Охота и поэзия

[Кромлех]

Представляю на ваш суд, стихи, написанные, после очередной ссоры с женой. Не из-за охоты, а из-за планов по дальнейшей совместной жизни (я хочу из Сочи вернуться в среднюю полосу, а может и повосточнее - она нет)

ЕДИНСТВО И БОРЬБА ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ

На плахе искажений и условностей,

лавируя на лезвии единства,

в семейных битвах противоположностей

вершатся ритуальные убийства.

Мы обрываем собственные планы,

мечты неограниченный полёт,

и долго строим переправы,

где раньше пробегали вброд.

Влекут нас реже дали океанов

и ледники не покоренных гор,

людское мелковременье обманом

их занавесит пестротою штор.

И на удобном развалясь диване,

мы запиваем мясо коньяком,

гордимся пышной зеленью в кармане,

и не гордимся старым рюкзаком

Заветные без нас идут маршруты,

где вспыхнут у походного огня,

как искры, жизни истинной минуты,

но только без тебя и без меня.

Бывает, средь домашнего уюта,

как молния ударит мысль без слов:

в далёкой и неведомой Калькутте

нас не дождавшиь, умерла Любовь.

Она убита нашими изменами

самим себе, их горечь, как полынь,

воспетую Гомером и Есениным,

мы не прожитую убили жизнь.

Наверно здесь усталости обман,

не может жизнь кончаться половиной,

есть первый шаг и есть девятый вал,

есть время и есть Вечности пучина.

Пусть бьют они и треплют мой фрегат,

я курс держу по собственным желаниям,

срываю мудрость лоции и карт,

сверяюсь лишь по вехам Мироздания.

В звенящем напряжении возможностей

фрегаты продолжают путь тернистый,

единство может быть и одиночеством

и бесконечностью твоих единственных,

так непохожих - твоих единственных,

неповторимых - твоих единственных,

любимых - твоих единственых.

[Пахомыч]

твои стихи Максим?

[Кромлех]

твои стихи Максим?

Да. Я ещё со школы балуюсь.

[образец 626]

что-то классиков подзабыли.........

влезу ка я, как всегда, со своим любимым Аксаковым С.Т. :

Послание к Дмитриеву .

Обещал писать стихами... *

Да и жизни уж не рад;

Мне ли мерными шагами

Рифмы выводить в парад?

Стих мой сердца выраженье,

Страсти крик и вопль души...

В нем тревоги и волненье --

И стихи нехороши.

Стары мы с тобой и хворы

И сидим в своих углах;

Поведем же разговоры

На письме, не на словах!

Хороша бывает старость,

Так что юности не жаль:

В ней тиха, спокойна радость,

И спокойна в ней печаль.

Сил душевных и телесных

Благозвучен общий строй...

Много в ней отрад, безвестных

Даже юности самой!

Но не мне такая доля

Ни болезни, ни года,

Ни житейская неволя,

Ни громовая беда

Охладить натуры страстной

Не могли до этих пор,

И наружностию ясной

Не блестит спокойный взор!

Дух по-прежнему тревожен,

Нет сердечной тишины,

Мир душевный невозможен

Посреди мирской волны!

И в себе уж я не волен.

То сержуся я, то болен,

То собою недоволен,

То бросаюсь на других,

На чужих и на своих!

Раздражительно мятежен

В слабом теле стал мой дух,

И болезненно так нежен

Изощренный сердца слух.

И в мгновениях спокойных

Вижу ясно, хоть не рад,

Сил телесных и духовных

Отвратительный разлад.

Есть, однако, примиритель

Вечно юный и живой,

Чудотворец и целитель, --

Ухожу к нему порой.

Ухожу я в мир природы,

Мир спокойствия, свободы,

В царство рыб и куликов,

На свои родные воды,

На простор степных лугов,

В тень прохладную лесов

И -- в свои младые годы!

Март, 1851 г.

Москва.

* Дмитриев писал ко мне три раза стихи, и я обещал.

======================================================

* * *

Охота, милый друг, охота

Зовет нас прелестью своей

В леса поблекшие, в болота,

На серебристый пух степей.

Уж гуси, журавли стадами

Летают в хлебные поля;

Бесчисленных станиц рядами

Покрыта кажется земля.

И вот подъемлются, как тучи,

Плывут к обширным озерам,

Их криком стонет брег зыбучий...

И как он слышен по зарям!

Пруда заливы уток полны;

Одев живой их пеленой,

Они вздымаются, как волны,

Под ними скрытою волной.

Вертятся стаи курахтанов,

Пролетных разных куличков;

Среди осенних лишь туманов

Мы видим их вокруг прудов.

Бекас и гаршнеп, разжиревши,

Забыли быстрый свой полет

И, к кочкам в камышах присевши,

Таятся плотно средь болот.

Товарищ их, летать ленивый,

Погоныш, вечный скороход,

С болотной курицей красивой

В корнях кустов, в топях живет.

Но дупель, вальдшнеп -- честь и слава,

Один -- болот, другой -- лесов,

Искусных егерей забава,

Предмет охотничьих трудов --

Переменили на отлете

Житья всегдашнего места;

Уж дупель в поле, не в болоте,

А вальдшнеп пересел в куста.

Перепела с коростелями,

Как будто обернувшись в жир,

Под травянистыми межами

Себе находят сытный пир.

Собравшись стрепета стадами,

По дням таятся в залежах,

А в ночь свистящими рядами

Летят гостить на озимях.

По ковылю степей волнистых

Станицы бродят тудаков

Иль роются в местах нечистых

Башкирских старых кочевьев.

Расправив черные косицы,

Глухарь по утренним зарям, --

Нет осторожнее сей птицы, --

Садится сосен по верхам.

И, наконец, друг неизменный,

Стрельбы добыча круглый год,

Наш тетерев простой, почтенный,

Собравшись в стаи, нас зовет.

Черкнет заря -- и как охотно

Валят на хлеб со всех сторон,

Насытились -- и беззаботно

На ветвях дремлют до полдён!

И на деревьях обнаженных

Далеко видит острый взор,

Как будто кочек обожженных,

Угрюмых косачей собор!

Надежино, 1823 г. Сентябрь.

=====================================

ПОСЛАНИЕ В ДЕРЕВНЮ

(к А. Т. Аксакову)

Весна, весна! ты прелесть года,

Но не в столичной тесноте.

Весна на Деме, [1] где природа

В первообразной чистоте

Гордится девственной красою!

Где темные шумят леса,

Где воды кажут небеса,

Где блещет черной полосою

Под плугом тучная земля,

Цветут роскошные поля!

О подмосковной я природе

В досаде слушать не могу!..

Засохлой рощей в огороде,

Гусиной травкой на лугу,

Загнившей лужи испареньем

Доволен бедный здесь народ!

И -- зажимая нос и рот --

Он хвалит воздух с восхищеньем...

Нет, нет!.. Не там моя весна,

Где топь, песок или сосна!

В наш дикий край лечу душою:

В простор степей, во мрак лесов,

Где опоясаны дугою

Башкирских шумных кочьёвьев,

С их бесконечными стадами --

Озера светлые стоят, [2]

Где в их кристалл с холмов глядят

Собравшись кони табунами...

Или где катится Урал

Под тению Рифейских скал!

Обильный край, благословенный!

Хранилище земных богатств!

Не вечно будешь ты, забвенный,

Служить для пастырей и паств!

И люди набегут толпами,

Твое приволье полюбя...

И не узнаешь ты себя

Под их нечистыми руками!..

Сомнут луга, порубят лес,

Взмутят и воды -- лик небес!

И горы соляных кристаллов

По тузлукам твоим найдут; [3]

И руды дорогих металлов

Из недр глубоких извлекут;

И тук земли неистощенной

Всосут чужие семена;

Чужие снимут племена

Их плод, сторицей возвращенный;

И в глубь лесов, и в даль степей

Разгонят дорогих зверей!

Лечу в мой дом, соломой крытый,

Простой, как я в желаньях прост;

Куда, породой знаменитый,

Скучать не придет скучный гость.

Где с беззаботною душою,

Свободный света от оков

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Живал я с милою семьею;

Где я беспечно каждый день

Блажил мою богиню -- лень!

Ах! если б долга исполненьем

Судьба мне не сковала рук --

Не стал бы вечным принужденьем

Мрачить и труд мой и досуг.

Мне дико всякое исканье,

Не знал я за себя просить.

Противу сердца говорить,

Томить души моей желанье...

Противны мне брега Невы,

Да и развалины Москвы!

К тебе, о друг и брат мой милый,

Товарищ в склонностях моих,

Которому, как мне, постылы

Столицы с блеском, с шумом их,

К тебе лечу воображеньем:

С тобой сижу, с тобой иду --

Стреляю, ужу на пруду,

Но не делюсь моим волненьем

Ни с кем!.. и спорю о стихах

Да о горячке в головах.

Май, 1830.

Москва.

============================================

[образец 626]

ну и еще чуток но уже об ужении, все тот же Аксаков :

Рыбак, рыбак, суров твой рок;

Ты ждал зари нетерпеливо,

И только забелел восток,

Вскочил ты с ложа торопливо.

