирков, а я... Что тут говорить?.. В порыве охотничьего экстаза целую и Василия, и Милорда, и моё новое идеальное ружьё.

- Говорил я вам, барин, что старое ружьё всегда бьёт лучше.

- Да это новое ружьё, Василий, совершенно новое... Но только я пересыпал дробь картофельной мукой.

- Картохельной?!

- Ну да, а ружьё-то новое. Насилу подобрал... Лебо, брат, настоящий Лебо. Полторы тысячи заплатил.

- Полторы?! Ну и ружьё! Этак мы, пожалуй, всех охотников наших за пояс заткнём.

- И заткнём, Василий!.. Милорд, вперёд!.. Ищи! Я не делал ни одного промаха и, когда предрассветный туман стал рассеиваться, мой ягдташ был полон дичи.

- Ну и ружьецо!.. Ну и картохель... Дозвольте, барин, полюбоваться.

- На!.. Только осторожно, не оброни.

Я передах Василию ружьё и, полный какого-то сладкого восторга, стал насвистывать любимую песенку, обнимая, мокрую от утренней росы, шею Милорда.

- И шутник же вы, барин. Я и в самом деле думал, что это новое ружьё.

- Конечно, новое.

- Что вы?!. Нешто я не знаю вашего старого Зауэра? Вот и дырочка на ложе, которую вы прожгли папироской на тетеревином току. Я вырвал из его рук ружьё, взглянул и в тот же миг, как подкошенный, свалился на стожок сена, у которого мы стояли. В моих руках был старый, 125-рублёвый Зауэр.

- Я так и знал, что вы шутите. Куда уж новому ружью так бить. Никогда!

Сначала я ничего не мог понять, но через несколько мгновений меня осенило. Я понял загадочную и милую улыбку моей жены, когда она провожала меня на охоту, я понял её наказ - беречь своё новое ружьё, я понял, что она подменила его моим старым Зауэром, и, полный чувства величайшей благодарности за избавление меня от новых мучений, я понял, наконец, что нашёл своё идеальное ружьё.

В. Валентинов

[fin4379]

Хорошая сказка по требованиям того времени.Вместо слова "зауэр" надо было вставить "сайга"

[boroda1972]

Этот рассказ "Идеальное ружье" в советское время по радио читали, ну по проводному. Вспомнилось почему-то ..., после школы, днем по радио (которое втыкается в проводную радиосеть) читали литературные произведения. Вот прочитал рассказ и вспомнил сатирический голос из радио, который читал этот рассказ ...

[акит]

