рассказы от Bobrа

[Bobr]

ПОЧТАРЬ

 

            Белый девственный снег поскрипывал под полозьями стареньких розвальней в такт мерной поступи и дыханию заезженного уже, отработавшего свое, мерина. Коня возница не понукал, не гнал – от станции до деревни путь не близкий, полсотни верст с приличным «гаком». Старая конная дорога завивала замысловатые петли, аккуратно огибая крутые подъемы высоченных сопок, местами спрямляясь на замерзших болотинах, да осторожно обходя голубые наледи вздувшихся от матерых сорокоградусных морозов ключей. Ермоха, закрутившись в овчинный тулуп и попыхивая злющим самосадом из старинной самодельной трубки, мычал себе под нос свою длинную, нескончаемую, одному ему понятную песню, изредка смачивая пересохшую глотку мутной вонючей самогонкой из оплетенной тальником бутыли. Чахлый – такое меткое прозвище дал Ермоха своему коньку, и которое конь вполне себе оправдывал – ни куда не торопился, отлично зная годами топтаную его копытами тропу. Уже много лет мерин возил этой дорогой от станции до деревни почту.

            Почтовым извозом Ермоха занялся сразу после войны, на которой получил в грудь осколок от вражеской мины и лишился ноги. Сидеть на печи, инвалидствуя на бабьих плечах, фронтовик считал для себя делом позорным и недостойным настоящего мужика. Вот и пристроился к почтовому извозу, вполне справляясь с немудреной, но ответственной должностью почтаря. Вот уже несколько лет возил он с железнодорожной станции письма и посылки по окрестным пограничным деревням, да деньги на зарплаты учителям и прочим работникам государственной службы. Как человек, занятый таким серьезным делом, имел при себе табельный револьвер для защиты и охраны от лихого люда вверенного ему имущества. Еще был у Ермохи в загашнике старый кулацкий обрез, ежели вдруг придется отбиваться от дикого зверья – медведя то с револьвером шибко не повоюешь. Пистолет, как и полагалось по службе, покоился в поясной кобуре, напяленной на портупее поверх тулупа. Обрез же - скрывался среди сена в розвальнях и был всегда под рукой. Так, на всякий случай…

[Bobr]

Смеркалось… Короткий зимний день подходил к концу. Торная дорога резко свернула, огибая длинный пологий язык сопки, густо заросшей вековыми, в два обхвата, соснами. На сегодня путь можно считать оконченным. Первая остановка – Малый Станок – небольшое поселение вольных старателей, приютившееся в распадке возле быстрого и чистейшего таежного ключа, по зимнему времени растекшегося широкой, исходящей густым белым паром, наледью. Пар оседал на траве, кустах, на вечнозеленых иглах сосен искрящейся изморозью, делая и без того живописный пейзаж фантастическим, не реальным, будто из волшебной сказки про Снежную Королеву. Чахлый замедлил шаг, словно хотел полюбоваться на открывшуюся взгляду красоту, медленно подходя к притихшим под сопкой домам, покрытым такой же, что и деревья, снежной бахромой. Над крышами строений курился печной дым, смешиваясь с паром и добавляя нереальности к застывшей на морозе картине.

          От крайних домов забрехали собаки, гуртом выкатываясь из подворотен, звонко разрушая дремотную таежную тишину. Ермоха зашевелился в санях. Шурша сеном, приладил к культе протез, бутыль припрятал, приосанился. То там, то сям стали выглядывать из домов люди, встречая радостными криками и улыбками почту – приезд почтаря для деревушки, затерянной среди таежных чащоб, всегда был событием значительным. Все наперебой предлагали ужин и ночлег, чтобы за неспешной беседой послушать вести с Большой земли…

[Сергеич-А]

Ром, я уже рядом с Ермохай находился и бац, обрыв☺Жду продолжения!

[Bobr]

Айта и Айхал.

- Айта, Айта! Ну же! Поехали! – за околицей  звонко верещала по макушку вывалянная в снегу ребятня, пытаясь оседлать белоснежную  лайку.  – Вперед! – Витька повис на ошейнике, с радостным визгом залетая носом вслед за собакой очередной сугроб.