Темны, туманны небеса,

Как ситом сеет дождь ненастный,

Качает ветер вкруг леса --

Ложись опять, рыбак несчастный.

=================================

31 ОКТЯБРЯ 1856 ГОДА

Прощай, мой тихий сельский дом!

Тебя бежит твой летний житель.

Уж снегом занесло кругом

Мою пустынную обитель;

Пруды замерзли, и слегка

Ледком подернулась река.

Довольно спорил я с природой,

Боролся с снегом, с непогодой,

Бродя по берегам реки,

Бросая вглубь ее крючки.

Метель вокруг меня кипела,

Вода и стыла и густела;

А я, на мерзнувших червей,

Я удил сонных окуней.

Прощай, мое уединенье!

Благодарю за наслажденье

Природой бедною твоей,

За карасей, за пескарей,

За те отрадные мгновенья,

Когда прошедшего виденья

Вставали тихо предо мной

С своею прелестью живой.

============================================

17 ОКТЯБРЯ

(А. Н. Майкову)

Опять дожди, опять туманы,

И листопад, и голый лес,

И потемневшие поляны,

И низкий, серый свод небес.

Опять осенняя погода!

И, мягкой влажности полна,

Мне сердце веселит она:

Люблю я это время года.

Люблю я звонкий свист синицы,

Скрып снегирей в моих кустах,

И белые гусей станицы

На изумрудных озимях.

Люблю я, зонтиком прикрытый,

В речном изгибе, под кустом,

Сидеть от ветра под защитой,

Согретый теплым зипуном --

Сидеть и ждать с терпеньем страстным,

Закинув удочки мои

В зеленоватые струи,

Вглубь Вори [1] тихой и неясной.

Глаз не спускаю с наплавка,

Хоть он лежит без измененья;

Но вдруг -- чуть видное движенье,

И вздрогнет сердце рыбака!

И вот он, окунь благородный,

Прельстясь огромным червяком,

Подплыл отважно и свободно,

С разинутым, широким ртом

И, проглотив насадку смело,

Все поволок на дно реки...

Здесь рыбаку настало дело,

И я, движением руки,

Проворно рыбу подсекаю,

Влеку из глубины речной

И на берег ее бросаю,

Далеко за моей спиной.

Но окуни у нас не диво!

Люблю ершей осенний клев:

Берут они не вдруг, не живо,

Но я без скуки ждать готов.

Трясется наплавок... терпенье!

Идут кружочки... пустяки!

Пусть погрузит! Мне наслажденье

Ерша тащить со дна реки:

Весь растопыренный, сердитый,

Упорно лезет из воды,

Густою слизью ерш покрытый,

Поднявши иглы для защиты, --

Но нет спасенья от беды!

Теперь не то. Внезапной хвори

Я жертвой стал. Что значим мы?

Гляжу на берега я Вори

В окно, как пленник из тюрьмы.

Прошло и теплое ненастье,

Сковал мороз поверхность вод,

И грустно мне. Мое участье

Уже Москва к себе зовет.

Опять прости, уединенье!

Бесплоден летний был досуг,

И недоступно вдохновенье.

Я не ропщу: я враг докук.

Прощайте, горы и овраги,

Воды и леса красота,

Прощайте ж вы, мои "коряги", [2]

Мои "ершовые места!"

1857,

С. Абрамцево.

[Пахомыч]

Заяц - убийца по лесу скакал,

Крови напиться он, чей то желал!!!

В поле охотника вдруг увидал,

Морду украсил ужасный оскал...

Резкий прыжок, позвоночника хруст,

Тело охотника спрятано в куст...

Будет зайчатам на зиму еда.

В лес не ходите зимой никогда!!!

[Ramon]

Заяц - убийца по лесу скакал,

Крови напиться он, чей то желал!!!

В поле охотника вдруг увидал,

Морду украсил ужасный оскал...

Резкий прыжок, позвоночника хруст,

Тело охотника спрятано в куст...

Будет зайчатам на зиму еда.

В лес не ходите зимой никогда!!!

Эх забава удалая!

Взять!Ату его взашей!

Доганяет волка стая

Борзо-пегих легашей!

[hunten8888]

О друг,поведаю тебе

Об этом "доблестном" ружье,

А ты не отрывая глаз

Запомни крепко этот сказ.

Начну с того,что как-то раз

Какой-то тульский лупоглаз,

Который был не умный слишком

Решил изобрести ружьишко.

Но как и все он славы,друг,хотел,

И механизм ружья он сам слепить сумел!

Наверное как Менделееву таблица

Сей механизм ему ночами снился.

Ну ладно-Бог с ним,с механизмом

Тот "мастер",заряженный оптимизмом,

Ружьишко изготовить смог

За очень даже малый срок.

Ружьишко это заценили,

Конвейер дружно запустили,

И стала Тула,твою мать,

Дубину эту штамповать.

Тут выставка не за горами,

Все пораскинули мозгами,

Решили Тулку в Лейпциг взять

Медальку за нее сорвать.

И вот уж выставка в разгаре,

Ружьишек было там не счесть

На них все очи вылупляли,

В руках вертели,ковыряли,

По разу с каждой постреляли,

И даже пальцы в ствол совали,

Но всем вдруг захотелось есть.

Шикарный немцы стол накрыли,

Гостей спиртным в отвал поили,

Но время к вечеру-пора было решать

Кому медальку золотую отдавать,

Совет собрали,начали мутить

Кому же все-таки медальку водрузить,

Сидели долго,дружно мозговали,

По-пьяни спорили,ругались,размышляли,

Но вдруг один немецкий толстый бюргер

С трудом ручонку приподняв,сказал:

"Сие ружье одно из лучших!"

И толстым пальцом он на Тулку указал...

Все шепотом тихонько переговорились,

И подняв в атмосферу руки с пьяну согласились.

Ребята тульские сего не ожидали

И шементом медалькой завладев,

Вдруг с Лейпцига мгновенно когти рвали,

А по прибытии домой

Всей Тулой дружно пировали!

Прошло немало времени,все немцы протрезвели

Узнав,кому медаль отдали,чуть не одурели

До фрицев,друг,дошло однако,

Что Тулка не ружье,а палка...

Несчастный толстый бюргер был казнен,

Бензином был облит он и сожжен.

Но поздно было,друг мой,суетиться,

И немцам в Лейпциге пришлось с этим смириться.

Тем временем на Тульском на заводе

Все пуще заработали станки,

Конвейер выходил не раз уже из строя

Так крепко штамповали Тулку туляки.

А позже девяностые настали,

Но Тулку до сих пор все штамповали

И тут рабочие на все позабивали,

А так как им зарплату не платили,

Частенько у станочка выпивали,

И вместо Тулочки,дружище,лажу гнали!

Эжекторы на ружьях отказали

И чаще стали лопаться пружины,

И что,ведь это так и нужно,

Ведь это,друг мой,ТОЗ-34!

[ekbur]

Просто не могу поделиться тем, на что случайно наткнулся в сети, все переписывать оттуда смысла нет, тк там почти 20 страниц с различными стихами, рассказами и песнями про охоту http://bighunting.ru/archives/category/sti...skazy-oxotnikov я думаю ценители охотничего творчества оценят работу автора по достоинству!!

[Витёк71]

БРАКОНЬЕРЫ.

Осень поздняя. Воздух морозный,

Звук мотора над речкой звенит.

Острым носом шугу разметая,

Браконьерская лодка летит.

На корме истуканом, водила,

Будто намертво к "Вихрю" примерз,

Прикрывая рукой в рукавице

На ветру обмороженный нос.

Браконьеры нахохлились в лодке,

Задубели, промерзли насквозь,

Хриплый кашель - застужены глотки,

По ночам не на шутку мороз.

Называется - сопли морозить,

Теша свой неуёмный азарт,

Стылым неводом реку елозить,

Уповая на бешеный фарт.

Как бы ни было - рыбка коптится,

Мясо есть и, пора бы домой,

Да к жене под бочок завалиться,

Но идет тугунок икряной.

Отогреться б, помыться, побриться,

Отойти загрубевшей душой

И, обратно сюда возвратиться -

Не по нраву уклад им другой.

Что их гонит, какая неволя -

Могут всё в магазине купить.

Видно есть и "мужицкая доля":

Хлеб своими руками добыть.

Кто-то скажет: - Хапуги! - не верю,

То завидуют вам слабаки,

Если будут в стране браконьеры,

Значит будут в стране мужики.

[wyat-80]

БРАКОНЬЕРЫ.

Осень поздняя. Воздух морозный,

Звук мотора над речкой звенит.

Острым носом шугу разметая,

Браконьерская лодка летит.

На корме истуканом, водила,

Будто намертво к "Вихрю" примерз,

Прикрывая рукой в рукавице

На ветру обмороженный нос.

Браконьеры нахохлились в лодке,

Задубели, промерзли насквозь,

Хриплый кашель - застужены глотки,

По ночам не на шутку мороз.