Хочу рассказать о своей первой встрече с волками. Это было в далёком 1983 году 24 февраля,тогда были хорошие времена ,за три выделанные шкуры лисы можно было взять МЦ 21-12 так мы и сделали с другом отправившись в Москву к моим родственникам.Они помогли сдать лис и мы счастливые рыскали по охотничьим магазинам в поисках МЦшек и наконец нашли на Арбате с переплатой по 50 р. но это была такая мелочь по сравнению с тем что мы стали обладателями заветных ружей.Но это было годом раньше и до первой встречи с волками я уже неплохо стрелял из нового ружья, до этого охотился с ТОЗ-66.В тот год в феврале решили с братом съездить в Ленинградскую область- помочь бабушке с дровами и с собой брали ружья. Дрова заготовили а поохотится не удалось.Приехали 23 февраля и на следующий день я один поехал на охоту , поехал как студент с одной ручкой- не взял ни нож ни бинокль.На охоту ездили на вахтовках с буровиками, выходишь на спец остановку и выбираешь куда ехать , водители сажали с удовольствием - отдал рубль и едешь куда хочешь.В тот день была хорошая погода с лёгким морозом и небольшим ветром, по дороге к буровой я вышел из машины ,зарядился и сразу увидел их.Вдалеке около километра стояла скирда возле посадки и по ней лазили две-как я подумал-лисы.Я стоял у посадки и ждал что будет дальше, стоять долго не пришлось так как эта пара исчезла, я подождал ещё немного и пошёл к скирде.Подойдя я понял что за звери были, решил тропить .Пошли они вдоль посадки против ветра и вскоре я их снова увидел, они шли уже вправо изредка мышкуя, я пошёл назад и затем тоже повернул вправо по стерне , они шли километрах в двух паралельно мне. Дойдя до скирды на поле я отдышался ,спрятал рюкзак, сунул за пазуху фляжку и пошел дальше- впереди была балка а за ней косогор и поля.Они так и тянули к балке и мне надо было их опередить.За ветер я не боялся ,он дул от них, лишь бы не заметили движение.Потихоньку я дошёл до балки и стал ждать что предпримут они а они пересекли балку , поднялись на косогор и пошли по ветру в мою сторону, я тоже пошёл на косогор прикрываясь отрогом от балки .По косогору в ряд стояло несколько скирд а дальше пашня, последний раз я их увидел возле одной из скирд и после этого потерял их из виду, решил потихоньку двигатся к той скирде где видел их в последний раз. И я их увидел-они лежали, один на скирде , другой на наносе внизу, до них было метров 400 и перед ними скирда около 150 метров- ветер дул на меня.Решил потихоньку двигать к скирде перед ними, когда дошёл то понял что волк лежит внизу а волчица на скирде, дальше идти не было смысла так как снег подгрёмывал и я их строну .Я решил ждать -может с подъёма они пойдут по скирдам по ветру, просидел я часа четыре и никаких движений .Я перебрал все варианты но оставлся один -ждать.Ветер так и шёл от них а потом и совсем стих, волчица встала , потянулась и спустилась вниз -жду что будет дальше, она улеглась рядом с волком и тут появился шанс - ветер подул слева на пашню и я решил идти.Потихоньку передвинулся за скирду и стал готовится.Штаны у масхалата на солнце оттаяли и на ветру стали деревянные ,я вытащил шнурок из капюшона ,расплёл его и обмотал штаны по типу лаптей и двинулся назад на створе скирды.Пройдя назад метров 300 стал уходить влево на пашню на круг, когда вышел на створ скирда-ветер пошёл на сближение осторожно по незанесённым кочькам мёрзлой земли. Расстояние потихоньку сокращалось ,немного отдышавшись и проверив ружьё пошёл дальше.До них уже 50 метров -сердце кажется выскочит и тут волчица подняла голову затылком ко мне,я вскинул ствол и жду - думаю повернёт башку и вот он я.Прошло около минуты , она снова улеглась и я пошёл, до края пашни оставалось с десяток метров и там надо долбить- дошёл , отдышался- до них метров 25 , волк впереди, я прицелился и ударил с картечи- едиственной, волк вскочил и пошёл на меня, второй выстрел с0000 ,он валится на спину , волчица идёт от меня - стреляю по ней- она мордой в снег и идёт, опять стреляю иснова мордой в снег и идёт и последним стреляю а она идёт и под косогор, я оббегаю волка достаю на бегу патрон и вижу её на махах уже на сто метров - она встала ,посмотрела назад и упала.Вот такая моя первая встреча с волками, были ещё и с подхода и в заасидке но эти первые запомнились больше всех.

[акит]

Сразу возник вопрос-что теперь делать? Решил ломится на буровую а до неё около 8 км., время поджимало , было уже около 15 часов а вахтовка уходила в 17 .Хватаю волчицу и пытаюсь тащить вверх к волку но тяжело в гору по снегу, положил её под куст и пошёл за волком в надежде что он не ушёл, волк меня ждал, тащу его вниз и бегом на буровую.Надо было пересечь две балки с родниками , в первую спустился, повис на кусту, отдышался , попил из ручья и снова на ход, где бегом где шагом.Короче успел я по времени но машина ушла раньше из за партсобрания , мастер предложил ночевать а утром когда придёт вахтовка разрешил взять бульдозер т- 100 после того как почистит дорогу к трассе.Пришлось ночевать предупредив домашних, утром сразу сел с трактористом и пошкрябав дорогу двинули за волками, одну балку мы объехали а вторую только пересекать по сомнительной дамбе .Кое как мы перебрались и поехали к волкам, я их привязал к лебёдке и мы поехали искать объезд что бы снова не лезть на дамбу так как через неё пошла вода после нашего проезда.У тракториста в кабине сеточка висела и он постоянно из неё доставал флакон и прихлёбывал для храбрости , в итоге он решил снова не дамбу лезть не смотря на мои возражения.Сначала он передом полез но ткнулся отвалом и тогда развернулся и задним ходом врюхался по самое не могу его засосало до верха гусениц и вода пошла через двигатель .Я из ружья дерево свалил привязали но ничего не помогло - встряли конкретно.Отвязываю волков , кобеля в кусты а волчицу пытался нести и через сто метров бросил и её и мы пошли к буровой бросив трактор , уже подходя к буровой увидели толпу с загадочными лицами . Сели в вахтовку и поехали смотреть трактор и забрать волков. Вот такое приключение!На следующее утро с магарычами снова еду туда, дошёл до трактора и отблагодарил тракториста ,трактор они вытащили двумя Кировцами и все были довольны!

[Андреев]

Огромное спасибо.Проникся до глубины души.Талант.Как будто сам в своем детстве побывал.Те же чувства и события.

[Манул]

Тронуло,спасибо,здоровые волчары,а если-бы мц-ка не пять раз стрельнула?

[акит]

В МЦ шке я никогда не сомневался тем более патроны сам заряжал - своим доверяю.Это ружьё я потом продал в Нижнеянске и взял МЦ 21-12РП, с него тоже волков поколотил.