Сергей присел на чурбак, опустив колун на землю.  Закурил сигарету, наблюдая за детской возней поверх кучи свежеколотых дров. Детвора кувыркалась в снегу с парой белоснежных собак, Айтой и Айхалом.  Заводилой во всей этой визжащей «куче-мале» был Витька, шестилетний сорванец, сын Сергея. Остальная компания – соседские ребятишки, уличная ватага  таких же, как и Витька, сорванцов.  Попыхивая дымком, глядя на резвящихся мальчишек и девчонок, с довольной улыбкой на лице, Сергей вспоминал свою, уже, слава Богу, устаканившуюся, но в прошлом бурную жизнь. А вспомнить то было что. Сначала армия, Чечня. Потом – работа в геологоразведке. Полстраны прошел пешком  да на вездеходе. Побывал и на Крайнем Севере, и на  Дальнем Востоке страны. Бывал в тундре, в тайге, в горах. Охотился. А две белые лайки стали вообще чуть ли не визитной карточкой  его геологоразведочной партии.

Собаки у Сергея были примечательные, что и говорить. Крупные, кажущиеся размером с медвежонка из-за густой пышной шубы, чисто белые, без единого пятнышка, якутские лайки. Таких собак на ближайшие пять сотен верст в округе не было ни у кого. Нет, были, конечно, и хаски, и маламуды. Белые, пушистые, голубоглазые - лучшие представители.  Но таких – не было. Глаза у Айты и Айхала были карие. Примечательным было и появление родоначальников этого собачьего племени у Сергея…

В тот год стукнуло Сереге аж одиннадцать лет. «Ну мужик совсем!» – мамка, как это у нее заведено, чутка всплакнула. Воспитывала мать Серегу одна, да улица, да соседи. Отца он не помнил. Мать говорила, что умер, люди говорили, что в тюрьме. Во всяком случае, не видел его Сережка ни разу. Настоящей страстью Сереги были собаки. Всякие. Он бы уже давным-давно приволок в дом какую-нибудь дворнягу, но мамка противилась, многозначительно приговаривая: «Вот если бы хоть породистая какая, тогда еще подумать можно…». А породистую то где взять? Вот и мечтал Сережка о своей, настоящей, породистой собаке. Сильно мечтал, даже сны видел..

[Боб]

Ром,писал бы ты книжки - классно пишешь, слог хороший - читается на раз и рассказы твои живые ... .

[ViZor]

5 минут назад, Боб сказал:

Ром,писал бы ты книжки - классно пишешь, слог хороший - читается на раз и рассказы твои живые ... .

Эт точно! Читается на одном дыхании и очень все представляется перед глазами.

[Bobr]

Родился он зимой, в самые декабрьские морозы, двадцать восьмого числа, почти в праздник. Удачно родился. Сначала День рождения, потом Новый Год, а потом – каникулы!

Перед праздниками собрался Серега за ёлкой.  Ёлку на этот Новый Год он себе присмотрел еще с лета, когда по грибы со старшими мальчишками ходил. Ровненькая, темно-зеленая, чуть  дымчато-голубоватая по кончикам игл, двухметровая таежная красавица пряталась от посторонних глаз в неприметном околочке, недалеко от деревни, метрах в пятистах от крайнего тына, за озером. Основательно снарядившись, в валенках, фуфайке, подвязавшись веревкой, с заткнутым за нее топориком, прихватив старенькие санки-салазки, он направился в заветный лесок. Срубив свою красавицу и приторочив ее к санкам, пыхтя, проваливаясь и падая в снегу, выбиваясь из сил, по целине, Сережка упорно пер санки к темнеющейся уже в каком-то десятке метров дороге. Остановившись чуть перевести дух и смахнуть со лба пот, он поднял глаза и обомлел… По снежной целине, утопая по колено в снегу, от дороги к нему навстречу шел…  Дед Мороз! Нормальный, обыкновенный такой Дед Мороз! В белом, почти до земли, тулупе, с белыми, заиндевевшими от дыхания, бородой и усами, в белой пушистой шапке, в белых унтах, с палкой-посохом и мешком на плече. У Сереги аж рот непроизвольно открылся и глаза размером с пятак стали!  Вот это да! НАСТОЯЩИЙ!