Называется - сопли морозить,

Теша свой неуёмный азарт,

Стылым неводом реку елозить,

Уповая на бешеный фарт.

Как бы ни было - рыбка коптится,

Мясо есть и, пора бы домой,

Да к жене под бочок завалиться,

Но идет тугунок икряной.

Отогреться б, помыться, побриться,

Отойти загрубевшей душой

И, обратно сюда возвратиться -

Не по нраву уклад им другой.

Что их гонит, какая неволя -

Могут всё в магазине купить.

Видно есть и "мужицкая доля":

Хлеб своими руками добыть.

Кто-то скажет: - Хапуги! - не верю,

То завидуют вам слабаки,

Если будут в стране браконьеры,

Значит будут в стране мужики.

Весенним открытием повеяло...

[fin4379]

О друг,поведаю тебе

Об этом "доблестном" ружье,

А ты не отрывая глаз

Запомни крепко этот сказ.

Начну с того,что как-то раз

Какой-то тульский лупоглаз,

Который был не умный слишком

Решил изобрести ружьишко.

Но как и все он славы,друг,хотел,

И механизм ружья он сам слепить сумел!

Наверное как Менделееву таблица

Сей механизм ему ночами снился.

Ну ладно-Бог с ним,с механизмом

Тот "мастер",заряженный оптимизмом,

Ружьишко изготовить смог

За очень даже малый срок.

Ружьишко это заценили,

Конвейер дружно запустили,

И стала Тула,твою мать,

Дубину эту штамповать.

Тут выставка не за горами,

Все пораскинули мозгами,

Решили Тулку в Лейпциг взять

Медальку за нее сорвать.

И вот уж выставка в разгаре,

Ружьишек было там не счесть

На них все очи вылупляли,

В руках вертели,ковыряли,

По разу с каждой постреляли,

И даже пальцы в ствол совали,

Но всем вдруг захотелось есть.

Шикарный немцы стол накрыли,

Гостей спиртным в отвал поили,

Но время к вечеру-пора было решать

Кому медальку золотую отдавать,

Совет собрали,начали мутить

Кому же все-таки медальку водрузить,

Сидели долго,дружно мозговали,

По-пьяни спорили,ругались,размышляли,

Но вдруг один немецкий толстый бюргер

С трудом ручонку приподняв,сказал:

"Сие ружье одно из лучших!"

И толстым пальцом он на Тулку указал...

Все шепотом тихонько переговорились,

И подняв в атмосферу руки с пьяну согласились.

Ребята тульские сего не ожидали

И шементом медалькой завладев,

Вдруг с Лейпцига мгновенно когти рвали,

А по прибытии домой

Всей Тулой дружно пировали!

Прошло немало времени,все немцы протрезвели

Узнав,кому медаль отдали,чуть не одурели

До фрицев,друг,дошло однако,

Что Тулка не ружье,а палка...

Несчастный толстый бюргер был казнен,

Бензином был облит он и сожжен.

Но поздно было,друг мой,суетиться,

И немцам в Лейпциге пришлось с этим смириться.

Тем временем на Тульском на заводе

Все пуще заработали станки,

Конвейер выходил не раз уже из строя

Так крепко штамповали Тулку туляки.

А позже девяностые настали,

Но Тулку до сих пор все штамповали

И тут рабочие на все позабивали,

А так как им зарплату не платили,

Частенько у станочка выпивали,

И вместо Тулочки,дружище,лажу гнали!

Эжекторы на ружьях отказали

И чаще стали лопаться пружины,

И что,ведь это так и нужно,

Ведь это,друг мой,ТОЗ-34!

Что то как то жёстко про тоз -34. Кстати когда своё выбирал,тоже читал,что имеет медаль Лейбцигской ярмарки и что универсальный спусковой механизм(типа каждый спусковой крюк на оба курка работает). Умеют видимо наши пыль в глаза пустить,это как с камазом-попедителем всяких ралли. Как поставили потом условие,что машины должны быть хотя бы в мелко серийном выпуске,так камаз и встрял с реализацией.этих "грузовиков".

[QWERT321]

О душе, друзьях и немного о женщинах.

Тоскливо мне и очень одиноко

Вином встречаю осень у дверей

Клубком безумных мыслей– лишняя морока

Душа зовёт в осенний лес скорей!

Пусть ветер,дождь,увядшая природа

Меня там встретят на пути и пусть!

Мне нравится такая непогода

Осенней грустью изгоняю грусть.

А здесь своих друзей я встречу руки

Пожму их крепко, сяду за столом

Налью, за нас за всех,кто убежал от скуки,

Кто лесом лечит жизни бурелом!

Но ты пойми, живет к тебе любовь!

Стихотвореньем этим неказистого поэта

Лишь волю вольную не трожь,она мне греет кровь

Прошу пойми меня и не суди за это!

Ночной разговор.

Мы с тобой посидим, разговор будет длинным

Вспомним, всех,кто живёт, и кого уже нет

Всё же, как хорошо рядом с другом старинным

На все знаки вопроса найти попытаться ответ.

В доме нашем уют и до жара натоплена печка

На столе снедь нехитрая, водочка есть

Мотыльком по стеколку порхает заплывшая свечка

За окном небосвод в ярких звёздах, которых нам точно не счесть.

Растекается речь, будто дым сигаретный

За словами стихи, за стихами поэт

Разговор о любви и про выстрел заветный

Душу трогает словно забытый, запевший кларнет.

Ночь промчится стрелой, за окошком забрызжет рассветом

И уже не до сна, вновь труба на охоту зовёт

Не хватило нам ночки, чтоб с другом найти все ответы

Не беда, время есть и пускай оно чуть подождёт!

Дом у реки.

Какой рассвет! Нет ветра, нет дождя!

В туманном покрывале досыпает речка,

Вот выйдет солнце из-за леса чутка погодя,

И до огарка догорит в избушке свечка.

Уж пусто в доме. В полудрёме в тишине

Последнее отдав тепло, вздыхает печка,

Жужжит, проснувшись, муха на окне,

За ним сорока-белобока скачет у крылечка.

И опустевший дом с рекою ждут

Дуплетов, эхо, выстрелов за лесом

Когда охотники усталые придут,

И с разговорами повесят битых уток под навесом!

взял с http://www.ohotarius.ru/community/17

[QWERT321]

И снова с http://www.ohotarius.ru/community/17

14 февраля 1943 года неизвестный патриот Родины в селе Вязноватовка Воронежской области направил немецкий полк дальнобойных орудий по непроезжей дороге. В результате немцы бросили 18 орудий и около 30 автомашин. Это был местный охотник Яков Евсеич Доровских. Его жизни и подвигу поэт Виталий Иванов посвятил эту поэму.

Волчий Кут.

Таясь под сенью лозняка,

Как робкая беглянка,

Неширока, не глубока

Текла река ольшанка.

А над водою вознесло

Соломенные крыши

Простое русское село

Таких в России тыщи.

Здесь, как везде и как всегда,

В непримиримой паре

Жила народная нужда

И жил помещик-барин.

А на его харчах скупых,

В лаптях, в парточках старых,

Парнишка – Яшка Доровских –

Стерег овец отару.

За пояс подоткнувши кнут,

Он исходил все тропки

И избегал лишь Волчий Кут –

Удел глухой и топкий.

Забытый богом и людьми,

Прильнув к лесной опушке,

Он от села верстах в семи

Тянулся вдоль речушки.

Здесь кочки дыбились сперва.

За ними шла – трясина,

На зыбких чахлых островах

Корявились осины.

А дальше в глубь – росла ольха,

О чём-то топь вздыхала,

Была угрюма и глуха

Стена из чернотала.

Ходили слухи средь людей,

Что чёртово бучило

Мирских коров и лошадей

Немало поглотило.

Народ забыл те берега,

Трава косы не знала,

И редко-редко чья нога

По той земле ступала.

Уж так считалось с давних пор,

Что с топей мало толку.

Зато там уткам был простор,

В оврагах жили волки.

Хоть Яшка, не смыкая глаз,

Глядел и днём и ночью,

о всё же серые не раз

Овец шерстили в клочья.

И чтобы наказать зверьё,

А больше для отстрастки,

Помещик старое ружьё

На лето дал подпаску.

Но вышло так, что паренёк,

Пальнув однажды в волка,

Вдохнул пороховой дымок

И опьянел надолго.

Заворожил, околдовал

Его рассвет над кручей,

Тумана призрачного вал

Согрел теплом летучим.

Тропинка указала путь,

Костёр дымком приветил,

И страсть пленительную в грудь

Вдохнул бродяга ветер.

Болота, заросли ракит,

Овраги под горою –

Тянули Яшку, как магнит,

Охотничьей тропою.

Случалось часто, что овец

Он поручал братишке,

А сам весь Кут – с конца в конец –

Прочёсывал с ружьишком.

Через камыш, где вязок ил,

Держась по зыбким бровкам,

Там, где никто не проходил,

Не раз прошёл он ловко.