[тартарен]

.

Изменено 20 декабря, 2016 пользователем тартарен

[Леха 33]

Ток деда Антипыча.(с)

Их путь лежит через урманы,

В покой болотной тишины,

Сквозь предрассветные туманы,

Где в соснах, точат глухари…

Сколько проложено троп по дремучим лесам и моховым болотам, сколько излажено затопленных пойм речушек, затерявшихся, в необъятных закромах матушки природы. Сколько найдено потаённых уголков, богатой дичью. Сколько еще откроется, не жалеющему сил и времени охотнику…

…Игривое весеннее солнышко, мелькало меж зеленых сосен, отражаясь в лужицах, брызгалось своими слепящими лучиками, а от сотни солнечных зайчиков рябило в глазах. Весенний хмель дурманил сознание, хрустально чистый воздух пьянил голову, а синее небо манило в высь, своим бездонным ультрамарином. Лес оживал, наполнялся звуками, запахами, красками. Где-то, одиноко грустила кукушка, в глубине чащи бойко спорили суетливые птахи, дружно звенели прозрачные ручейки. В темных низинах и под изумрудными лапами молодых елей, еще лежал снег, но весна, с каждым днем, все уверенней брала своё. Мутные речки повыходили из берегов, разливаясь по пойменным лугам бескрайними озерами, образовывая клондайки для водоплавающей живности…

Раскисшей дорогой, Митяй шел к «своей» избушке, веселочвакая сапогами по оловянным лужам и наслаждаясь открывающимися пейзажами. Дорожка петляла лесом, вилась между бурлившими овражками и журчащими талой водой болотцами, выходила на старую вырубку и терялась в ней. Попутно лежал заросший мелятником просек, выходивший, к когда-то, брошенной, деревни. По нему, кустами, лезть было не с руки, и Митяй шел бором, параллельно.

Хибарка стояла на сосновом бугре у старого зарастающего поля, в близи заболоченного ручья, разливающегося весной широким логом. В километре от лога, на гривах, находился глухариный ток – замысел нынешней Митькиной охоты. Димка увидел избушку издалека, в алом свете вечерней зари, она одиноко притаилась под высокой раскидистой елью, прячась за её мохнатыми лапами. Митяй открыл дверь, взял чайник с котелком, сходил до лога, набрал журчащей водицы, смахнул сухарину на дрова. Свежий вешний ветерок, быстро выветрил прелый запах. Огонек заиграл, свивая растопочную бересту в упругую спираль. Печка–согревушка ожила, задышала березняком, как ладан, распыляя, приятный запах по тесной комнатушке. Заря догорела, темнота проглотила птичий гам, и кто-то невидимым огнивом зажег звезды. Митяй вскипятил чайник, перекусил и долго еще сидел, глядя на живой огонек свечи.

Рано утром, еще в темноте, охотник, в полной готовности, выдвинулся к току. Легкий морозец ледком подернул, закраины луж, а звезды равнодушно наблюдали за ним с высоты. Замшелая земля предательски похрустывала под ногами. Митяй перешел лог, поднялся на бугор, и стал слушать тишину. Воздух был прозрачен, пахучий бор дремал, рядом звучал ручей, а хвойные макушки шептались, посмеиваясь над охотником. Димка тщетно вслушивался в предрассветную тайгу – глухарь, в это утро, не играл. Звезды тускли, на востоке заиграла заря, на поле забулькали тетерева, где-то весело замолотил дятел, и лес начал заполнятся щебетанием птиц. Митяй вернулся назад, сходил на поле, подновил прошлогодний шалаш, а остаток дня провел в заготовке дров. Вечером он снова отправился на ток, послушать, прилетит ли мошник. В сумерках Митяй услышал две посадки тяжелых птиц, дождался полной темноты, и бесшумно удалился. Он решил, что утром посидит в шалаше, а глухаря пока оставит – мало его.

Печурка гудела, березовые полешки дружно потрескивали внутри, свечка тусклым огоньком освещала аскетичный быт. Митяй баловался ароматным чайком, заваренным, на брусничных листьях. В дверь постучали,

- Пустишь добрый человек, передохнуть?

Митяй отдернул щеколду, на порог зашел и сел у стола старик, лет семидесяти, в бесцветной телогрейке, в трех ухой шапке, с морщинистым лицом и редкой белесой бородкой. Он, кряхтя, снял с плеча свою фузею, не известной системы и поставил в угол.

- Ну, как паря охота?

- Нормально дедушка, чаю будешь?

- Спасибо сынку.

Дед достал почерневшую от сажи крышку солдатского котелка и положил на стол. Митяй сдернул с печки чайник, бросил пакетик ему в «кружку» и налил кипятка.

-А ты, куда дедушка направился, темень на дворе.

-За глухарём сынку, за ним родимым.