Дед, меж тем, разгребая снег как пароход, подошел и молча взялся за веревку санок. Легко стронул их с места и выволок вместе с Сережкой на дорогу.

- Чьих будешь, пострел? – голос у деда был чуть осипший, простуженный.

- Стоганов я – Серега рассматривал деда во все глаза.

- Строганов, стало быть… - дед внимательно посмотрел на Сережку, оглядел с макушки до пяток. Помолчал чуток… - Ёлку красивую выбрал, молодец! Подарок у меня тебе есть.

Дед снял с плеча мешок и, опустив его на землю, раскрыл. Казалось, ну куда уже больше удивляться мальцу, так нет же! На дне белого мешка белого Деда лежали два белоснежных щенка!

- Их зовут Айта и Айхал. Они твои. – дед протянул Сергею по пушистому комочку на каждой ладони. – Ни их самих, ни их щенков нельзя ни кому продавать. Можно только отдать и только очень хорошему человеку. Запомни это, Сергей!

Остолбеневший Сережка даже не заметил, что дед обратился к нему по имени. Дед, меж тем, закинул теперь уже пустой мешок на плечо, повернулся, и, поскрипывая по укатанному снегу своей палкой-посохом, натужно покашливая в кулак, ушел по дороге, не оглядываясь на застывшего в ступоре мальчишку…

[Bobr]

Мать не поверила ни одному слову. Устроила форменный допрос с пристрастием. Но деревня была не большая, все знают соседей в лицо, как и их собак. Украсть щенков Сережка не мог. Не у кого просто было в деревне украсть таких щенков, собак таких не было.

В Деда Мороза взрослые, как оказалось, совершенно не верят! А Сергей то ни слова не соврал! Настоящий Дед Мороз был, нормальный совершенно!  Вот только на левой руке пальца не хватало.  Услышав про руки Деда, мать вдруг побледнела и, прикрыв рот кончиком фартука, ушла в свой куток за печкой, где долго гремела кастрюлями, кого-то ругала, двигала лавку… а потом еще долго Сережка слышал ее горькие приглушенные рыдания.

На утро мать собак из дома не выгнала. Напротив, поставила перед новыми членами семьи блюдце и, плеснув в него парного молока с утренней дойки, долго с улыбкой наблюдала, как они пьют…

[Bobr]

… Виктор заглушил двигатель перегретого седельного МАЗа и, вывалившись из кабины, полной грудью вдохнул морозный, прозрачный  горный воздух. Десять часов трудного подъема на перевал позади. Впереди расстилались суровые северные просторы Алданского нагорья. Слегка размяв затекшие спину и ноги, он посмотрел на хмурый, затянутый тяжелыми снежными тучами небосвод. Накрапывал снежок, грозивший перерасти в нередкую гостью якутской тундры – пургу. «Хорошо, что подняться успел. Прихватило бы на склоне – еще не известно, чем бы все закончилось» - затягиваясь крепким папиросным  дымом, подумал Виктор и оглядел окрестности.

Впереди, на сколько хватало взгляда, расстилался однообразный,  унылый и серый, под цвет неба, пейзаж:  мхи да лишайники на голых камнях, чахлые и причудливо выгнутые ветрами одинокие листвянки, темные заплатки не замерзших еще зыбунов и дорожки ключей, тонкое стекло мелких озерушек и луж. И трасса… еще только едва намеченная следами гусеничных тягачей, ждущая крепких морозов.  Якутский тракт. По-разному его называют. Кто - дорогой жизни, кто – смерти, кто – чертовой тропой. Многокилометровая ниточка, протянутая людьми от обжитых мест до самой Колымы и дальше, до побережья Северного Ледовитого  океана, существующая только зимой. По тракту везли на Крайний Север продукты, топливо, инструмент, древесину, тяжелую технику  и много чего еще, необходимого для выживания и работы в суровых северных краях. В наиболее удобных точках тракта, на перевалах и у их подножий, организовывались пункты отдыха  для водителей и технического обслуживания для техники.  Один из таких пунктов предполагалось организовать здесь, на перевале, на площадке под темной скалой, где остывал, потрескивая радиатором, Витькин МАЗ…