На риск ходил он не спроста:

Трясины хоть стонали,

Но прежде страшные места

Своими парню стали.

А лето красное текло,

В жаре и ливнях спея,

Дичь поднималась на крыло

По зорям всё смелее.

И в день Петров – заветный срок,

Страсть не сдержав к охоте,

По уткам Яшка раз пяток

Пальнул на перелёте.

Сияли радостью глаза,

Стучало сердце громко…

Но тут раздвинулась лоза,

И, вслед за собачонкой,

С ружьём Бельгийским, с ягдашём,

В крови и хлопьях пуха

Неторопливо подошёл

Ерёменко Илюха.

Кулацкий сын на два годка

Был помоложе Яшки,

Но говорил он свысока

И с барскою замашкой:

– Стрелять-то ты, гляжу мастак,

А что ж не при отаре?

Поди ружьё тебе, батрак,

Не для того дал барин!

– Тебе то что страдать о том?

Чай овцы-то не ваши.

Ступай, а то под зад кнутом,

Заступник, ошарашу.

Илюха скрылся среди лоз,

Слова глотая эти,

И вскоре барину донёс,

У дома его всретив,

Что Доровских – наглец и хам -

На берегу затона

Жжёт для забавы по утям

Господские патроны.

А барин – он берёг своё –

За вольную охоту

У Яшки отобрал ружьё

И выгнал вон с работы.

Но если раз тот сладкий яд,

Вкусил ты в час рассвета,

С стропы охотничьей назад

Пути – дороги нету.

И в город твёрдо порешил

Тогда уйти парнишка:

Работать, не жалея сил,

А всё ж купить ружьишко!

Так буде! – знал он наперёд.

Он парень был упорный,

Но тут четырнадцатый год

Нахлынул тучей чёрной.

Померкла яркая заря:

В шинели и фуражке -

«За веру в бога и царя» –

На фронт погнали Яшку.

Платка маманина лоскут

Взметнулся с полустанка –

Прощай село и Волчий Кут,

Прощай река Ольшанка.

Волчий Кут. Гл.2 Возвращение.

Вода немало унесла,

Земля видала много,

Пять раз черемуха цвела

У отчего порога.

Безвестно, где пропал холоп.

Жива душа иль в небе?

С похмелья грешным делом поп

Отпел ему молебен.

Но майским днём (уже навек

Забыт людьми торопко)

Шёл с полустанка человек

Извилистою тропкой.

Германским мечаный свинцом,

Контуженный два раза,

С худым обветренным лицом,

Чахоткою от газа,

Землисто-серый, словно пыль,

С котомкой за спиною,

Он, припадая на костыль,

Спешил в село родное.

Была бы у него жена

Иль мать бы повстречала -

Навряд ли Якова она

В том путнике узнала.

Да он и сам не узнавал

Россию-мать в ту пору,

Как будто гроз девятый вал

Былое снёс за гору.

Глазам хоть верь, а хоть не верь -

Отрадная примета! -

В усадьбе барина теперь

Правленье сельсовета.

Он шёл до дома своего

Повеселевшим шагом,

И власть советская его

Всречала красным флагом.

И вот он средь родимых стен,

В избе полно народа.

– Ты, Яков, расскажи про плен.

– В плену я был два года.

У гутбезитцера с тоской

Работоли в Баварии…

– А это что ж за фрукт такой?

– По-русски – вроде барина.

Он от зари и до зари

Нас заставлял трудиться…

– Ну а кормил как?

– Сухари

Да мутная водица -

Вот вся еда. С таких харчей

Чуть были живы ,братцы,

Проклятый плен до смертных дней

Мне будет вспоминаться…

Устало голову солдат

Подпёр рукою круто,

Печальный отрешенный взгляд

Тяжёл был в ту минуту.

Закашлял Яков, а потом

Вцепился в грудь руками,

И воздух посиневшим ртом,

Дрожа, ловил глотками.

– Не знаю – буду ли жилец:

Иприт, проклятый , душит,

Замучил, задавил вконец

И вымотал всю душу…

Наутро Яков ,весь разбит,

Проснулся с позаранка,

По узкой стежке вдоль ракит

Сошел к реке Ольшанке.

Стал на колени. Головой

Склонился над водою,

Из горсти ласковой струей

Омыл лицо худое.

Не замечая сам того,

Побрёл тихонько лугом.

Места знакомые его

Встречали , словно друга.

Тропа вела, вела, вела,

И вот у буерака,

Уже не близко от села

Остановился Яков.

Глядел он , немощен и худ,

Не в силах наглядеться,

А перед ним был Волчий Кут,

Знакомый ещё с детства.

И сразу вспомнилась ему

Та первая охота,

В тумане сизом, как в дыму,

Трясины и болота.

И сердце дрогнуло в груди,

Душе теплее стало,

Опять с ружьишком побродить

Хотелось, как бывало.

Потом дошёл до ручейка

У ближнего оврага

И долго пил из родника

Живительную влагу.

Она, бодря и веселя

Пошла волной по жилам,

Казалось, что сама земля

В него вливает силы.

Глава 3. Побег.

Свивает пламя языки

В оранжевые банты:

Пылают избы вдоль реки -

В селе лютует банда.

В господском доме на крыльце

Вновь господа воскресли -

Белогвардейский офицер

Сидит в глубоком кресле.

Сверканье шпор и стук подков,

Погоны, аксельбанты…

Парней и крепких мужиков

Мобилизуют в банду.

А бабы смотрят на своих,

От горя в голос воя,

Сюда и Яков Доровских

Доставлен под конвоем.

– Служил у красных?

– Не пришлось

– Так нам послужишь. Браво!

– А с вами вовсе стежки врозь:

Вам – влево, мне – направо.

– Но-но! Шути, да меру знай.

У нас за это – строго…

– А я без шуток, не пугай -

Уж пуганый премного.

Рукой кровавою народ

Мордуешь ты сегодня,

А завтра тебя пуля ждёт,

Бандитское отродье…

– Что ты сказал?

– А что слыхал!

Сжимая ручку стека,

Рванулся офицер:

– Нахал!

В амбар! А завтра - к стенке…

Тревожен вечер над селом,

А звёзды – как лампады,

И с часового за окном

Не сводит Яков взгляда.

В душе бессилие своё

Клянёт он втихомолку.

В руках у беляка ружьё -

Простая одностволка.

«Неужто оборвётся жизнь

Рассветною порою?»

И тут же осенила мысль:

«В соломе лаз пророю.»

Всю ночь трудился, а к утру

Бесшумно, тиши мыши,

Между стропилами дыру

Проделал в старой крыше.

И вот в рассветной синеве

Он на свободе снова.

Ребром доски по голове

Пригладил часового,

Схватил ружьё наперевес,

С патронами подсумок,

Через ограду перелез,

Как тень, в рассветный сумрак.

К Ольшанке, обойдя посты,

Спустился огородом,

Нырнул в прибрежные кусты,

Вот и концы все - в воду.

Глава 4. Одиночество.

«Ну, здравствуй, здравствуй, Волчий Кут!

В час горький и тревожный

Укрой меня и дай приют,

И помоги, чем можно.

Мне нет дороги впереди,

А смерть шагает сзади…»

И слышит он в ответ: «Иди

Через гнилые клади,

Запутай в топких кочках след,

Оставь болото сбоку,

Пройди водой, где брода нет,

В камыш через протоку,

Потом иди через кусты -

Места там будут суше -

Под ивой остров встретишь ты,

Да с родником к тому же…»

И вот от дома в далеке,

Он уцелел, однако,

На этом самом островке

Обосновался Яков.

Он первым делом неспеша,

Но ловко и умело

Себе шалаш из камыша

Под старой ивой сделал.

Добыть огня помог патрон,

И Яков, озабочен,

Свой костерок, как Робинзон,

Берег и днём и ночью.

И жизнь, вольна да нелегка,

Пошла под чистым небом,

А под рукой – ни котелка,

Ни соли и ни хлеба.

Мала ли, велика ль напасть -

Суди хоть как , а всё же

С ружьём охотнику пропасть

В родных местах негоже.

У плёса тихого не зря

Порой сидел он сутки

И ждал, чтоб сразу под заряд

Попали две-три утки.

Жить становилось веселей:

Костёр взвивался смело,

На палке , как на вертеле,

В огне жаркое млело.

А то, что соли нет, так что ж,

Живой – и слава богу…

Зато складной карманный нож

Помог ему премного.

Нарезал Яков гибких лоз

И сплёл кубарь под ивой -

В Ольшанке, где сужался плёс,

Ловил линей ленивых.

А там, где лысая гора

Сбегала к лугу круто,

Он конский щавель собирал

В рассветные минуты.

А дни летели чередой.

Прохладны стали зори.

Прошёл Покров. Туман седой

В низинах стлался морем.

Шептались грустно камыши

В тиши ночного мрака,

И в той заброшенной глуши

О многом думал Яков…

Он к одиночеству привык,

Живя в уединенье.

Но вдруг однажды дикий крик

Раздался в отдаленье.