-Так ведь, ток то тут слабый, поди последний петух и остался.

Дед, хитро улыбнулся, посмотрел на Митяя с прищуром,

- А сам то, что не взял?

- Что, не уж то не стрельнул?

- В следующий год возьму.

Дед смерил Митяя взглядом,

- А ты откуль будешь?

- Городской я, Дмитрием зовут.

Старик вынул махорки, достал кусок старой газетки, трясущимися руками свернул попироску, закурил.

- А меня Антипычем кличут.

- Здесь ток, всегда чахленький был.

- За речку я, на болото, знаешь?

Митяй прикинул, до речки километров пять, там еще сколько-то. Он был там один раз, завязал круг, да уж больно далеко, за день не прохватишь, дальше уже тайга, деревень нет одни зоны. Десятую часть, этих угодий, за выходные не обойдешь, а тут за речку.

-Нет, дед, не знаю.

-А я, тебя научу.

- По узкоколейке речку перейдешь, бери правее на бугор, в конце бугра деляночка, от неё просек восточный, дуешь до столба, от него на большой ковш пару километров по болоту увидишь место.

- Вона, у тебя сапоги забродные, вода сейчас средняя, должно хватить. Ступай если не спужаешься, а я, до другого, мож дойду.

Антипыч допил чай, взял свой курмультук. И со словами

- Бывай, паря, - растворился в темноте.

Митяй глянул на часы – натикало полночь. Димка знал от деревенских охотников, что где-то за речкой есть тока, но вот где, толком никто не ведал. Он прикидывал, идти или нет, ориентиры призрачные, ночью шарахаться, хрен знает где, мероприятие сомнительное, да и дед, верно, пошутил над ним.

-А если не сейчас, то когда?

– Следующей весной?

–Да, и не заблужусь, компас ведь есть,- думал Митька.

Задело Митяя - дед ходит по звездам, а он, по компасу опасается.

-Все решено двигаю.

Димка сунул в рюкзак топорик, краюшку хлеба, банку тушенки, натянул болотники, нацепил подсумок, взял ружье фонарь и вышел в сумрак ночи.

Ночь была тихой, месяц нырял меж седых облаков, тусклым светом освещая путь охотника. Димка разрезал полем, на узкоколейку, и засеменил по шпалам. Он дошел до моста, свернул вправо, на бугор. Бугор оказался не вытянутым возвышением, а размытой верховой равниной, конец которой на местности был достаточно абстрактной точкой. Митяю ничего не оставалось, как придерживаться направления захода. Он долго уже пёрся, лес казался враждебным, темные каряжины вырастали перед ним неоткуда, выкорчи казались дикими зверями, а сумрачные тени, нагоняя жуть, мелькали в полумраке. Митяй где-то пропустил делянку, уперся в болото. Взял левее. Метров через двести показалась заросшая вырубка, а в конце её, по разницам верхушек, проглядывался просек. Димка немного успокоился, глянул на часы – большая стрелка показывала на двойку. Просек был хламной, приходилось перелазить и подныривать через упавшие деревья, но сходить с единственного ориентира Митяй не решался. Покосившийся деревянный столб, черным обелиском вырос из зловещей темноты. Местами его поверхность была покрыта мхом, а квартальные цифры стерлись. По двум номерным выемкам, Митяй понял, что столб угловой и дальше просек нет. Звезд не было видно. Димка прикидывал, что большой ковш чуть левее маленького, и значит немного западней севера. Он смахнул шест, взял примерный азимут и шагнул в болотистую бездну.

Воды было по колено, по оконцам кочкового болота, скользил полумесяц, редкие корявенькие деревца выплывали на встречу из туманной дымки. Вязь, казалась бесконечной, Митяю хотелось все бросить и развернуться, но изредка, меж седых облаков, показывалась Большая Медведица, ласково маня охотника. Спустя три четверти часа мыканий, Митяй, сквозь пелену, увидел верхушки корабельных сосен.

- Надо же, не обманул старик!

Охотник повеселел, зашагал гораздо уверенней, перед ним открылась вереница сосновых островов, протяженность которых, из-за тумана, он определить не мог. Митяй вышел на сухую землю, присел на валежену, перевел дух, закрыл глаза и не заметил, как задремал. Какое то, шестое чувство, заставила его вздрогнуть. Не далече, чем в ста метрах, закрэкал мошник. Его щелканье раздавалось все чаще и чаще, переходя в характерную трель, Димка даже разобрал точение. Митяй услышал еще одного и ещё. Глухари заливались в весенней огонии, дразня и раззадоривая друг друга. Заря, еще не родилась, и лишь на востоке небо начинало сереть, отнимая блеск у утренних звезд. Митяй встал, под второе колено ближнего петуха сделал первый шаг по мшалой земле, еще не веря в свою удачу. Глухарь щелкал почти без пауз, и уже, через несколько минут, охотник смог рассмотреть его на кособокой сосне. Митяю казалось, что осторожная птица вот-вот замолчит, спрыгнет, с толстого сука на планер и скроется в предрассветной мгле. Но мошник, без устали, все снова и снова, начинал свою реликтовую песню. Димка подкрался на выстрел, дождался очередного точения и спустил курок. Плотный звук выстрела пронесся над болотной марью. Глухарь, сраженный не ведомой силой, завалился на бок и тяжело плюхнулся в мох.

Митяй был счастлив, он мысленно восхвалял всех святых и, конечно же, деда Антипыча. Второго выстрела не было, значит, дед не стрелял. Занималась заря, митяй вышел из болота, подрезался на узкоколейку, дошел до моста и долго ещё ждал старика, ему хотелось поблагодарить его, но больше они не встретились. Следующей весной Митяй разведал, рядом, еще пару токов и еще долго, с рачительной осторожностью, пользовал их…

…В Больницу Дмитрий Лазаревич, попал две недели назад, старуха его приставилась в прошлом году, после чего и сам он сильно сдал. Старшая дочка переехала с мужем в столицу, и лишь младшая, урывками от семьи, навещала его, через день. В эти дни, он чувствовал себя не ловко, чем-чем, а становится обузой, для родных, в его планы не входило. Немного подлечив старика, зав.отделения, без зазрения совести подписал документы на выписку, рекомендовав лекарства, покой и пастельный режим…

Дед вошел, домой, проверил затхлый запах, вышел на балкон, вдохнул городской воздух, сел на табурет и долго так сидел, щурясь от яркого апрельского солнца, думал о своем. Вечерело. После смерти жены, ночами, он почти не спал, вот и в эту, длинную ночь, старик не знал, куда себя деть. Утром дед Митяй снял со стены фотографию, где они с женой молодые, а дочки еще школьницы, нежно провел загрубевшими пальцами, по родным ликам. Черканул несколько строк, на листке бумаги, положил его на середину стола. Достал из крайней книжки пятьсот рублей, сунул, кое-что, из холодильника в рюкзак, взял из кладовки ружье и вышел прочь.

Лазарич шел к своей избушке, в которой не был несколько лет. Он вяло, перебирал, не слушающимися ногами, по весенней распутице, часто присаживался на валежины, что бы перевести дух и рассосать таблетку валидола. Потяжелевшее ружье, оттягивало нывшее плечо, а полупустой рюкзачок казался пудовым баулом. К хибарке он вышел уже в темноте, на удивление, в окне светился огонек. Он постучал.

- Пустишь добрый человек передохнуть?

Скрипнула щеколда, дверь ему отварил молодой человек.

-Здравствуй сынок.

-И тебе не болеть, дед.

-Лазарич прошел, поставил в уголок свою потертую тулку, сел у стола.

-Чаю будешь?- вежливо спросил «хозяин».

Старик, кряхтя, развязал лямку рюкзака, достал кружку, поставил на стол.

Парень сдернул с печи горячий чайник и налил деду заваренный чай.

- Ну, как охота, паря?

- Нормально.

- А ты куда деда, по темноте то, направляешься?

- Глухарей послушать, сынку. Их родимых.

- Так ведь, нет тут тока, то! Старики сказывали, что был, за логом, да вырубили его, лет восемь назад.

Дед хитро, с прищуром посмотрел на охотника.

- А ты, чей будешь то?

-Да я, не местный, городской, Лехой звать.

- Ну, а меня Лазаричем кличут.

- За речку я, на болото знаешь?

Леха, выдержал паузу, прикидывая, что-то в голове.

- Нет, дедушка, не знаю.

- А я тебе подскажу…

Старик объяснил как найти ток, допил чай, взял ружье.

- Ну, бывай паря, коль не поленишься - будет тебе счастье.

Лазарич вышел и растворился во мраке ночи.

Он двигался, знакомым маршрутом. Одинокий месяц освещал ему путь, а бор питал живительной силой. В лесу, старый охотник знал каждую коряжину, каждый выкорч. Вот бывшая делянка, заросшая непроходимой чапыгой, здесь, когда-то был просек. А этот, вросший в землю, продолговатый бугорок - остатки от квартального столба. В груди у старика зажгло, дыханье перехватило. Нужно было передохнуть. Обессиленный дед сел прямо на сырую замшелую землю, вдыхая воздух, частыми не глубокими глотками. - Сейчас посижу и дойду,- уговаривал он себя, - немного осталось.