Казалось, из последних сил,

Вися на тонкой нити,

Незванный гость с мольбой просил:

– Спасите! Помогите!

А человека – коль беда,

Бросать никак не гоже,

И Яков двинулся туда,

Ступая осторожно.

Он опасался неспроста

И шёл на крик небыстро:

А вдруг да грянет из куста

Навстречу чей-то выстрел…

И вот увидел за кустом:

В воде уже по ухо

Тонул, хватая воздух ртом,

Ерёменко Илюха.

Вконец он выбился из сил

И уходил в трясину…

Не медля, Яков повалил

Подгнившую осину.

Швырнул конец.

– Держись!

И вот,

Облепленного ряской,

На сушу выволок его,

Как будто на салазках.

Илья двух слов не мог связать

И трясся, как в ознобе:

– Хотел утчёнок пострелять…

Да вот… всадился в топи.

Ружьишко утопил. Беда…

С дороги сбили черти…

Тебя же, Яков… никогда

Мне не забыть… до смерти.

И как безбожно врал он, гад!

Знай Яков в ту минуту -

Не пожалел бы он заряд,

Чтоб порешить иуду.

Ведь с белой бандой заодно,

Продавшись за объедки,

Искал он Якова давно,

Чтоб выдать конрразведке.

Да Яков-то не знал того,

И, позабыв тревогу,

Душепродавца своего

Навёл на путь-дорогу.

Добряк… За это животом

Он поплатился б горько…

Но на заре вечерний гром

Послышался за горкой.

Хотел в шалаш нырнуть скорей,

Да стал, развёл руками:

Какие ж грозы в октябре? -

Снега не за горами.

Прислушался. Напрягся весь,

Ловя раскаты грома.

Шестидюймовки? Так и есть -

Чай «музыка» знакома.

И он рванулся напрямик

По кочкам, через ерик,

Взбежал на горку в один миг –

И глазу не поверил:

Шли эскадроны на рысях,

Гремели батареи,

И пламенел советский флаг,

В лучах заката рея.

Ждал Яков долго тех минут,

И вот – свобода рядом!

Обвёл глазами Волчий Кут

Он благодарным взглядом,

Отвесил до земли поклон,

Как другу дорогому,

Последний выпалил патрон

И напрямую – к дому.

Волчий Кут. Глава 5. Светлые зори.

Там, где вдруг оборвалась опушка

И коснулась берега вода,

Рано утром вещая кукушка

Начисляла Якову года.

А года-то не стоят – под гору,

Лыжами стремительно летят:

Было тридцать, глядь, а их за сорок,

Глазом не моргнул – под шестьдесят.

Были в жизни радости и грусти,

Повидал и пережил сполна,

Не с того ли голову так густо

Замела позёмкой седина.

И в селе не Яковом, как прежде,

Повстречав у дома своего,

А уже Евсеичем соседи

Звали уважительно его.

Уважением не без причины

Пользовался Яков у людей:

Трёх сынов и две красы-дивчины

вырастил с Мариною своей.

И в колхозе службу нёс исправно,

Дело знал, работая с душой

(он с учётом возраста поставлен

Был при коноводах, как старшой).

Невысок, с окладистой бородкой,

Чуть лукав, хотя и не хитёр,

По утрам он бойкою походкой

Деловито шёл на скотный двор.

Но хоть были без конца заботы

И уже не малые года,

Да дела – делами, а охоту

Не бросал Евсеич никогда.

Выберет зимой денёк погожий,

Ружьецо возмёт на перевес

И на лыжах сахарной порошей

Заскользит неторопливо в лес.

Был Евсеич следопытом ловким

И нередко снежной целиной

Русака, а то лису-огневку

Нёс домой под вечер за спиной.

А придёт конец косматым вьюгам -

Солнышко пригреет, и тогда

Громко забушует по яругам

Бурными потоками вода.

Глазом не моргнешь – у чернотала

Селезни-красавцы тут как тут,

И Евсеич, как Мазай, бывало,

С подсадною плыл на лодке в Кут.

Малая Ольшанка, словно море,

Разливала воды широко.

Эх, и зори были – чудо зори!

Сердцу праздник и душе – легко!

А когда охота под запретом,

Он берёг и птицу и зверьё,

Но однажды и в разгаре лета

Поневоле взять пришлось ружьё…

Перво-наперво ходили толки,

Но заговорили и всерьёз,

Что в округе объявились волки -

Тут уж всполошился весь колхоз.

И паниковал народ недаром:

Сам пастух рассказывал о том,

Как проклятые в его отаре

Семь овец порвали белым днём.

Вечером сидел Евсеич в хате,

Пил со зверобоем крепкий чай,

Тут вбежал колхозный председатель:

– Извини уж…

– Знаю…

– Выручай!

Даль темнела. Накалялись звезды

(ждал и сам Евсеич тех минут).

Без ружья, один, по тропке росной

Он прошёл бесшумно в Волчий Кут.

Руки возле рта сложил, как надо,

Воздуха вдохнул и, глядя вниз,

Вдруг завыл. Да так, что будь кто рядом -

Волосы б от страха поднялись.

Приложил ладонь поближе к уху,

Напряжённо вслушиваясь в тьму,

И тогда волчица жутко, глухо

Издали ответила ему.

А на утро с одностволкой старой,

К поединку со зверьём готов,

Был Евсеич возле крутояра

В непролазных зарослях кустов.

Тут и в полдень солнца не бывало,

Над костями – рой зелёных мух,

В сумеречных дебрях чернотала

С ног валил тяжёлый смрадный дух.

Здесь-то вот и состоялась встреча:

Серой тенью волк мелькнул на миг,

Ткнулся в кочку, срезанный картечью,

И, казалось, навсегда затих.

Но, когда Евсеич был уж рядом,

Щёлкнули вершковые клыки,

Из последних сил, виляя задом,

Вскинулся матёрый на дыбки.

Пасть дохнула кровянистой пеной -

Страшен был зверюга в этот миг -

Брызнул щепками приклад ружейный -

Заслонился вовремя старик.

И, кончая яростную схватку,

Замахнулся он, что было сил -

Лезвие ножа по рукоятку

В зверя разъярённого вонзил.

Постоял, устало сдвинув брови,

Вытер пот со лба, что побледнел,

И на кочку, красную от крови,

Где стоял, так тут же и присел.

Отдышался. Оглядел округу.

Не спеша облазил чернотал -

Под трухлявым деревом в яруге

Логово с волчатами сыскал.

А уж разговоров было сколько,

Как в село Евсеич приволок

Шкуру, снятую в овраге с волка,

И волчат, посаженных в мешок.

А потом, на праздник урожая,

Был народом переполнен зал,

И, сердечно руку пожимая,

Предколхоза Якову сказал:

– За расправу с серыми врагами

– «Спасибо» говорит тебе колхоз.

– Получай! – И с этими словами

Новую двустволку преподнёс.

А Евсеич глаз с ружья не сводит,

К сизой стали с головой приник,

И, растроганный, при всём народе

Прослезился от души старик.

Глава 6. Грозное лето.

Огнём и дымом небо заслоняя,

От самых западных границ страны

В июле до воронежского края

Полями докатился вал войны.

Уставшие бойцы у переправы -

На спинах – соль, а на зубах – песок,

От пыли серые, в бинтах кровавых -

Отходят с тяжким боем на восток.

А следом – танки, пушки, мотоцмклы,

Машины тупорылые гудят,

Навалом в кузовах, как тыквы,

Мерцают каски вражеских солдат.

Евсеич в огороде ошарашен,

Из-под ладони на врагов глядит,

Вдруг слышит голос от плетня:

– Папаша…

– Короткий стон: – Поближе подойди…

Честная мать! Глазам не верится:

За ветками по пояс в лопухах,

Израненные пять красноармейцев

Едва стоят с винтовками в руках.

Старик всплеснул руками изумлённо:

– Откуда милые?

Ему в ответ:

– Мы, батя, из последнего саслона…

Снаряды кончились… Патронов нет…

Легла в бою вся наша батарея –

Держался каждый, сколько только мог…

– А ну, сынки, давай за мной скорее –

Пока не поздно – лезте в погребок.

Едва закрыл тяжёлое творило

И забросал соломой, словно клад,

С просёлка на подворие ввалило

С десяток пьяных вражеских солдат.

Шагают нагло. Потны. Смотрят хмуро.

Облазили. Обшарили кругом,

Из автомата врезали по курам,

Подранка кочета добили сапогом.

И вот уже хозяйничают в хате,

Пугают, автоматы тычат в нос,

Ружьё с гвоздя сорвали над кроватью –

То самое, что подарил колхоз.

Евсеич за стволы схватился смело,

Да так, что побелела аж рука,

Но унтер размахнулся – парабеллум

Ударов в голову откинул старика.

Очнулся к ночи. Бабка, причитая,

Склонилась с мокрым рушником в руке:

– Живой, Евсеич?

– Как там … за сараем?..

– Причём сарай-то?

– Хлопцы… в погребке…

Старуха в плач:

– Никак отшибли разум…

Чего плетёшь-то? О, всевышний бог!

Евсеич с пола поднялся не сразу,

Пошатываясь, вышел на порог.

С оглядкою добрёл до погребицы,

Едва открыл творило (так ослаб):

– Не задохнулись?

И в ответ:

– Водицы…

Водицы, батя, по глотку хотя б…

Принёс ведро, белья на перевязки,

Два каравая, сала и пшена.

Прошёл по саду до реки с опаской –

Там немцев не было. Стояла тишина.

Вернулся к погребу.

– Идти-то в силах?

– Веди… пойдём!

И, обходя посты,

Тропой, что уж от смерти отводила,

Увёл бойцов в заречные кусты.

А там ищи-свищи, как ветра в поле,

Известна стёжка – что уж думать тут -

На островок! Куда ж деваться боле?

Авось опять укроет Волчий Кут.

А сам – домой. Успеть бы до рассвета!

Стога в тумане плыли, как в дыму,

И только звезды видели всё это,

Но звёзды не расскажут ни кому…

Глава 7. Сват.

С германским пленом и с самим германцем

Давным-давно Евсеич был знаком.

Всего он мог от немцев дожидаться,

Но тут сто бед обрушились, как гром.

Отобран скот. Ограблены все хаты.

С правления колхоза сорван флаг.

Красивых девушек поганые солдаты

Насилуют у мамок на глазах.

Да, слава богу, от такой напасти

Пока Евсеич уберёг семью:

На чердаке в сарае прятал Настю -

Меньшую дочь-красавицу свою.

А вот соседка – Фокина Параша -

Хотела за ступиться за дитё,

Так расстреляли и саму мамашу,

А после и семейство всё её.

Оскорблено, истерзано, изрыто,

Село стонало от обид и ран,

А ночью дождь оплакивал убитых

И тихо землю бинтовал туман.

Двенадцать суток ад кипел кромешный,

Но веком показался этот срок…

Потом фашисты собрались поспешно

И покатили дальше – на восток.

В деревне были только полицаи,

Охранный взвод остался на постой,

И старый дом господский занимая,

Работал госпиталь прифронтовой.

А старостой приказом коменданта

назначен был вернувшийся в края

(Ещё в тридцатом сосланный куда-то)

Кулацкий выкормош – Ерёменко Илья.

Уж этот лютовал фашистов хлеще!

Но как ни странно, а однажды вдруг

К Евсеичу он заглянул под вечер,

Как будто старый задушевный друг.

Раскланялся. Бутылку самогонки

Поставил вежливо на край стола.

Видать, на самом дне души подонка

Всё ж память благодарная жила.

Сначала – речь о жизни, о погоде,

Потом – о горестной судьбе своей,

А сам при этот с Насти глаз не сводит -

Обшарил всю от пяток до бровей.

И всё нахваливает – хороша девица!

И тут же думку высказал свою,

Что было бы неплохо породниться,

Тогда бы, мол, зажили, как в раю.

Старуха чуть не села от испуга

И выронила на пол огурцы:

– Да ты в своём ли разуме, Илюха?

Ведь по годам сгодишься ей в отцы.

Илюха ухмыльнулся:

– Суть не в годах!

Мужик я крепкий. а возьми в расчёт,

Что, раз поставлен старшим на народом,

То будут и зажиток и почёт,

А то ведь всяко может приключиться,

Гляди, потом не пожалела б, мать:

В Германию – сам комендант грозится -

Парней и девок будут угонять.

Евсеич поднялся нахмурил брови.

До боли в пальцах стиснул кулаки.

Упругие толчки горячей крови

В висках стучали, словно молотки.

– Ну вот что, сват! Хоть староста пока ты,

Но коль за тем пожаловал до нас,

То вон – порог. Уматывай из хаты,

Да поживей! А то не ровен час…

– О-о, этак-то со старостой негоже!

Такого я не слыхивал дотоль.

Так, значит, не согласные? Ну, что же…

Нижайше кланяюсь за хлеб и соль.

Глава 8. Вурдалаки.

Свинцом горячим небо всё прошито:

Воздушный бой стремителен, жесток.

Свились в клубок три вражьих «мессершмитта»

И лишь один советский «ястребок».

Ревут в смертельной ярости моторы,

Треск пулемётов, пушек перестук…

А всё село не сводит с неба взоров,

Глаза прикрывши козырьками рук.

Илюха тоже смотрит – рад и весел:

«Втроём-то заклюют уж одного…»

Да нет, не тут-то – задымился «мессер»,

И пламя жаркое окутало его.

Кося крылом к земле пошёл он круто,

Но что-то выпало за борт, и вот,

Как под зонтом, под шёлком парашюта

Фашист подбитый медленно плывёт.

А от села некошенной пшеницей,

Вздымая пыль и набавляя газ,

Машина с немцами по полю мчится

Туда, где приземлился чёрный асс.

А вскоре вихрем пронеслась обратно.

И сразу – к госпиталю под порог.

Фашист был, видно, не простым пиратом:

Среди врачей такой переполох!

Туда же и Илья был вызван срочно.

Пришёл, готовый выслужиться вновь.

И вдруг – приказ, как выстрел в ухо:

– Срочно

Для лётчика необходима кровь!

Илья опешил. Но немецкий доктор,

Похлопав поплечу его рукой,

Растолковал:

– Нам нужен до-нор!

Ферштейн? Здоровый девка, молодой!

Холодный пот Илья размазал хмуро,

Вздохнул свободней. Отлегла печаль:

Сперва-то о своей подумал шкуре…

Ну, а чужую кровь – её не жаль.

– Есть тут девица. Молода, здорова -

Другой в округе не найти такой, -

Уж в ней кровищи больше, чем в корове…

– Живет где? Быстро!

– Вон – подать рукой!

…Как гром с небес обрушилось несчастье:

К Евсеичу, посланцами Ильи

Вбежали немцы – подхватили Настю

Толкая, в госпиталь поволокли.

Без промедления раздели до гола.

Палач работал быстро и умело:

Змеиным жалом острая игла

Впилась в животрепещущее тело.

Рубином жарким кровь пошла в сосуд,

Румянец гасит лёд оцепененья,

А вурдалаки всё сосут, сосут,

Отсчитывая в колбе по деленьям.

В глазах у Настеньки тумана волны,

А голову сдавил тяжёлый звон…

Врач поднял палец:

– Ахтунг! Всё. Довольно!

А эту девку уберите вон!

Два санитара – два мордоворота -

Бесчувственную вынесли её

И, раскачав, швырнули за ворота,

Как никому не нужное тряпьё.

Илья взглянул с ухмылкою на роже:

«Пусть полюбуются отец и мать!

Перечить старосте – оно негоже,

Вот так-то лучше. Будут знать…»

Глава 9. На восток.

Поля и просёлки, луга и бугры

Окутала белая мгла.

Нежданно-негаданно, раньше поры,

На землю зима легла.

Село утонуло в глухой ночи.

Кружится , падает снег.

Тикают ходики, а на печи

Настенька стонет во сне.

Жива-то осталась, да высохла вся

Так, что смотреть не вмочь,

Завяла, поблекла былая краса,

И нечем беде помочь.

Не спится Евсеичу. Боль в душе…

Встал. Зажёг фитилёк.

Ровно двенадцать – пора уже

Бойцов провожать на восток.

На острове жили они. Потом

Землянку отрыли в логу.

Евсеич делился последним куском -

В обиду не дал врагу.

Он хлеб им носил и табак, и йод,

Жизнью рискуя не раз.

Поправились хлопцы. Окрепли. И вот

Пришёл расставаться час.

Харчишек набрал в обедневшей избе

И, не теряя минут,

По еле заметной в ночи тропе

Направился в Волчий Кут.

Ярился мороз. Начиналась пурга.

Ветер свистел, колюч,

И месяц, ныряя, брал на рога

Рваные клочья туч.

Четверо ждали его давно,

С пятым – не встретиться мать:

Умер от ран и ему суждено

Здесь навсегда лежать.

Отдали честь бугорку земли,

Готовые в дальний поход,

Евсеич кивнул головой:

– Пошли. –

И первым шагнул вперёд.

Держался кустарника вдоль бугра,

Потом повернул в лесок,

Довёл до опушки:

– Прощаться пора.

Вон в той стороне восток.

Идите – ночами. Спите – в стогах.

Дорог опасайтесь днём.

Да бейте, ребятки, крепче врага.

Помните: мы вас ждём!

К нему потянулись четыре руки.

– Ну, с богом. Побольше вам сил!

– Вернемся с победой!

– В час добрый, сынки.

И вслед их крестом осенил.

Ушли они снежною целиной,

И мрак был и густ и сед.

Позёмка пропела и пенной волной

Смыла за ними след…

Глава 10. Возмездие.

Видать, не зря в народе говориться

О том, что слухом полнится земля:

От дома к дому долгожданной птицей

Летела весть, бодря и веселя,

Что немцев бьют в котле у Сталинграда,

В Воронеже настал возмездья час…

А как-то ранним утром канонада

И до села с востока донеслась.