Он отдышался, причастился из ручья, собрался с силами и сделал шаг в бескрайний кочкарник. В оконцах воды плавали равнодушные звезды, и лишь далекая Большая Медведица, ласково манила к себе. Впереди замаячили острова сосновых грив. Старик ступил на твердую землю. Приступ повторился, жгучая боль зарождалась в груди, растекаясь по всему телу. В горле пересохло, закружилась голова. Дед сел, достал из кармана пустую пачку, из-под таблеток и отбросил в сторону. Рядом заиграл мошник, в стороне, еще один. Лазарич опустил голову, закрыл глаза и слушал. Шапка слетела с головы и откатилась за куст. Глухари щелкали и точили, заливались в пьянящем экстазе. Неподалеку раздался плотный выстрел. Дед улыбнулся и замер…

В открытых, но безжизненных глазах старика купалась румяная заря, а вешний ветерок теребил его, не покрытую, седину.

…Игривое весеннее солнышко, мелькало меж зеленых сосен, отражаясь в лужицах, брызгалось своими слепящими лучиками, а от сотни солнечных зайчиков рябило в глазах. Лес оживал, наполнялся звуками, запахами, красками. Где-то, одиноко грустила кукушка, в глубине чащи бойко спорили суетливые птахи, дружно звенели прозрачные ручейки. В темных низинах и под изумрудными лапами молодых елей, еще лежал снег, но весна, с каждым днем, все уверенней брала своё...

Путник в дороге устанет -

В тайге, найдя свой приют,

Ветер, о нём, панихиду сыграет,

Глухари его отпоют…

(охотникам посвящается)

[V.Zbaratskiy]

Волки?! Не верю

(БЫЛЬ)

http://www.proza.ru/2008/04/29/389

Эту историю мне рассказал один мой друг, занимающийся ловчими птицами,

или как говорят в народе - сокольник. Сам я давно интересуюсь ловчими

птицами и знаком с очень-очень многими людьми из разных стран, которые

прямо или косвенно связаны с соколиной охотой. Но не о ней пойдет речь,

а о волках! И не просто о волках, а о волках в Подмосковье. Кто-то

возразит, мол, какие могут быть в Подмосковье волки, поди не XIX век

на дворе? Признаюсь что так, или почти так - мой друг и сам думал еще

совсем-совсем недавно, ну просто можно сказать, еще вчера. Он, кстати,

далеко не чайник в вопросах касающихся природы, а специалист и можно

сказать с большой буквы - каких немного. Да он и не понаслышке знаком с волками

Сибири, Казахстана и Дальнего Востока, где ловил соколов или как говаривали

в старину - бывал помытчиком. А самое интересное во всей этой истории то,

что я тоже интересуюсь волками, почти на профессиональном уровне, и как

мне кажется, кое-что о них знаю.

Когда этот рассказец был готов, я дал почитать его моему другу. Он сказал,

- Да, примерно так все и было.

Настоящего имени своего друга я называть не буду. Поскольку он сам просил меня об

этом, по некоторым с его точки зрения объективным причинам, так как не у

всех помытчиков гладко обстоят дела с природоохранными структурами. Ну,

просто для удобства, назовем его Леша. Нет лучше Коля, а еще лучше Саша.

Так вот, живет Саша в Москве и давно и вполне успешно занимается как

соколиной охотой, так и куплей-продажей ловчих птиц всем заинтересованным лицам,

от арабов до просто начинающих сокольников и частенько выезжает в разные

места необъятной России специально за соколами и ястребами, для себя любимого,

да и на продажу. И вот как-то по старой дружбе, я позвонил ему для того,

чтоб поздравить с днем рождения, а было это почти в конце февраля. А он, зная

мою любовь к серому племени, поведал мне следующую историю, которую я с его

согласия и одобрения позже переложил на бумагу.

Как-то, через посредников Саше поступил заказ на самку ястреба-сеголетка,

какой-то лох сделал заказ на типовую ястребиху. Заказчику объявили штуку

баксов, хотя красная цена московскому ястребу 300$ да и то c большим-большим

натягом, но он согласился. Посредники сразу связались с Сашей, объявив ему,

что заплатят ему триста зеленых, плюс добавят еще сто на расходы, если заказ

будет выполнен в срочном порядке. Это конечно не алеутский сапсан или камчатский

кречет, на которых в сезон цена в Москве переваливает за 10-15 тысяч

американских рубликов, но триста долларов тоже на дороге не валяются. Да

и кто откажется от такого за полдня работы? Да и как бы вообще нечасто такие

заказчики вырисовываются.

Бросил Саша все дела и собрав свою видавшую виды зимнюю белую опадную

сетку, выехал в Щелковский район. Съехал с трассы на второстепенную дорогу,

к небольшому лесочку, да и выставил сеть. Опадная сеть это ж не просто

какая-нибудь арабская жилетка, или европейская кутня, это ж наша национальная

ловушка! Еще со времен царей русских Ивана-Грозного да Алексея Михайловича

Романова так лавливали. Ставят два полутораметровых колышка метрах в

шести-восьми друг от дружки, а между ними устанавливают сеть, нанизанную

на капроновую веревку, располагая ее чуть под углом к лесу, где прячутся.