Уж тут не слухи! Как же не поверить,

Что армия родимая близка,

Когда просёлком, лютые, как звери,

Уносят ноги вражии войска.

Сугробы и мороз для них не сладки

И русские дороги не легки -

Соломой опоясались вояки,

Надели бабьи тёплые платки.

Не тот фашист, каким был в сорок первом,

Совсем не тот… И, стоя у ворот,

Шептал Евсеич: «Не уйдете, стервы!

Возмездие – оно везде найдёт.

И чёрным дёгтем пусть вам отольётся

Чужая кровь! Пора уже близка…

Не зря вернуться обещали хлопцы,

Прощаясь вьюжной ночью у леска».

Илья ж негодовал: судьба жестока…

Не взяли немцы, бросили, ушли.

Холуй был нужен до поры, до срока,

Теперь, видать, не миновать петли.

Глядел затравленно из окон хаты,

Как плотно запертый в ловушке волк,

Когда в село свернул с большого трактаАртиллерийский дальнобойный полк.

Моторы выли, перегревшись, глухо,

И снег летел из-под тяжёлых шин.

Семнадцать пушек насчитал Илюха

И три десятка грузовых машин.

Им путь на запад был уже отрезан:

Сжимали клещи русские войска.

Любой ценой – оврагами да лесом -

Спешили немцы выйти из мешка.

И вновь холуй потребовался фрицам,

Илью к полковнику толкают в зад.

– Нам нужен, как по-русски говорится,

Свой человек – дорогу показайт.

Илья, конечно, тут же рад стараться,

И как при том не поиметь ввиду

Последний шанс: «А вдруг, да может статься,

Что от верёвки всё-таки уйду».

– Есть проводник хороший, герр полковник.

Вон он стоит, бездельник, у ворот.

– Кто есть такой?

– Из тутошних, охотник.

Уж этот где угодно проведёт.

– Охотник? Хорошо! Скорей ведите!

Евсеич вежливо был приглашён.

Полковник щёлкнул портсигаром:

– Битте.

– Нихт раухе, герр оберст. Данке шён.

Полковник поднял брови изумлённо:

– Ты знай язык?

– Яволь.

– Учился где?

– В четырнадцатом трошки обученный…

Не по своей охоте… По нужде…

– Я уважай есть руссише зольдата,

Ты должен тоже помогай зольдат:

Проводишь нас до станции Курбатофф

И быстро получай большой наград.

Евсеич вспомнил Настенькины муки,

Расстрел детей, соседки смертный крик -

Сами собою потянулись руки

До хруста сжать полковничий кадык.

Пусть тут же пристрелить могли бы -

Он принял бы последний этот бой,

Да выдержке охотничьей спасибо -

Умел Евсеич управлять собой.

Он стиснул зубы, побледнев немного,

Махнул рукою, глядя на врага:

– Прошу уволить. Я вам – не помога:

Больной я. Слабый. Силы нет в ногах.

– Да брешет он, собака! Дело ясно.-

Вступил Илья, молчавший до сих пор. –

Чего тут тратить время по напрасну?

Пускай ведёт, и кончен разговор!

Ухмылка тронула лицо фашиста,

Евсеича он хлопнул по спине:

– У нас есть доктор. Помогает быстро… -

И кобуру поправил на ремне.

К машине повели под автоматом,

В кабину влезть коленом помогли.

Илюха под брезент залез к солдатам -

Рад и тому! – Моторы завели.

Водителю полковник бросил:

– Трогай!

Ну а Евсеич думал на ходу:

«Я вам, проклятым, покажу дорогу -

До самой преисподней доведу…»

С проселка двинулись к опушке леса,

Перевалили за бугор, и тут

Открылась вдруг низина.

– Что за место?

Евсеич улыбнулся:

– Вольфен Кут…

Машины продвигались еле-еле:

Всё глубже под колёсами снега,

Моторы перетруженно ревели -

Евсеич знал, куда ведёт врага.

Он знал и то, что не минует смерти,

И вспомнились ему в минуту ту:

Весна… Разлив… Кукушка на рассвете…

Утиный крик… Черёмуха в цвету…

Бой перепела в просе летом жарким…

След русака по первому снежку…

Машина дернулась пошла вразвалку,

Потом скользнула, словно по катку.

Полковник начал проявлять тревогу,

Взглянул на карту, расстегнув планшет:

– Ты хорошо есть выбирай дорога?

– Да, слава богу, знаю с малых лет.

Евсеич был одним лишь озабочен:

До кочек дотянуть бы к родникам,

А там, известно будет лёд непрочен -

Вот и дорога на погибель вам!

«Вперёд… Вперёд… Ещё поддайте ходу… -

Не догадался б немец, – будь он псом!»

И хрустнул лёд! Машина села вводу

По ступицу передним колесом.

Полковник из кабины осторожно

Ступил ногой на ледяной наслуд.

Илья из-под брезента вылез тоже,

Взглянул окрест и ахнул: «Волчий Кут…»

И закричал и замахал руками:

– Болото! Стойте! Гиблые места!

Колонна завизжала тормозами

От головы до самого хвоста.

Евсеич – под прицелом автоматов,

Полковник – в гневе:

– Сволощь! Больтшевик!

– А ты и впрямь подумал: «Нах Курбатофф?»

А во, видал… – созорничал старик.

Удар в лицо чуть не лишил сознанья,

И полушубок стал от крови ал,

Земля качнулась, поплыла в тумане,

Но на ногах Евсеич устоял.

Избитый в кровь, один, седоволосый,

Не дрогнул он перед толпой зверья.

– Клади свой шуба быстро под колёса!

– Пусть сам ложится… – подсказал Илья.

– Евсеич взглядом пронизал Илюху:

– Ложись-ка первым, здесь чтоб и подох!

И мокрый свой сапог, что было духа,

Влепил ему с размаха между ног.

Илья мешком свалился омертвело,

Не охнув даже, в лужу на ледок,

Полковник выхватил свой парабеллум:

– Ферфлюхтен швайн! – и оттянул курок.

Само собой понятно – от могилы

Евсеич был в тот миг на волоске…

Но тут четыре краснозвездных ИЛа,

Как кара, с неба сорвались в пике.

Фашисты в панике кричали: «Воздух!»

Пытались развернуть грузовики,

Но скаты буксовали. Было поздно -

На бреющем неслись штурмовики.

Свинца и стали плотная завеса

От ИЛов опустилась до земли,

Дыша огнём, обрушились эРэСы,

Разрывы бомб округу потрясли.

Пылал бензин, корёжились орудья,

И вопль фашистов в грохоте не молк,

А лётчики, сходясь по-русски грудью,

В упор крушили дальнобойный полк.

Евсеича тугой волной сначала

К машине кинуло, ударило о дверь.

Кругом рвалось, свистело, скрежетало…

Смекнул: врагу не до него теперь.

И тут же в камыши метнулся рысью,

От кочки к кочке делая прыжок,

Струя свинца смахнула шапку лисью -

Смерть не задела ровно на вершок.

Свернул лощинкою в ольшаник под горою,

Перебежал через гнилую гать…

Евсеич верил: Волчий Кут укроет,

И Волчий Кут укрыл его опять!

Глава 11. Встреча.

А вскоре, словно вихрь из-за пригорка,

Вздымая пыль по снежной целине,

Влетели россыпью в село «тридцатьчетвёрки»

С десантом пехотинцев на броне.

Своим глазам Евсеич не поверил,

И слёзы радости смахнул с лица,

Когда нежданно распахнулись двери

И в дом вошли знакомых два бойца.

– Ну вот, отец, и встретились с тобою!

Прими поклон нижайший до земли!

– А почему не все? Ещё где двое?

– Не жди их… Под Воронежем легли…

– Оно бы помянуть по-христиански,

Да немцы всё повыгребли из хат.

– Возьми, отец, подарок наш солдатский,

Вот с бабкой вам консервы, концентрат…

А с улицы звучит уже команда,

Взревели снова танки у ворот.

– Ну что ж, отец, пора. Прощаться надо -

Дорога дальше на Берлин зовёт.

– Придётся ли, ребятки, повстречаться?

Да сохранит броня от смерти вас!

Крушите, бейте поскорей германца!

– Придём с победой!

– Верю. В добрый час!

Эпилог.

Отбушевали, отгремели грозы,

Горюн-травою поросла печаль,

Опять светлы, как вдовьи слёзы, росы,

И беспредельна, словно память, даль.

Встают над миром розовые зори,

И будит землю журавлиный крик…

И долго-долго без нужды, без горя

На берегу Ольшанки жил старик.

К нему, частенько, сумку раскрывая,

Заглядывал знакомый почтальон

– Пляши, Евсеич! Вновь письмо с Алтая -

Шлёт ветеран гвардейский свой поклон.

Прочтёт Евсеич не спеша письмишко,

И станет меньше на лице морщин:

«Гляди-ка ты, не забывает Мишка!