Да так хитро устанавливают, чтоб при ударе сеть с колышков срывалась. А

прячутся, чтоб было видно, как подскакивает на лине голубь, находящийся

в сетке как приманка для ястреба.

Приехал Саша в хорошо известное ему место, километрах в двадцати пяти от

Щелково. Как всегда машину поставил неподалеку в пределах видимости,

а сам пешочком метров семьсот к лесочку через поле. Выставил сетку по всем

правилам да законам браконьерского искусства - как полагается. Привязал

голубя между столбиками да схоронился за холмиком метрах в ста пятидесяти.

Красота, лежи себе не взирая на погоду, на постеленном на мягкий снежок

брезенте, да подергивай за шнур голубя, чтоб трепыхался в ожидании ястреба.

Тут лишь бы снегопада большого не было, а направление ветра или полный

штиль для ястреба не важны. Это сокол на ловушку идет против ветра, ему

так сподручней, а ястребу что называется как придется. Он азартный,

жадный до добычи, как в раж войдет становиться вообще неосторожным. Это не

балобана ловить где-нибудь в Казахстане или на Алтае, тот осторожничает,

а ястреб легок в поимке, конечно, если ловец спец и все грамотно сделал.

Лежит Саша на снежку - кайф ловит, за природой наблюдает. Вот свиристели

стайкой редкой на транспорте присели на дальнюю березу. Посидели с минуту

да полетели дальше по своим свиристельским делам. Вот пара синиц что-то не

поделила в соседнем редком осиннике, и поссорившись разорались почем зря, но

потом помирившись вместе спорхнули в подлесок. Вдалеке каркнула ворона, и

потом тяжелым полетом пролетела над поляной, да из любопытства сделав

разведывательный круг над лежащим на земле Сашей, полетела дальше. От трассы

был слышен гул редких грузовиков. В тишине порывами ветра приносило шум

отдаленно работающей пилорамы. Прострекотала сорока. Ага, вот и ястреб.

Так-так, присел шельмец на высокий отдаленный столб. Но некрупный, видать

самец. Саша достал бинокль. Бинокль классный 80-Х, по случаю купил у

какого-то алкаша всего за двести рублей у охотничьего магазина, тот еще

предлагал пистолет для стрельбы сигнальными ракетами. Этими вещами когда-то

наверняка пользовался или капитан военного крейсера, или же какой-нибудь

комполка. Вещи заслуженные, раритет можно сказать. От ракетницы Саша тогда

отказался, как бы за ненадобностью, а бинокль - серьезная машина. Даже в

соседней девятиэтажке, что напротив его дома в Москве - все видно… так,

что-то отвлекся… Навел, значит Саша бинокль на ястреба. Так и есть,

поперечнополосатый, взрослый значит. Да глаза запаленные, аж красные.

Матерый ястребище, этот может не пойти, да и не нужен он как-то. Саша

сгруппировался, чтоб на случай если ястреб все же решится на атаку, резко

вскочить да отпугнуть его.

И пока он наблюдал за этим ястребом, вдруг сбоку откуда не возьмись,

в сетку угодил другой, и атакуя голубя, сбил сеть да запутался. Вот кстати,

почему сеть-то опадной называется. Опадает она, в момент атаки хищника, да

и накрывает его, если конечно мастер ее устанавливал. Саша вскочил и бегом

что есть силы к сетке. А там! Самка молодая, красавица желто-сероглазая бьётся!

Делов-то, сорок минут прошло после выставления сетки. Голубь цел. Ястребиха

спелената. Настроение выше крыши. Дай, думает, еще часок поваляюсь, может

еще раз повезёт. Поднял сетку, расправил, выставил, отошел на исходные

позиции, ятребиху пойманную рядышком с собой положил, да лежит себе ждет

фарта.

Минут двадцать прошло. Над полем показалась сорока и на своем

бреюще-дерганом полете прямо к нему, и расселась на соседней кривой

высоченной сосне, да как застрекочет. Тьфу, зараза, думает Саша, и чего ей

только нужно. Так все было спокойно без нее. Он чуть приподнялся, оглянулся

по сторонам, и вдруг как вскочит будто его током стукнуло! Сзади за ним

метрах в тридцати - стоят три здоровенных волка, и с интересом наблюдают

за всем этим процессом. А место было настолько близко от цивилизации, что

даже мобильный брал без проблем.

Дрожащей рукой Саша позвонил в милицию, никогда не звонил, а тут 02 само собой набралось.

- Милиция, - охотно отозвалось в трубке.

- Я в Щелково.

- И!?

- Тут волки?

- И?

- Что «И?»?

- Дальше что?

- То есть как это - что?

- Ладно, - после секундного колебания донеслось из трубки, - вы говорите,

вы в Щелково?