Да жаль в живых остался-то один…»

Смахнёт слезу скупую втихомолку

И, словно вспомнив что-то в этот миг,

Привычно кинет за спину двухстволку

И в Волчий Кут направится старик.

Он до восьмидесяти жил на свете,

Потом почуял свой последний час,

Простился с миром, обойдя соседей,

Пришёл и помер, словно на заказ.

Он спит теперь спокойно на погосте

Под старой ивой на краю села.

Иное поколение в колхозе,

Иная жизнь и новые дела.

Но в ястный день и в хмурое ненастье,

Как на Руси заведено навек,

Сюда с внучатами приходит Настья,

С Алтая был приезжий человек…

На Волчий Кут с горы глядел он долго,

Но что он думал – людям не вдомёк.

А мимо кладбища того с двустволкой

Опять шагал какой-то паренёк…

[Гость ruslanbespalij]

Всем привет!)

красивые стихи)))

[Солдат]

СЕКАЧ

Пусть за окном трещит мороз

Сквозь тучи солнца ореол встаёт.

В лесу глухом там всё всерьёз,

И вскинув ружья на плечо, бригада в лес идёт.

Среди заснеженных стволов

Застыли номера.

Идёт загон на кабанов.

И вот стрелять пора.

Почти за час проходит день.

Что ж это за обман?

Стреляли все кому не лень,

Но всё ж ушёл кабан.

Прошёл он вдоль всех номеров,

Сбивая рылом снег.

За ним тянулся длинный ров

Его кабаний след.

И дикий вепрь ушёл от нас,

Ведь цену жизни знал.

И потому он каждый раз,

Кольцо блокады рвал.

Наумычев В.Н. п.Сорохта

[vvvProk]

"На подслухе"

Пришла весенняя пора,

Прозрачны стали вечера,

И снег последний съел туман,

Слизнув багульника дурман.

Лес разомлел к исходу дня

В лучах закатного огня.

И, охмелевший от весны,

Разносит запахи сосны.

Я на току, в лесной тиши

В далекой северной глуши,

Как филин шорохи ловлю,

И только об одном молю,

Чтоб наяву, а не во сне

Желанный звук услышать мне,

Когда наполнится заря

Посадкой шумной глухаря.

Но насмехаясь и дразня,

Сомненья мучают меня,

Что ток сместился, жду я зря.

Что не дождаться глухаря.

Вот солнце спрятало уже

Свой образ в туче – парандже,

И дождик брызнул, как назло,

Сказав, что мне не повезло.

С востока дунул ветерок.

Я, понимая, что продрог,

Уже во тьме бреду к костру,

Моля о песнях поутру.

Сергей Ворошилов, 2003г.

Лучше слов не подобрать- с какого такого рожна тянуло Витька71 в далёком апреле 2009-го. Тянуло его настойчиво и неумолимо. Туда, в глухие тверские болота. Четыре ночи к ряду, в четыре утра. Пока мы сладко посапывали в избе после трудовых охотничьих будней. Все разы безрезультатно. И только пятый выход принёс желанную награду!

[eremakan]

Не помню автора, где прочёл но в душу запали.

ТАЁЖНИК

Потерял на закате лыжню,

Занесённую огненным пухом,

Провалился по грудь в полынью,

Чудом выполз к прибрежным елухам.

Волчьи песни-недобрая весть,

Тают силы и гаснет надежда,

На морозе грохочет как жесть,

И ломается с хрустом одежда.

Примерзает к ладоням топор,

Только сядь-и застынешь на месте.

Развести бы скорее костёр,

Да проволглая меркнет береста.

Распылалась сонливая звонь,

Над распадками хвойного ада,

Но расцвёл на сугробе костёр,

Как цветок из волшебного сада.

Удивлялся таёжник ему,

Листья бережно трогал руками,

Звёзды роем летели во тьму,

Золотыми звеня лепестками.

Отстоял свою жизнь человек,

На рассвете ушёл за шиверы,

А в догонку дымился ночлег,

И скулили голодные звери.

[Celo]

У меня почему-то этот стих ассицируется с охотой.

Алекандр Блок

Я вырезал посох из дуба

Под ласковый шепот вьюги.

Одежды бедны и грубы,

О, как недостойны подруги!

Но найду, и нищий, дорогу,

Выходи, морозное солнце!

Проброжу весь день, ради бога,

Ввечеру постучусь в оконце...

И откроет белой рукою

Потайную дверь предо мною

Молодая, с золотой косою,

С ясной, открытой душою.

Месяц и звезды в косах...

"Входи, мой царевич приветный..."

И бедный дубовый посох

Заблестит слезой самоцветной...

[[za30]KONG(RUS)]

Хокку о кабане

С кровавой раной на боку

Свирепый зверь ко мне бежит

В глазах моих мелькает жизнь

В каких-то несколько мгновений

Я слышу визг, я вижу клык

и мощное щетинистое рыло

Покрепче приложив приклад к плечу

Отбросив страх и дрожь в коленях

Я жму на спуск, повергнув зверя…

(Леонид Лазарев 30.09.2011 г.)

Хокку (иначе — хайку), жанр и форма японской поэзии; трёхстишие, состоящее из двух опоясывающих пятисложных стихов и одного семисложного посередине. Генетически восходит к первой полустрофе танка (хокку буквально — начальные стихи)

[[za30]KONG(RUS)]

Заяц в лес бежал по лугу,

Я из лесу шел домой -

Бедный заяц с перепугу

Так и сел передо мной!

Так и обмер, бестолковый,

Hо, конечно, в тот же миг

Поскакал в лесок сосновый,

Слыша мой веселый крик.

И еще, наверно, долго,

Притаившись в тишине,

Думал где-нибудь под елкой

О себе и обо мне.

Думал, горестно вздыхая,

Что друзей-то у него

После дедушки Мазая

Hе осталось никого...

(Николай Рубцов)

[kiryani41]

Мое первое стихотворение на тему охоты.

Сны работяги.

 

Проснувшись ни свет ни заря ,


Нарезав, с собой бутерброды,


Чайку заварив, прихватив кобеля,
 

Бреду на родные болота.

 

Ружьё на плече,надел патронташ
,

Вот место , до боли  знакомо.


От сюда бежал я покинув шалаш,


За новой пачкой патронов.

 

В томлении робком трепешет душа.

Уж близится отблеск рассвета.

Чуть слышные звуки ловлю в камышах,

И уточки крякают где-то.

 

И в этих залитых водою низинах


Что манят меня вновь и вновь,


Сомненья и страхи уходят в пучину 


Лишь страсть горячит мою кровь.

 

Любуюсь природой, трепещит душа,

Ведь тишь здесь с мелодией звона
,

Светает уже и я не спеша, 

вставляю в стволы два патрона.

 

Шелест крыльев услышав, я цель увидал. 


И от дуплетился бодро.
 

И тут же увидел как пёс завизжал 

И с страстью бросился в воду.

 

Вот так я себе во сне  представлял,

с собакеном нашу свободу.

Но как-то не кстати будильник звонит,


Вставай-ка ты брат на работу...

 

 

 

 

[max32rus]

Только что, kiryani41 сказал:

Мое первое стихотворение на тему охоты.

Сны работяги.

 

Проснувшись ни свет ни заря ,


Нарезав, с собой бутерброды,


Чайку заварив, прихватив кобеля,
 

Бреду на родные болота.

 

Ружьё на плече,надел патронташ
,

Вот место , до боли  знакомо.


От сюда бежал я покинув шалаш,


За новой пачкой патронов.

 

В томлении робком трепешет душа.

Уж близится отблеск рассвета.

Чуть слышные звуки ловлю в камышах,

И уточки крякают где-то.

 

И в этих залитых водою низинах


Что манят меня вновь и вновь,


Сомненья и страхи уходят в пучину 


Лишь страсть горячит мою кровь.

 

Любуюсь природой, трепещит душа,

Ведь тишь здесь с мелодией звона
,

Светает уже и я не спеша, 

вставляю в стволы два патрона.

 

Шелест крыльев услышав, я цель увидал. 


И от дуплетился бодро.
 

И тут же увидел как пёс завизжал 

И с страстью бросился в воду.

 

Вот так я себе во сне  представлял,

с собакеном нашу свободу.

Но как-то не кстати будильник звонит,


Вставай-ка ты брат на работу...

 

 

 

 

Не стыковок много. То за патронами побежал,то два патрона в стволы,а сам с п/автоматом.

И как это бодро отдуплетиться? Дуплет он сам по себе бодрый,по другому это уже не дуплет.

[kiryani41]

4 минуты назад, max32rus сказал:

Не стыковок много. То за патронами побежал,то два патрона в стволы,а сам с п/автоматом.

И как это бодро отдуплетиться? Дуплет он сам по себе бодрый,по другому это уже не дуплет.

"Ружьё на плече,надел патронташ
,

Вот место , до боли  знакомо.


От сюда бежал я покинув шалаш,


За новой пачкой патронов."-----это воспоминания о былой охоте...

 

есть фоточки с курковой))))

 

с полуавтомата можно дважды отдуплетиться)))это ещё бодрее будет)))