- Так и есть.

- Сейчас соединю вас с ними, пусть разбираются на месте.

И буквально через секунду в телефоне прорычало,

- кпра..тмап..парпиир..суш.

- Что-что? – не понял Саша.

- Дежурный по отделению слушает.

- Это, что же щелковская милиция?

- А как же иначе, она самая, - отозвалось в трубке.

- Волки! - взволнованно выпалил Саша.

- Ка-во? – недоверчиво переспросили на другом конце.

- Волки, говорю!

- Волки?! Не верю. Какие еще к черту волки?

- Серые естественно…

- Где!?

- Да почти в Щелково!

- Х-м. И чего они там делают?

- Стоят, смотрят на меня.

- Ты сколько выпил, мужик? - после минутного колебания донеслось из

телефона, - Волки блин! 2006-ой год на дворе. Мужик, пойди проспись! Не то

накажу за звонок.. Нажрутся, понимаешь, и несут ахинею. Все! – не хуже волка на прощание рявкнуло в телефоне, и затем последовали короткие гудки.

Немало растерянный от такого поворота событий Саша, не зная как ему поступить, сделал шаг по направлению к волкам, и что есть мочи заорал,

- А ну пошли отсюда!!

Троица переглянулась, переступила с ноги на ногу, и как бы нехотя и неторопливо

растворилась в подлеске. Быстро собрав сеть, и озираясь с опаской на лесок

где только что скрылись непрошенные наблюдатели, Саша поспешно проследовал

к машине. Проходя мимо места, где только что стояли волки, он увидел натоптанную

ими площадку, по его словам, была прямо утолока! Неизвестно еще - сколько времени

они за ним наблюдали.

По подъезду к Москве он созвонился с заказчиками ястреба и назначил им встречу.

...- Во, Санек, вот это дело! - восхищенно поговаривал приехавший

на встречу заказчик, - Яша что нужно, вот твои бабки. Все чин-чинарем,

как договаривались. А чего это ты такой бледный, засветился что ли?

- Да нет, старик, там волки.

- Да ладно грузить-то, скажешь тоже, волки! Ладно себе цену

набивать-то. Это ж триста и сотка сверху как с куста, Санек.

- Да честно говорю, три здоровенных волка видел.

- Ага, и медведь до кучи.

- Да пошел ты…

- Да ладно Саш, не обижайся, ну волки так волки, да и Бог с ними.

Если что будет нужно, позвоню. Бывай.

Приехав домой, он созвонился со знакомыми зоологами. Те ему рассказали,

что волк-то в Подмосковье безусловно есть, а уж в Московской области и подавно.

Он порой заходит из Калужской, Владимирской и Тверской областей, но ведет

очень скрытный и незаметный образ жизни. И так чтоб днем, на открытой

местности сами подошли к человеку – нонсенс. Это если бешеный, тогда бывает.

Но поскольку разговор идет о трех штуках, значит о бешеных вообще речи быть

не может. Так как бешеные волки в стаи не кучкуются, они все больше поодиночке

нападают на бабушек и Красных шапочек. Короче говоря, не поверили.

Прошло пару недель, и вдруг как гром среди ясного неба,

в новостях прошла информация о том, что в Щелковском районе, в поселке

Загорянский некий гражданин по имени Мавр Илиади, с трудом отбил свою

собаку от двух напавших на нее волков, вторую они буквально разорвали

на его глазах. Вооружившись черенком то ли от лопаты, то ли от швабры,

отважный Мавр обратил в бегство коварных серых гостей. Которых

чуть позже, героически выследили и застрелили вызванные специально для

этого мероприятия егеря-охотники.

Находясь под впечатлением от этой новости, Саша узнав номер через

справку, позвонил в щелковскую милицию, и надо же было случиться тому,

что попал как раз на того человека, с которым он говорил об этом две

недели назад.

- А, это ты опять, - сказал милиционер, узнав Сашу по голосу,

- да и хрен с ними с волками твоими, застелили их. У нас тут дела

поважнее - главу района в казино обули.

- Чего? - переспросил Саша.

- Да обыграли, говорю! Это дело поважнее волков твоих вонючих будет.

- Так застрелили-то двух, а я видел трех!! – не унимаясь утверждал Саша.

- Ой, ну что ты в самом деле, там где елки там и волки, - отозвалось

на прощание в телефонной трубке.

Ездить в Щелковский район за ястребами Саша перестал, да и вообще

после этого случая, он в поле всегда берет с собой туристический

топорик. Понятно, что это волку как слону ватрушка, но для

собственного успокоения помогает. И в последнее время он частенько

бывает у того самого охотничьего магазина, где купил по дешевке

бинокль, в надежде на то, что может быть, ему кто-то предложит пистолет,

стреляющий ракетницей.

2006.